Шрифт:
К тому времени, когда эти истории услышал Профейн, они частично превратились в апокрифы и содержали в себе больше фантазии, чем фактов, описанных в дневниках. За все двадцать с лишним лет, пока рассказы передавались из уст в уста, никому в голову не приходило поинтересоваться душевным здоровьем старого священника. Но так случается со всеми канализационными историями. Они просто есть, и все. Категории правды и вымысла здесь неприменимы.
Профейн пересек границу Прихода, продолжая двигаться за аллигатором. Ему периодически попадались написанные на стене латинские цитаты из Евангелий (Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, dona nobis pacem — О Агнец Божий, взявший грехи мира сего, даруй нам мир и покой). Покой. Здесь был когда-то покой — в годы Депрессии, — но, истощаясь от отсутствия пищи и нервного напряжения, он постепенно выдавливался на улицу под мертвым гнетом собственного неба. Несмотря на искажения, которые
Он направил фонарик на старые надписи и увидел темное пятно в форме распятия, выбитое на гусиной коже стены. Впервые с тех пор, как Профейн ушел от люка, он осознал свое полное одиночество. Из аллигатора плохой товарищ он сам скоро умрет. Уйдет в царство теней.
Больше всего его заинтересовали записи о Веронике — единственного, если не считать невезучей Терезы, женского персонажа дневников. Канализационная команда есть канализационная команда (любимая реплика: "Ты забыл в канализации голову"), и один из апокрифов рассказывал о противоестественных отношениях священника с крысой, которая описывалась эдакой сладострастной Магдалиной. Из услышанного Профейном явствовало, что Вероника, по мнению отца Фэринга, была единственным членом паствы, обладающим душой, достойной спасения. Она приходила к нему ночами, но не как суккуб, а за наставлениями, или, возможно, дабы унести в свое гнездо, в каком бы месте Прихода оно ни находилось, его желание приблизить ее к Христу, воплощенное или в наплечной медали, или выученном наизусть стихе из Нового Завета, или частичной индульгенции, или епитимье. В чем-то на память. Вероника была не из тех крыс-ловчил.
Моя маленькая шутка может оказаться вполне серьезной. Когда они твердо встанут на путь истинный и начнут думать о канонизации, я уверен, что Вероника возглавит список. Вместе с одним из потомков Игнациуса несомненного сторонника Сатаны.
В. пришла ко мне вечером огорченной. Они с Павлом снова этим занимались. Такой груз вины слишком тяжел для дитяти. Она почти видит его как огромного, белого зверя рыкающего, который хочет пожрать ее. В течение нескольких часов мы обсуждали Сатану и все его искушения.
В. выразила желание стать сестрой. Я объяснил, что на сегодня не существует установленного порядка пострижения. Она поговорит с другими девушками, и если окажется, что такое желание достаточно распространено, то я предприму со своей стороны некоторые шаги. Возможно, это будет письмо к Епископу. Хотя моя латыть так неуклюжа…
Агнцы Божьи, — подумал Профейн. Как обращался к ним отец Фэринг на проповеди, — "крысы Божьи"? Как оправдывал он ежедневное убийство троих из их числа? Что бы он подумал обо мне или об Аллигаторном патруле? Профейн проверил работу винтовки. Здесь, в Приходе, закоулки и повороты не менее замысловаты, чем в катакомбах времен раннего христианства. Бесполезно рисковать выстрелом. Не здесь. А может, не только поэтому?
Спину ломило. Он ужасно устал и начал спрашивать себя — сколько это будет продолжаться? Столько он не преследовал ни одного аллигатора. Он остановился на секунду и прислушался. Ни звука, — лишь смутный плеск воды. Анхель уже не придет. Он вздохнул и вновь двинулся по направлению к речке. Аллигатор что-то бормотал, пускал пузыри и тихо покряхтывал. Может, он разговаривает? — подумал Профейн. — Обращается ко мне? Он продолжал петлять, чувствуя, что вскоре просто свалится с ног и позволит потоку вынести себя из трубы вместе с порнографическими открытками, кофейной гущей, презервативами, использованными и целыми, и с дерьмом вверх по цистерне в Ист-Ривер, а потом его приливной волной прибьет к каменистым берегам лесов Квинза. К черту этого аллигатора и эту охоту, здесь — где стены исписаны легендами. Это — не место для убийств. Он чувствовал на себе взгляды крысиных призраков и внимательно вглядывался вперед, содрогаясь при мысли о 36-дюймовой трубе склепе отца Фэринга. Пытался заткнуть уши, чтобы не услышать ультразвуковой писк Вероники — былой любви святого отца.
Неожиданно — настолько, что он даже испугался, — впереди за углом появился свет. Но не городского дождливого вечера, а более бледный и неопределенный. Они свернули за угол. Лампочка в фонарике замигала, и Профейн на мгновение потерял аллигатора из виду. Затем снова свернул за угол и увидел широкое пространство, похожее на неф церкви: сверху — аркообразный потолок, а со стен струится фосфоресцирующее свечение непонятной природы.
— Во! — громко произнес он. Обратный поток от реки? Морская вода в темноте иногда
светится; в кильватере корабля тоже можно встретить такое же неуютное свечение. Но не здесь. Аллигатор повернулся к нему мордой. Легкая позиция. Верняк.Он ждал. Он ждал, как что-то произойдет. Нечто потустороннее, разумеется. Он был сентиментален и суеверен. Аллигатор обретет дар речи, тело отца Фэринга воскреснет, сексуальная В. соблазнит Профейна и не даст ему совершить убийство. Ему показалось, что он висит в воздухе и при этом не может точно определить — где он находится. В гробнице, в склепе.
— Эх, шлемиль, — прошептал он, глядя на фосфоресценцию. Шлемазл, подверженный несчастьям на свою задницу. Винтовка взорвется у него в руках. Сердце аллигатора будет биться дальше, а его собственное — лопнет, ходовая пружина и регулятор заржавеют в этих стоках по колено глубиной, в этом несвятом свете.
— Разве я могу отпустить тебя? — Бригадир Шмяк знал, что Профейн идет за верной мишенью, и этот аллигатор уже наверняка записан. Тут Профейн увидел, что крокодил не может ползти дальше. Он согнул лапы и ждал, прекрасно понимая, что его сейчас пристрелят.
В филадельфийском «Индепенденс-Холле» во время реконструкции пола один квадратный фут оставили нетронутым, чтобы показывать туристам. "Быть может, — говорил гид, — прямо на этом месте стоял Бенджамен Франклин. Или даже Джордж Вашингтон". На восьмиклассника Профейна, приехавшего туда с классом на экскурсию, эти слова произвели должное впечатление. Сейчас он испытывал то же чувство. Здесь, в этом помещении, старик убивал и варил новообращенных, или совершал содомию с крысой, или обсуждал с В.
– будущей святой — вопросы монашества грызунов, — смотря какую именно историю вы слышали.
— Извини, — сказал он аллигатору. Он всегда извинялся — шаблон шлемиля. Потом поднял винтовку к плечу и снял с предохранителя. — Извини, — повторил он. Отец Фэринг разговаривал с крысами. Профейн разговаривал с аллигаторами. Он выстрелил. Аллигатор вздрогнул, ударил хвостом, пошевелился и замер. Начала вытекать кровь, образуя в слабом свечении воды быстро изменяющиеся амебообразные узоры. Вдруг фонарик погас.
II
Гувенор Винсом по прозвищу Руни сидел на своей гротескной эспрессо-кофеварке. Он курил «шнурки» и бросал злобные взгляды на девицу в соседней комнате. Квартира висела высоко над Риверсайд-драйв и состояла комнат эдак из тринадцати, декорированных в стиле Раннего гомосексуализма и образовываших ряд, который писатели прошлого века именовали «вистой», если связующие двери стояли открытыми, — как сейчас.
Его жена Мафия лежала на кровати и играла с котом Фангом. Совершенно голая, она дергала надувной бюстгальтер перед распущенными когтями Фанга серого невротичного сиамца.
— Ну, пвыгай, пвыгай, — говорила она. — Нафы свадкие огвомные кофаки такие звые, потому фто не могут дофтать лифчик? Й-И-И, он такой хорошенький и игривый!
"О Боже! — подумал Винсом. — Интеллектуалка. Угораздило же меня выбрать интеллектуалку. Все они со временем меняются."
"Шнурки" он покупал в «Блумингдейле» — прекрасное качество. Поставлены пару месяцев назад Харизмой, работавшим на очередном месте экспедитором. Винсом попытался вспомнить лицо той хрупкой, но напористой торговки травкой из "Лорда и Тейлора", которая надеялась, что настанет день, и она сможет продавать карманные книжки в отделе сопутствующих товаров. «Шнурки» котировались знатоками на уровне виски "Шивас Регал" или черной панамской марихуаны.
Руни работал менеджером в фирме "Диковинные записи" (выпустившей "Hi-Fi Фольксвагены" и "Старые любимые песни Ливенворт Гли Клаба") и проводил большую часть времени, рыская в поисках чего-нибудь полюбопытнее. Однажды он тайком пронес магнитофон, замаскированный под диспенсер туалетной бумаги, в женский туалет на "Пенн стэйшн"; его видели в фальшивой бороде и «ливайсах» прячущимся с микрофоном в руках в фонтане Вашингтон Сквера, или выкидываемым из борделя на Сто двадцать пятой улице, или крадущемся в день открытия сезона вдоль загона на стадионе «Янки», где разогревались питчеры. Руни был вездесущ и неугомонен. Однажды он чуть не влип в довольно неприятную историю: два вооруженных до зубов агента ЦРУ вломились в офис, разрушив тем самым великую и тайную мечту Винсома — записать новейшую и самую что ни на есть окончательную версию увертюры Чайковского "1812 год". Что он собирался использовать вместо колоколов, медной группы и оркестра, — знают лишь Бог и сам Винсом. ЦРУ, в любом случае, не было до этого никакого дела. Они вошли сразу после пушечных выстрелов. Они считали, будто Винсом прятал «жучки» у служащих высшего эшелона Стратегических Воздушных Сил.