В зеркалах

Он вернулся в кафе и сел за столик у стены. Время от времени он поглядывал в окно, не забрезжил ли день, но там была только ночь. Кто-то расхаживал взад и вперед по комнате над его головой.

Он уткнулся лицом в руки и увидел ночные облака.

Когда он поднял голову, в кафе было почти совсем темно. Лампы над стойкой погасли, но дверь, ведущая в посудомойную, была открыта, и за ней виднелась лампочка без абажура, висевшая над глубокой раковиной. На улице стоял непроницаемый мрак.

Он со скрипом встал и увидел, что у двери в судомойню, в плетеной колыбельке, поставленной на стул, лежит младенец. Рейни подошел к нему: этого ребенка он видел несколько недель назад на кухонном столе, во время первой встречи с мистером Клото. Ребенок спал под розовым одеяльцем: его волосы были перевязаны грязными красными ленточками. Рейни положил ладонь на одеяльце, и в это время в дверях появился мистер Клото. Мистер Клото задумчиво посмотрел на ребенка и потрогал ленточки.

— Надвигался ураган, — сказал он Рейни, — но ушел в море.

Рейни рассматривал мистера Клото в свете тусклой лампочки. Ему казалось, что в комнате есть еще люди: он на мгновение словно увидел, что кто-то сидит, положив локти на столик, в темноте у окна.

— Все кончено, — сказал Рейни. — Мы больше не будем брать интервью. Я собрал все нужные мне сведения. Я разделаюсь с вами.

— Рейни, — ласково сказал мистер Клото, — лучше поищите, где бы преклонить голову. Это вам не по силам.

— Мне все равно, — сказал Рейни. — Я больше в этом не нуждаюсь.

— Вы увидите, как мир сужается. Вы увидите, как мир становится маленьким.

— Я это уже видел.

— Вы думали, что вы свободны и вам позволено действовать во всем мироздании. Вы ничего не знали о Ящике. Вы думали, что можете влезть туда, куда вам не положено, заварить там кашу, а потом выйти.

— Нет, — ответил Рейни. — Я никогда не думал, что свободен. Вам нечего мне сказать. Я знаю не меньше вас.

Мистер Клото прошел мимо него, медленно приблизился к окну и задернул занавеску.

— «Мамочка, позволь, я выйду поиграю в темноте», — пропел он по-матерински ласково. — Где сейчас ваша мамочка? Мамочки нет, детка. Человечек совсем один?

— Да, — сказал Рейни, — я один.

— Значит, нечего вам и соваться. Вы ни с кем не в силах разделаться.

— Увидите.

Клото подошел и протянул толстый указательный палец спящему младенцу. Ребенок проснулся, схватил палец и не отпускал.

— Я и так устал от вашего вида. Да я мог сделать вас своим,если бы захотел. В глазах остальных — вы мой. Но я от вас откажусь.

— Если я один бессилен, то и вы тоже. А вы останетесь один.

— Ах, мистер Рейни, — сказал Клото со вздохом, — опять тщеславие. Больные иллюзии. Я никогда не бываю один. — Он улыбнулся. — Если бы вы были нормальным человеком, вы бы не сидели тут. Если бы вы не повредились в уме, то даже я вас уважал бы. Но вы просто дурак. Неужели вы не понимаете?

— Каков я, не имеет ни малейшего значения. Если то, что я сделаю, ни к чему не приведет, это тоже не имеет значения. Но ничто не дается даром, Клото. Даже вам. Жизнь не греза, и люди реальны, и бездушный прах пробуждался не для того, чтобы вы творили ритуал жизни-в-смерти [103] . Есть завет.

103

«То Жизнь-и-в-Смерти, да, она! / Ужасный гость в ночи без сна, / Кровь леденящий бред» (С. Т. Кольридж. «Сказание о Старом Мореходе», пер. В. Левика).

— Вы мнеговорите, что ничто не дается даром? — сказал мистер Клото. — Вы?

— Этот завет заключен и со мной, — сказал Рейни. — Говорю вам, я свидетель о нем и участник. И я выступаю против вас.

— Ну что ж, извольте. Но разрешите сказать вам, что и вы — опора существующего порядка. Пока находятся люди вроде вас, все будет идти как по маслу. Право, не знаю, что было бы со мной без вас.

— Нет, — сказал Рейни. — Это немыслимо.

— У каждого человека есть свой девиз, братец, и лучшего вам не найти. Вы думаете, это немыслимо, глупец? Узнай вы, какой у меня девиз в жизни, вы бы сильно удивились. Впрочем, вас удивить легко, так уж вы устроены.

Рейни отступил и быстро поглядел на улицу. За занавеской по-прежнему было темно.

— Пора бы наступить утру, — сказал он. — Ночь сегодня очень длинная.

— Ничего, кроме ночи, вас теперь не ждет. Мир для вас больше освещаться не будет. Привыкайте к тому, что есть.

— Вы, Клото… — сказал Рейни. — Вы не можете отнять у меня свет…

— Могу, — сказал Клото. — Я уже его отнял.

— Вы не можете погрузить меня во мрак… когда мне еще надо многое сделать.

— Если вам нужен свет, придется взять его у меня.

— Если так, я могу взять, — дрожа, сказал Рейни. — Все, что вы мне дадите, я использую, чтобы сразить вас, потому что ваша сила в этом не больше моей.

Мистер Клото мелодично рассмеялся и почесал нос. Его перстни сверкнули в глаза Рейни.

— Да, я могу дать вам свет и утро. Хотите, чтобы я это сделал, малыш?

— Да, — сказал Рейни.

— Уверены?

— Да, — сказал Рейни.

— Готово! Глядите сюда!

На красной клеенке стола, на лице ребенка, сидевшего на стуле, на грязных половицах кафе полоса тусклого света расширялась, становилась ярче. Морган Рейни перевел с нее взгляд на лицо мистера Клото и в страхе попятился.

— Вы белый, — сказал он.

Человек перед ним был белым. Алмазы мерцали в его глазах, кожа наполнилась внутренним свечением, словно кипящая сталь, и ужасный свет ее залил каждую крошку и пятно в комнате, превратил тараканов, раздавленных на стене, в звездные хрустальные точки, и каждый стакан и бутылка в баре раскалились добела. Все цвета и формы растворились в беспощадном сиянии мистера Клото. Морган Рейни поднес руки ко лбу и увидел, что они фосфоресцируют. Пораженный, он отвернулся от белого слепящего лица.

— Бело, как днем, — раздался голос мистера Клото.

Перед Морганом Рейни разлилось белое утро, тьма исчезла без следа. Глядя в ослепительный блеск, он видел над ним чистую синеву занявшейся зари, целомудренной и сияющей. Это было чудесное утро, веял ветер, неся шорохи колышущихся высоких трав, и Рейни шел вперед, силясь разглядеть и расслышать, что оно ему открыло.

До него донеслись голоса, и, прислушавшись, он уловил в их зове что-то зловещее — пение, смех и вопли боли, приносимые порывом душистого ветра. Он остановился, не понимая, кто может вопить от боли под таким небом.