В военном воздухе суровом

Мы стояли на старте и следили за пролетавшим над нами самолетом. По звездному небу бежали три огонька: красный, зеленый и белый. И если бы не тарахтение мотора в ночной тишине, можно было бы принять их за полого падающие звезды. Это сержант Остапенко выполнял самостоятельный полет по кругу.

– Хохол-то твой землю носом роет, - одобрительно сказал командир. Он сделал смачную затяжку, жар цигарки осветил его лицо с глубокими морщинами около губ. И в этот самый миг яркий свет резанул по глазам, ударило волной всколыхнувшегося воздуха, мы упали на землю. Первым вскочил командир: - Гасить фонари!!
– закричал он. Бросились врассыпную выполнять команду. Только теперь услышали отдаленный завывающий гул немецкого "ночника", спешившего до рассвета перелететь линию фронта.

На востоке, со стороны Махачкалы, уже светлело небо. Техники закапывали опаленную взрывом воронку. Ни один человек, ни один самолет у нас на аэродроме Исти-Су не пострадал.

Мы уже тряслись в грузовике по пути в аул и клевали носами.

– А фриц этот тоже по кирзовому сапогу отбомбился, - послышался голос Ивана Остапенко. Сидевшие с ним рядом хохотнули.

– А ты откуда знаешь?
– спрашивает кто-то.

– Видел...
– Остапенко сделал паузу и начал плести: - Поравнялись это мы с ним на встречных курсах, фриц первый меня заметил и спрашивает: "Эй, рус-Иван, не на Моздок ли собрался, нашу переправу бомбить?" - "Да нет, - отвечаю, - я только сегодня самостоятельно вылетел".
– "Ну тогда мотай отсюда подальше, я сейчас по вашим огням шарахну!" - "Так дай мне вначале приземлиться, как же я без огней сяду? Я и по званию всего-навсего сержант..." - "Не говори мне под руку, целиться не мешай!" - заорал ихний ас, а сам, вижу, кирзовый сапог с левой ноги начал стягивать...

В кузове дружно засмеялись. Холобаев на ходу открыл дверцу кабины, вырос на подножке:

– Опять Остап травит?

...Программа полетов на У-2 заканчивалась, и настало время вылетать ночью на ИЛе. Кто полетит первым? Намеревался сделать это сам Холобаев, но его, как на грех, в эти дни замучили приступы язвы желудка. Он и на старте не расставался с грелкой. Вызвал он майора Галущенко, спросил:

– Тебе ночью на СБ летать не приходилось?

– Приходилось.

– А на ИЛе полетишь?

– Полечу, - не раздумывая, ответил тог.
– Только первый полет надо бы в вечерних сумерках сделать, чтобы постепенно глаза к темноте привыкли.

– Хорошо. Полетишь на спарке, а в заднюю кабину майора Хашпера с собой возьмешь. Один майор - хорошо, а два - лучше.

Еще не стемнело, а УИЛ-2 с двумя майорами вырулил на старт и пошел на взлет. Сделал один круг над аэродромом, точный расчет и мягкая посадка на три точки. Летчик снова дал полный газ. После отрыва самолет круто пошел вверх, направился в зону повиражить, чтобы дождаться темноты.

Ждать пришлось недолго. Со стороны Кавказского хребта в долину быстро наползала темень. Вскоре и штурмовика не стало видно, а потом он зарокотал над аэродромом. Мы его обнаружили, но не столько по навигационным огням, сколько по лохмам пламени у патрубков. Многие удивлялись этим огненным языкам.

– Его и с потушенными огнями, оказывается, можно легко найти, - протянул кто-то разочарованно.
– На У-2 совсем другое дело.

– На У-2 пять цилиндров, и выхлопные патрубки в коллектор помещены. А здесь из двенадцати цилиндров наружу огонь хлещет...
– объясняет техник.

Сделав круг, штурмовик вышел на последнюю прямую и издалека начал снижаться на малых оборотах. Гул сменился редкими хлопками - летчик убрал газ перед приземлением. Газ убран, а пламя стало еще больше. Огненные усы все ниже и ниже. Мы настороженно прислушивались, чтобы уловить момент касания земли, но совсем близко от нас снова взревел мотор. Летчик ушел на второй круг.

Еще раз Галущенко пытался сесть и снова ушел - на третий круг. Тогда он передал по радио:

– Ослепляет пламя, не вижу фонарей. Буду пристреливаться...

– Тут Остапенко обратился к Холобаеву с вопросом:

– А как же вы в потемках на штурмовку Бобруйского аэродрома летали?

– Хочешь тут конференцию продолжить?!
– одернул его командир. Не стал он, конечно, разъяснять, что взлетали тогда действительно в темноте, но садились-то при солнышке. Галущенко долго "пристреливался" и приземлился лишь с пятой попытки и то с промазом, далеко выкатившись за ограничительные огни. На наше счастье, там не оказалось канавы, и единственная наша спарка уцелела.

Холобаев прекратил полеты, позвонил в дивизию. Из дивизии последовал звонок в воздушную армию, а оттуда пришел запрет "до особого распоряжения".

Инженерам дали задание придумать пламегасители. Те решили с помощью удлиненных патрубков отвести выхлопы за кабину. Изготовление такого приспособления в полевых условиях оказалось делом не простым и требовало много времени.

По этой причине нам так и не пришлось стать "ночниками".

Четвертого октября наш праздник - первая годовщина награждения полка орденом Ленина.

За день до этой даты дежурный по КП протянул Холобаеву телеграфную ленту, только что выползшую из аппарата СТ. Тот пробежал ее глазами, швырнул.

– Кожуховский!
– крутанулся он к сидевшему за чтением бумаг начальнику штаба. Тот вскочил, оторопело вытянулся.
– Я срочно вылетаю в штаб воздушной армии. Смотри, чтоб тут все было начеку!
– и зачем-то погрозил пальнем.

Улетел командир на У-2, а наш Эн-Ша вдруг пустился по самолетным стоянкам, на ходу поправляя сползавшую на живот противогазную сумку. Издалека было слышно, как он дает накачку техникам:

– Чтоб все самолеты были начеку!

– Да они у нас и так начеку, товарищ подполковник, - отвечает ему инженер полка Тимофей Тучин, сменивший Митина еще в Донбассе.

– Знаю... знаю, как они у вас начеку. Проверьте... Проверьте хорошенько еще разок...
– Взглянул на самолет и заметил вопиющий непорядок: - А кто это противогаз на пушку повесил?!

– Так мешает же он работать...
– донесся откуда-то приглушенный голос.

– Кому это противогаз помешал?!
– пуще прежнего взвился Федор Васильевич и увидел показавшегося из лючка фюзеляжа техника.
– Оружие химзащиты всегда должно быть при себе! Надеть!

На этот раз Кожуховский долго ходил по стоянкам самолетов, но еще не успел навести на аэродроме "надлежащий порядок", как к нему через летное поле во весь дух прибежал посыльный. В руках телеграмма, содержание которой уже знали многие летчики. А она коротенькая: "Труба Кожуховскому лечу Холобаев".

Надо было видеть, как Федор Васильевич, прочтя ее, пуще прежнего забегал по аэродрому, ожидая возвращения своего грозного командира. Он забыл, конечно, про то, что "Труба" - это новый позывной нашего КП, и истолковал текст телеграммы в прямом смысле.

Прилетел Холобаев, вышел из самолета, улыбается. Хлопнул Кожуховского по плечу:

– Разрешили годовщину награждения полка здесь отпраздновать, потом уже воевать!

...Подготовка к празднику шла вовсю. Тушь, плакатные перья, краски, кисти, бумага - нарасхват. Не оказалось самой нужной краски. Додумались, как ее приготовить: потрошили красные ракеты, разводили в воде. Годится! Художников и особенно поэтов объявилось столько, что хоть отбавляй. Кожуховский прохаживался между столами, задержался у стенгазеты. Его внимание привлек отдел юмора. Он пристально всматривался в изображенного там со спины полного человека с мясистыми ушами и противогазом через плечо.