В Vs В

Знала бы толстуха, как девочке приходиться отсчитываться за каждое исправление. Р. солидарен с классной надзирательницей: та ставит отметки в тетрадь, он ставит на теле. В ящике под этим столом большая коробка с игрушками, которые Ви достаёт только когда одна и играет в учителя. Собирает весь класс (из животных) и объясняет географию. Конструктор ЛЕГО, брошенные после тренировки боксёрские перчатки и компактно уложенная стопка тетрадей, в которых преобладает сдержанная синяя паста, подстать его почерку, что без мишуры – его будни. Мелкий читабельный не везде ясный, аскетичный. У него есть методичность. Но восхищает не это. Вили удаётся достичь гармонии, когда только она, природа и мысли, паломники во времени и пространстве, хоть она и не знает название города, в который хочет попасть. Она рассуждает, когда никто не слышит. Произнося вслух свои мысли, она верит, что некто слышит её, не только дерево и коза, небо, где восседает более предпочтительный отец. Что есть люди, которые слышат и поддерживают. Разве можно мыслить вслух и на виду, когда тебя называют дурой? Да, но не когда тебе 7-9 лет и твой родитель убеждает тебя, что твоё рождение это случайность, а он всего лишь получал удовольствие. Брат не так акцентируется на этом и друзей у него больше, и презирает его мало кто. Хотя каких-то полгода назад у Вили были подруги, а она была первой красавицей в садике. Она крайне редко смотрит в зеркало и не потому что их лишь два в доме и оба грязные, а потому что не за чем. Зачем видеть внешность, которую ненавидят и ненавидишь ты? Брата она видит очень симпатичным, он благоухает здоровьем, мускулиностью, даже в свои 9.

Отец занят строительством государства: сигарета, отвёртка, гаечный ключ, гвозди, линейка… (остальное за гранью понимания), а в его берлоге, куда ни ткни, какая-то важная деталь. Нельзя трогать, можно только смотреть. Это его стиль, его камера. Бутылка с водкой на облезшем столе и свеча – натюрморт его пожилой мамы, которая всегда рисовала сатирические сценки, высмеивая алкоголиков. Она рисовала и многое другое и всё выходило на славу. Её полезность обществу в 70 лет – только это держит в своём уме. В ней дети видят своего спасителя, свою блаженную Анну. Не только Севе приходится помогать сестре, бабушка, рискуя своим здоровьем, решает внучке математику и сквозь стекло закрытой Рудольфом двери показывает решение. Лишь один такой раз помнит девочка: когда отец поймал их с поличным. Даты стираются, 2008 – 2011 – всё одно время. Но что точно не забыть, это как бабушка боялась своего сына и не думала даже, что вырастит такого законоблюдущего гражданина.

Думалось, нет ничего хуже сала, но это лишь до встречи с барсучьим жиром. И эта ненависть у них с братом общая. Какой-то врач сказал, что это очень полезно и Р. даже не стал заморачиваться тайно подмешивать в еду, а заставляет есть без ничего с ложки, можно только чаем запить. Не удивлюсь, если после этого идёт в свою биндюгу и дополняет практическое пособие «Кулинарная пытка».

Детская комната – чаще всего здесь им прилетает пилюля. За уроки Р. впервые начал их наказывать. Но не только за это он могёт, непредсказуемость – его всё. Вновь уроки, вновь поздний вечер, а пока дети заняты своим делом, Р. занят починкой резиновых сапог, которые после того, как залатал, нужно подсушить. Ну а пока они сушатся, нечего времени терять, нужно волшебных пилюль поддать. Ничего нового, та же шлангачка, ставшая частью семьи (для него даже больше, ведь берёт он её в руки, куда чаще чем детей за руки). Так же дети вертятся, как шашлыки на мангале, Сева по возможности защищается кимоно, которое купил не папа. Вот и всё, экзекуция закончилась – подумали дети, ибо отец выдохнул после работёнки и ушёл. Но не тут-то было, он возвращается и торжественно объявляет: «Пока я вас наказывал, у меня сгорели сапоги, они сгорели из-за вас». Втрое действие спектакля: избить за свой грешок. Это потому что они просили бить их и намеренно тянули время, танцевали, видите ли по всей комнате. Уже аферисты растут! Эх, как мать воспитала, только и умеют, что имущество портить. Если раньше стоял вопрос «За что, за математику?!», то вот ответ «Не удивительно, что сапоги дороже детей!». А ужин всё равно будет сготовлен по расписанию и в лучших традициях. «Ну вот, мы пережили очередной день». Жаль шланга не обладает искусственным интеллектом и не может выбирать на ком отрабатывать приёмы. В этом театре боевых действий рабы все и никто этого не видит, хотя простительно лишь двум.

«Какой же он сильный. Неужели эта жизнь нипочём?!» – думает Вили о брате. Хотя и он эти резиновые сапоги не забудет. Брат и сестра часто вместе пасут коз, иногда играют, затем вместе будут ездить на тренировки и чувствуют любовь Анны, но все они одиноки. А ребёнку как найти себя без людей. Анна, плачущая на могиле родителей, Рудольф, закрывающийся ото всех в металлоломе, Сева, метающий камни, Вили, для которой луна это плачущее лицо. Пока двое старших не знают или не хотят принимать, что в их силах изменить пьесу, младшие выбирают себе роли в своих фантазиях и снах.

Кое-что роднит Рудольфа с Пифагором и это не любовь к математике. У Р. много друзей и всегда было, особенно в супружеской жизни. Сейчас разделяют с ним клубы дыма лишь некоторые, самые верные. Вили даже немного завидует ему, но отчасти рада такой дружбе. Крёстный Фёдор – так его с пелёнок знают дети, хотя чаще он «Дядя Фёдор», ходит к другу чаще остальных и каждый такой раз дети смотрят на него, как на спасителя, не взирая на его лысину, очки и заикание. Учитель музыки, наладчик инструментов, рыбак, чем он может им помочь, если он даже не пристав и не соцработник. А дети верят, что когда-нибудь он заметит в своём друге тирана и наконец, перестанет с ним дружить. Хотя достаточно было бы просто увидеть то, что игнорируют абсолютно все. Уважение и привязанность к Фёдору связана по большей части с тем, что его сын, Илья лучший друг детства обоих детей, а для Вили он был больше, чем друг, не смотря на то, что он старше её на 4 года. Ещё когда девочке было 6, она чувствовала к Илье эту привязанность и понимала, что он особенный для неё. Но вряд ли Фёдор и его двое сыновей разговаривали насчёт семьи Карбо. Всё остаётся здесь, в безмолвном бескровном отчуждённом месте под номером 41. Этот человек словно билет на свободу, но каждый раз, когда Р. кричит на детей за ужином и Ф. всё смалчивает (делая вид, что ничего не произошло), начинаешь разочаровываться в верной дружбе. Уже в свои 8 лет приходиться принять, что не только любовь может быть слепой. Р. жутко не любит, когда дети греют уши, но всё же нельзя не услышать их разговоры о рыбалке, о делах с железками, в которых ничего не понятно, об отношениях и о том, что у Р. нет денег. Единственное, что запомнила Вили, это как Фёдор что-то говорил о покупках, возможно им, а отец не стыдясь и даже словно гордясь, отвечал всегда неизменно: «У меня нет денег». Ещё одна аксиома, ещё одна табу-тема и стержень отцовского примера. У тебя нет денег, но есть двое детей, немалого ты добился за свои 45. А мистер «Я хочу спать» не работает уже 15 лет.

С августа 2008 живут они на пенсию Анны, на натуральном хозяйстве, на том, что приносят, на школьном питании. И где бы Р. ни был, он везде подчёркивает свою бедность, даже не смотря на то, что через год Вили впервые найдёт спрятанные деньги. Он копит и всем говорит, что денег нет, его девиз. И чему можно учить детей, если он даже лучшему другу, можно сказать брату, лжёт об этом. Ото всех он скрывает истинную цифру своего капитала и жадность. Денег дети никогда не видели, но он и посуду мыть детям не доверяет. По мнению красного диплома деньги – это грязное и всё, что с ними связано должно быть сведено к минимуму, а богачи – враги честного народа. Вот Р. и убеждён, что руки в грязь он не окунает, а живёт, как пастух на бартере. Он всегда знает, чего у него нет, но ни разу не говорит, как ценит то, что есть. Даже «горжусь» никак не высвечивается в его словаре, хотя он позиционирует себя начитанным. Ни разу за всю жизнь он так и не скажет, что любит своих детей. Зато он любит каждую их сотен своих железяк.

0:20 (лето), в это время дети ещё позже ложатся спать, чем в школьный период, но не стоит считать дни, только замедлять время. Я люблю спать, в этом состоянии я покидаю своё тело, свобода. Ночь – лучший друг детей, в итоге всё равно засыпаешь, даже если настроение умереть, а с рассветом вновь придётся взвалить на свою спину валун и начать очередной круг. Не хочется быть жертвой, какой себя считает отец. Анна верит, что смерть освобождает, как сон, но от этого ей не легче начинать свой день и неужели этому виной лишь один человек, считающий себя самым обездоленным среди всех?

«Не заставляй детей ронять слезы слишком часто, иначе им будет нечего уронить над твоей могилой» Пифагор

Глава 2. Роза vs Гвоздика. Слушай и нюхай

Почему цветы нюхать можно, а еду опасно для здоровья?

Опустошённая бутылка из-под водки,Зубной протез в стакане с водой.Замёрзли очки, день не был коротким.«Сестрица, родная, я хочу быть с тобой!»Сожалеть ни к чему, что луну она путает со звездой.Вот только сестрица давно почила,А ты когда-то писала стихи.Тебя спросить она забыла,Как мастерски отмаливать грехи.Я рифмой глаголю случайно,У меня 0:29 на часах.В это время Анна печальноНе в силах разобраться в голосах.

Она рисовала раньше и особой живостью отличались её карикатуры, но такой натюрморт она рисует сейчас. Она всегда отказывается от выпивки за столом, когда к её сыну приходят гости, на что он даже обижается. Он же на дух вино не переносит в отличие от мамы, которая не сторониться крови господней. Но когда внуки спят с Анной или просто резвятся в её комнате в предвкушении диафильмов, они находят пустые бутылки под её подушками. Учитель химии и биологии права, что дети не понимают природу её состояния, но кое в чём она просчиталась: их наблюдательности хватает, чтобы заметить её заплетающийся язык. А не заметить странные чёрные точки в её макаронах означало бы, что у них бред. А вот она их не видит, как и того, что кровь Иисуса убивает не меньше водки, если подойти к ней с вампирской страстью. Язык слышен за книгой, из которой уже листы вываливаются, пусть заклеивали её и скотчем, и клеем, бумага пожелтевшая и пахнет старой газетой. Розовая и всегда одна помада, тоже пахнет старостью, стоит всегда на верхней полке этажерки, рядом с фотографией. Пока Анны нет в комнате (а лучше дома), Вили открывает шкаф с тряпками и одеждой, достаёт фарфоровые статуэтки с верхних полок шкафов, коробку с плёнками для диафильмов, украшения. Всё кроме алтаря. Боязно что-то изменить в нём, словно обидеться, начнёт кричать, ужалит шипом. А Вили смотрит и: «Неужели бабушка знает польский язык?» ведь её родители были поляками, и сзади многих икон написано нём. Алтарь что пациент с биполяркой, здесь и католичество и христианство. Увидеть Анну за молитвой редкость, это сокрально. Хотя после таких диалогов, видимо, легче ей не становиться, ведь она собирает свою сумку и идёт на кладбище. С сестрой они были настоящими друзьями, а родители были примером и до самой смерти любили друг друга. Прабабка в последние года сошла с ума от смерти мужа и из-за этого отправилась к нему. Сгорела, оттого что сушила на печи тряпки и заснула. Красные крапинки на цепочке и крестик, чётки, на колени. Молитва почти всегда сводиться тому, что у бога все просят и разве Анна исключение. Учитель всю жизнь, помогающая студентам до сих пор, помогавшая когда-то Мите, алкашу, у которого ноги отказали, как она могла…? «Как я могла, Господи, вырастить его таким?! Прошу пусть одумается, откроет глаза. Прошу пусть мне сняться родители, мне их так не хватает, сестрёнка, я не могу без них. Прощу, дай мне поскорее уйти из этого мира, спокойно и тихо». Религиозность на пару с выпивкой и не сбывшимися надеждами разжигают внутреннюю войну, в которой религия с треском проигрывает. Как я могу нажираться, как животное и при этом ходить в церковь? – этот вопрос заставляет ещё больше пить. Она ежедневно слышит голоса мертвецов, своих внуков, святых мучеников и слушает всех, но только все они говорят разное.

Где Анна, там всегда спички, она носит их в домашнем фартуке. В доме две кухни: одна (главная, большая) внизу, вторая (крохотная) – на втором этаже дома, рядом с комнатой Анны. Запах спичек внуки обожают, а использованные щепки валяются везде, даже у алтаря. Анна чувствует себя сгоревшей спичкой, если никто не приходит к ней за помощью, а её сын никогда не просит её совета. Внуки – единственное, что держит её здесь. Быть нужной обществу – вот что ей необходимо, вовсе не религия, которая создаёт приятную иллюзию принадлежности к общине. А всех кормят байкой, что после смерти они попадут в рай. Тогда ей билет уже гарантирован. Или нет? Ведь она и чревоугодничала, и врала, а сейчас медленно себя убивает, помогая этому дому, хотя он и сам хорошо справляется. Ничего, станешь перегноем на этом огороде, поможешь вишням да огурцам, тоже польза внукам.

1:29, безумно хочу спать в отличие от Рудольфа, который подкрутил свои часы. Ферум – звать его господина. Но не думайте, что его полотно соткано только из металлической стружки. Картофель в мундире, зелёный лук, серый хлеб, пачка Нистры, может, Ляны, рюмки. Если отмотать на пару часов назад, то на этой же клеёнке с цветами расположилась как на лугу шланга, головной фонарь, телефон, который он всегда носит на поясе. А готовится он навестить детей. Ежедневный комплект: банка на пол литра или литр, которая не моется («Храниться то в холодильнике») и ложка, для вынимания соринок. Щётки стоят, зубы никто не чистит, они часть интерьера. Если на пару часов вперёд, то это банка с компотом, отец Р. не ложился спать без банки компота возле кровати и пусть Р. плохо его знает, всё же это он запомнил. У инженера даже ручки отстойные, оттого что он всё хранит в памяти. Поэтому Вили не любит, когда заканчиваются пасты, просить у отца нет смысла. Сам он пишет карандашами и строго печатными буквами, как с института приучился и как конспектировал книги Дейла Карнеги. В его моде всё с дырками, потрёпанное и годами проверенное, вот только оранжевый вовсе не радостный апельсин и не потому что Р. и на них экономит, отдавая предпочтение бесплатным абрикосам с деревьев, а потому что радуется в порядке исключения. Как на деревьях растёт черешня и остаётся только сорвать и съесть ягоду, так и он просто потреблял то, что готовили женские руки. С орехом сложнее, ещё расколоть нужно, ну так для этого теперь есть дети, которые сами просто разбивают кирпичом или камнем на земле ещё зелёные орехи. Это правда вкусно и чёрные руки этого стоят. Но всё же хочется, чтобы в доме хотя бы адекватная туалетная бумага была вместо жёстких страниц учебников по истории СССР. Собирание хлама под соусом рациональности, скупость под ризой экономии. Никакой воды из-под крана (только спец. приспособление), шампунь на кончик пальца, банки и козьи вымя не моются по этой же причине (экономия воды). Не назвать его взгляд непредсказуемым и таинственным, всегда ясно, что он намеревается делать, о чём думает и почти всегда это одно и то же, тем более, когда он тащит по асфальту орущую козу или идёт за шлангой. Он равно смотрит на своих детей, и на животных, так смотрит, когда обсуждает с другом бывшую жену. А глаза, вместо природного голубого всё серее.