Валькирия

Мне вдруг стало совестно смотреть на него и показалось, будто меня застали за чем-нибудь нехорошим. А ведь на самом деле я лишь спросила себя: а если этот чужой, из моря вынутый человек как раз окажется Тем, кого я всегда жду?..

Я сменила уставшую руку и продолжала тереть. Я не знаю, подслушал ли неподвижно лежавший мои тайные мысли, но мне уже казалось – подслушал, и мстилась ниточка между нами, готовая связаться маленьким узелком, и было стыдно и боязно, и подступала тоска. Наверное, с этим, как с Посвящением: нетерпеливо ждёшь, а пришёл срок – хотя на денёчек бы отложить!..

Плотица и воевода весь день чередовались возле правила. В прежних малых походах они ставили у руля каждого молодого кметя, даже меня, – мало ли что может случиться, ходишь на корабле, умей всё. Мы доспевали по-разному, иных суровый Плотица награждал подзатыльником. Мне таких наград не перепадало, и я не знала, что думать: щадил меня, девку? Или же вправду что получалось?.. Я, конечно, мечтала думать, что получалось. Но стоило подойти к правилу истинному умельцу, и сразу делалось ясно, в чём разница, кого корабль слушался едва-едва, а кого радостно и с охотой. Вот и теперь за полдня через борт не плеснуло ни единого разу.

Вызволенный зашевелился только под вечер, когда полнеба обняла медленная заря, а ветер начал стихать. Вождь тотчас велел затеплить в трюме маленький очажок. Чуть погодя и вправду раскрылись мутные, ничего не понимающие глаза… Блуд подал мне глиняную чашку. Волнуясь, я устроила голову человека у себя на коленях, и он потянулся губами и принялся глотать горячий, добротно сваренный мёд. Живая краска выступила наконец сквозь серую кожу… Блуд сказал:

– Вы с Яруном меня стерегли, а ныне я вместо него. Верно, судьба такая теперь?

Я ответила:

– Будешь с девками брататься!..

4

Под утро Плотица вывел корабль к маленькому островку. Он придирчиво выбирал место для стоянки. Воевода наблюдал за ним некоторое время, стоя поблизости, потом вдруг засмеялся и хлопнул его по спине:

– Всё выгадываешь, старая засоленная селёдка, не разобьёт ли в отлив?..

Парни, продрогшие и ворчливые после ночи под парусом, оглянулись и дружно захохотали. Опешивший кормщик, по-моему, в первый миг думал обидеться, но потом посмотрел на вождя и сокрушённо мотнул головой:

– Что за море! Не первый год здесь хожу, а всё попадаюсь.

Славомир говорил – их Варяжское море два раза в сутки тяжко вздыхало, наступая и отступая, и камни зло скалились там, где полдня назад прошёл бы самый грузный корабль. Ещё диво, которое я вряд ли когда-нибудь погляжу.

Лодкой завели якорь, бросили на берег мостки. Собрали подсохшего плавника и разложили между камнями костёр – воевода позволил сварить горячего, только предупредил, чтобы не было дыма.

К тому времени наш спасённый пришёл в себя окончательно. Любое движение болезненно отзывалось в измученном теле, но глаза прояснились – яркие, тёмно-серые, с желтизной возле зрачка. Он показался мне ещё красивее прежнего. Дуре-девке много ли надо?.. Тайно трепеща, я бегом принесла ему с берега жидкой горячей каши и тёмно-красного копчёного мяса на хлебной горбушке. Я даже нарезала мясо, чтобы легче было кусать. И тут подошёл воевода и сел подле него на скамью:

– Что скажешь, друг?

Я думаю, вызволенный успел уже распознать вождя. Он хотел приподняться на локте, но не получилось. Он сипло отмолвил:

– Я не твой человек, чтобы ты меня допрашивал.

Мстивой сощурил глаза, как будто хотел улыбнуться. Но не улыбнулся. Не торопясь поднялся и зашагал прочь между скамьями. Нежата, несший на берег свёрнутое одеяло, оглянулся и пригрозил:

– Будешь дерзить, велит воевода выбросить тебя за борт.

Человек смерил Нежату насмешливым взглядом:

– А я его не просил меня оттуда спасать…

Молодой воин так и не выдумал, чем осадить. Я поставила мисочку на скамью:

– Ложку удержишь?

Он вывернул шею, чтобы меня разглядеть. Хмыкнул:

– Оружием балуешься, а голосишко девчоночий.

Вот я и увидела, как он улыбался. Но что-то мало радости было мне от этой улыбки. И ожидание праздника померкло быстро и невозвратно. Я ещё уговаривала себя не судить по первым словам, о которых он сам, скорее всего, потом пожалеет… но глубоко внутри уже знала: он не тот, за кого я сперва его приняла.

– Раньше меня иногда звали Некрасом, – дожёвывая хлеб, сказал человек. – А как я тут оказался, дела вам нет.

Я пожала плечами. Допытываться, ещё не хватало.

Днём, когда все проснулись, меня подозвал воевода. Он держал в руках Спату. Он часто сводил нас по двое – чтоб не засиживались. С иными ратился сам. Мне ещё не доводилось с ним драться. Я подошла, вспоминая о Посвящении, загодя чувствуя в животе знакомую ледовитую пустоту…

– Бери меч, – сказал воевода. Он смотрел на меня безо всякого выражения.

Я совсем неплохо дралась. Даже Плотица и Славомир удовлетворённо ворчали, отбивая иные мои удары. Я потянулась к ножнам… Рукоять мгновенно вылетела из ладони. Варяг обезоружил меня одним движением, настолько быстрым, что я его почти не заметила. Он сказал:

– Пора тебе уже знать, не всякий дождётся, пока ты встанешь как следует. Подними.

Тогда страх мой пропал, я обиженно подумала: с иными людьми у меня разговор и будет иным, а кому верить, если не тебе, воеводе!.. Солнце мешало мне, волосы лезли в глаза. Я наклонилась к мечу, ощущая досадную негибкость всего тела, ещё как следует не проснувшегося… и плоский конец Спаты тотчас лёг между лопаток. Кажется, я вздрогнула, а кмети стали смеяться.

– Не всякому доверяй, – сказал вождь.

Я не подняла головы. Я плашмя кинулась наземь – быстрее, чем можно просто упасть, – и рванулась прочь ящерицей. Не только меня, кого хочешь можно перепугать, погладив мечом по спине. Однако меч – всё-таки не копьё, не больно проткнёшь, по крайней мере вдогон… а замахнуться по мне не успел бы даже Мстивой. Перекатившись, я сцапала оплетённый ремешками черен – и немедленно полоснула, метя по ногам. Этим приёмом стреноживают врага, если везёт. А не везёт – отгоняют на два-три шага, улучают время подняться… Мой меч уже летел, чертя над землёй серебряный полукруг, и тут вспыхнула внезапная и жуткая память о переломанных когда-то ногах воеводы!..

Удара нельзя вернуть с полпути, но рука отозвалась движением, направившим в землю клинок. Взвилась пыль, полетели мелкие камешки! Родились зазубрины на остром железе!.. Со стороны, надо думать, выглядело смешно. И, конечно же, это опять была глупость, которую я одна, слезливая девка, могла только выдумать: его пожалеть… Его Славомир один на один обидеть не мог. Он отскочил с лёгкостью лесного кота. Мы все прыгали туда-сюда через палки, держа их за два конца. Потом вместо палок брали мечи и снимали с них ножны. Добро! Я взвилась на ноги слитным движением, которому выучил Хаген, и воеводе не пришлось дожидаться. Страшная Спата блеснула перед глазами. Когда-то в лесу, после грозы, он лишь защищался, испытывая мою решимость, и в конце концов дал чуть-чуть себя оцарапать. Смех и страх даже вспомнить, как я наскакивала. Он ведь мог положить на травку рядком ещё семерых таких, как я, лопоухих. Это сколько должно было его окружить, чтобы хоть ранить!.. Нынче он мне давал гораздо меньше поблажки. Вся ловкость до капельки уходила на то, чтобы по движению глаз, по игре плеча распознать, какую погибель он замышлял… Распознать, увернуться, поймать, уйти, отвести…