В зеркалах

Вне себя от ярости и страха Рейнхарт метался, как увязшая в трясине антилопа, пока наконец не повернулся спиной к ветру. Панический страх придал ему силы, он встал на ноги и побрел вперед по теплой воде, доходившей ему до пояса. Судя по цепочке фонарей, он находился милях в двух от берега. Он продолжал идти; что-то холодное и живое скользнуло по его ступне, он подпрыгнул с громким ругательством, закашлялся, сдерживая рвоту, и с трудом выбрался на берег. Он сел на мягкий песок и стал смотреть на воду. А ветер колол и хлестал его.

Джеральдина величественно шла по пляжу, словно прилетела на этот вечер из Сен-Тропеза.

— Привет, простофиля.

Рейнхарт поглядел на нее с глубоким раздражением.

— Обхохочешься, — сказала она. — Я заставила тебя прыгнуть со скалы. Подумать только! Я, дурочка, заставила тебя, умного, прыгнуть в озеро Понтчартрейн.

У Рейнхарта, сидевшего у ее ног, возникла интересная мысль. «Девчонка собирается меня убить», — предостерег он себя.

— Ты пыталась меня сегодня убить, — сказал он, — ты пыталась меня утонить из чисто женского злобного каприза.

— Ничего подобного, — сказала Джеральдина. — Ты прыгнул со скалы, потому что ты псих. Ты боялся, что я окажусь способнее к самоубийству, чем ты.

— Я тебя раскусил, — сказал Рейнхарт. — Ты мужеубийца.

— В чем дело, зайчик? — примирительно сказала Джеральдина. — Какая-то красивая соблазнительная штучка вывела тебя из равновесия? — Она повиляла перед ним задом.

— Это озеро на вкус — как жижа от жареных устриц. Его надо забетонировать.

— Ну, ты не можешь сказать, что я тебя не растормошила, брюзга, — удовлетворенно заключила Джеральдина. — Хотя, конечно, купаньем это трудно назвать.

— Скорее, прогулкой, — сказал Рейнхарт.

Они надели свою одежду поверх купальных костюмов и пошли по пляжу к дороге. Рейнхарт вызвал по телефону такси, и домой они ехали молча — мокрые, все в песке.

Когда они входили в ворота, шофер, обнаружив, что заднее сиденье промокло и вымазано песком, принялся костерить их. Они медленно поднимались по лестнице под замирающее эхо его проклятий и шум отъезжающего такси.

Джеральдина приняла душ. Рейнхарт включил радио. Играли «Eine Kleine Nachtmusik» [80] . Дирижировал Бичем. Рейнхарт перестал крутить настройку, оставил музыку. Он принес из кухни бутылку бурбона и сел, держа ее на коленях. В ванной Джеральдина распевала гимны.

Рейнхарт выпил, вспомнил, как он барахтался в озере, и рассмеялся.

— Девчонка собирается меня убить, — сказал он вслух.

Некоторое время он раздумывал над такой возможностью. Да, решил он, вероятность этого, несомненно, существует. «Как глупо», — подумал он. Но это была увлекательная отвлеченная проблема. «Какие соображения всего важнее, когда дело идет о твоем собственном убийстве, — размышлял Рейнхарт, — эстетические или нравственные? Нравственное удовлетворение?»

80

«Маленькую ночную серенаду» (нем.).

Эстетика toujours [81] . Мысль о том, что Джеральдина убьет его, была достаточно глупа и могла принести нравственное удовлетворение. Но, допустим, она положит пестицид в чили, — это будет некрасиво. Эстетика исключается.

Вернемся к нравственным соображениям — тут возникает вопрос о справедливости. Если она подсыпет в чили пестицид, будет ли это справедливо? Он не мог прийти к этическому выводу.

Единственное удовлетворение от того, что его убьет Джеральдина, лежит в области извращенного, размышлял Рейнхарт. Ведь в этой области я живу, сказал он себе, здесь течет бальзам моего сердца. Извращение разрешает то, что неразрешимо никакими другими способами. Извращение есть то, как говорится, что заставляет мир крутиться.

81

Всегда (фр).

Он снова отпил из бутылки и начал думать о своей жене. Как жертва она была вне конкуренции.

Из-за этого все и вышло, думал он, мы толкали друг друга, чтобы самим оказаться на пути у копья. В том-то и все дело. Ничто не сравнится с хорошей сильной женщиной, наделенной талантом страдания. Какая добродетельная девица, подумал он.

Джеральдина вышла из ванной в белых трусиках и остановилась перед ним; он посмотрел на нее и отставил бутылку.

Кожа у нее слегка покраснела от песка и воды. Рейнхарт лениво обнял ее рукой за широкие бедра и стащил с нее трусики до щиколоток. На правой стороне живота у Джеральдины был ожог от сигареты; Рейнхарт провел пальцами по коже и дотронулся до него:

— Тебя и прижигали, да?

— Нет, — сказала Джеральдина. — Где я лежу, на всем остаются следы от сигарет: на кроватях, на столах — в общем, везде. Какой-то ушел без сигареты. Я тогда легко засыпала — раз и всё. А он прислонил ко мне сигарету и ушел без нее.

— Тебя нехорошо использовали. Ты саламандра.

— Почему это?

— Ты саламандра, потому что проходишь сквозь огонь и питаешься воздухом.

Джеральдина закрыла глаза.

— Хорошо бы так, — сказала она.

Он приложился щекой к ее бедру рядом с мягкими светлыми волосами лобка и притянул за собой на кровать. В пьяном дурмане она ему казалась порождением озера, соленой неподвижной воды; он водил губами по свежеотмытому телу, наслаждаясь изысканным вкусом своей собственной и ее смерти. Мощью колеса, на котором ломается всякая плоть. Он обследовал каждый квадратик ее плоти; поместив ладонь между ее ягодиц, он привлек ее к себе и ощутил в ее рту пронзительный вкус разрушения и гибели.

В беспамятстве он любил ее до глубокой ночи, до тех пор, когда она могла только льнуть к нему с беззвучным смехом, и последний спазм его пробудившихся нервов разбился о ее плоть.

— Мистер Рейни, — как-то раз сказал Лестер Клото, обращаясь к Моргану Рейни, — мне кажется, состояние вашего здоровья оставляет желать лучшего.

— Я здоров, — сказал Рейни.

Но это не соответствовало истине. Его мучил кашель, который мешал ему говорить и не проходил даже в самые жаркие дни. Кроме того, он стал забывчив и часто засовывал материалы обследования неизвестно куда; в последние недели с глазами у него становилось все хуже.

— Ну а все-таки, — настаивал Лестер, — опишите мне ваши симптомы. У меня есть некоторый практический опыт.

— Я простужен, — сказал Рейни.

— Это глубокая простуда, мистер Рейни, или нечто мимолетное? Понимаете…

— Простуда, думаю, обычная простуда.

Они сидели в кухне кафе. Масляный сумрак прорезывали жаркие пальцы солнечного света, пылавшего за закрытыми ставнями.

— Простуда летом — вещь неприятная и опасная, — заметил мистер Клото. — Она может привести к нарушениям деятельности центральной нервной системы и вызвать воспаление мозговой оболочки.