Вальсирующие, или Похождения чудаков
Шрифт:
– Хотите принять что-нибудь для облегчения пищеварения?
– Нет, спасибо… У вас есть номера?
Сердце у меня перестает биться.
– Да… Конечно… На сколько вы хотели бы остаться?
Спешу ее успокоить. Справившись с глупейшим страхом, отвечаю:
– Мы интересуемся на тот случай, если когда-нибудь еще вернемся…
– У нас превосходные комнаты, – спешит добавить хозяйка. – Вид на порт прелестен. Хотите посмотреть?
– Подайте, пожалуйста, счет, – говорит женщина в черном.
Мне кажется, она оценила свой проигрыш. Вот черт!
Знаете, что она проделала перед тем, как покинуть ресторан (с тех пор я не перестаю об этом думать)? Она останавливается перед раскрытой мною дверью и оборачивается к провожающей нас хозяйке:
– До свидания, мадам. Большое спасибо… Было все отменно… Понимаете, я только что вышла из тюрьмы, мне было так приятно… Я провела десять лет в грязной и влажной камере, так что понимаете… Мне можно не дать моих лет, но мы, вероятно, однолетки… Мне сорок лет.
Взволнованная хозяйка дрожала и была вся бледная.
– Но почему вы все это говорите мне? – спросила она.
– Чтобы вы запомнили и… рассказали друзьям… О таких вещах редко говорят… До свидания, мадам…
Растерянная хозяйка смотрит, как мы переходим улицу, направляясь в порт, и тут внезапно начинает кричать: «Я была экспатриирована, мадам! Со всей семьей!»
Уф! Как приятно дышать свежим воздухом!.. Даже голова кружится! По пляжу гуляет дикий ветер… Я иду вперед согнувшись, пробиваясь сквозь него… Но погода прекрасная… Грохот волн оглушает… Они такие огромные… Да еще вопли чаек… Ноги еле двигаются… И голова кружится… Но шатаюсь я не один на этом клочке земли. Ее седые волосы совсем взбунтовались. Она где-то далеко, впереди нас… Совсем одна. Я тоже иду один… Пьеро где-то в километре от меня… Почему мы идем все врозь? Она стаскивает туфли… И продолжает идти, держа в руке свои новенькие черные туфли. Тут среди песков очень красиво… Но что она затеяла?.. Остановилась… И почему-то протягивает назад свои раскрытые руки. Зачем она это делает? Да ведь она их протягивает тебе, дурак несчастный! Вам обоим!.. Бегу… Пьеро бежит тоже. Запыхавшись, подбегаем одновременно. Все кружится… Она берет нас обоих под руки. Прижимает к себе, и мы шагаем все трое против ветра. Она выглядит такой маленькой между нами… Что-то говорит, но из-за грохота ничего не слышно. Ей приходится кричать:
– Я не сержусь! Я все понимаю. Мне надо извиниться. Я просто хотела вас отблагодарить.
Останавливаемся… Переглядываемся. Теперь мы ничего не понимаем… Но внезапно мне все становится ясно! Нет, только не это глупое недоразумение!.. Я догоняю ее и преграждаю дорогу, беру за плечи, господи, какая она худенькая…
– Нет! – ору я. – Не то, совсем не то!
Она молча смотрит на меня, волосы совсем растрепались, она очень красива, и тогда я начинаю мямлить, слова застряли в горле. Хоть бы Пьеро пришел мне на помощь!
– Сегодня вечером, – орет он, – всю ночь и весь завтрашний день мы будем сменять друг друга. И ваши месячные вернутся!.. Ну, вы согласны? Мы все сделаем, чтобы они вернулись! Все!
Но теперь уже страшно ей… Вся дрожит и не спускает с нас глаз. И, как маленькая, кивает головой в знак согласия, обещает, что больше не будет проказничать… Но вдруг начинает кричать надтреснутым голосом ветру:
– Мы не спешим!.. Правда, у нас полно времени! Погода прекрасная!
И вдруг с рыданием падает на песок… Смотрю на Пьеро… Не знаю, как выгляжу я, но его лицо искажено болью. Мы бросаемся к ней, перевертываем на спину, обнимаем, прижимаем к себе, чтобы ей не было холодно, ласкаем ее лицо и волосы… Она жалко улыбается сквозь огромные слезы, не смея прикоснуться к нашим губам… Тогда мы с Пьеро одновременно склоняемся к ее рту, который открывается, а глаза смыкаются. Мы больше не движемся, застываем надолго, на очень долго, ожидая, когда песок погребет нас под собой…
Запомните-ка, ребята, следующее: для женщины все имеет значение, все принимается в расчет. Только не подходите к этой проблеме эстетически. И особенно не смейте думать о том, что скажут другие. Плевать вам на то, красива она или уродлива, длинноногая или вислозадая, богатая или бедная. С ее опущенными грудями вы будете обращаться как с кубком вина, вы поднесете его к своим восторженным губам. Когда ее узловатые ноги обовьются вокруг вашего брюха, вас будет манить только ее рот! Вы выкажете восторг при виде ее плоских бедер, их бесстыдство восхитит вас. Если она холодная, вам придется ее разогреть. Если она ничего не умеет – научить. В любом случае она будет красива, она будет ваша, и никто не посмеет к ней прикоснуться. А утром, когда солнце проникнет в вашу хазу, вы обнаружите на смятых подушках ее радостное, счастливое лицо. Его ослепительный блеск будет предназначаться вам одним. Приятели могут потешаться сколько им вздумается! Главное, что вы почувствуете внутри – ваше волнение, ваш страх, вашу застенчивость, – когда познакомитесь с ее кожей, с ее музыкой, ее одиночеством. Даю добрый совет – воспользуйтесь всем, ничего не пропустите! Иначе, когда будет слишком поздно, перед последним занавесом, перед тем, как сдать свою старую, потрепанную маскарадную одежду, вы обо всем пожалеете, вспоминая задницы, которыми пренебрегли. Тогда вы испытаете великое угрызение совести, будете выглядеть настоящим мудаком перед вступлением в ад…
Ее
звали Жанной. Она нам это сказала, когда мы двинулись дальше и когда опять пошел дождь. После короткого просвета в облаках.– Меня зовут Жанной… А вас?
Это была женщина, носившая траур по своим месячным.
Мы вернулись в порт. То есть пошли в обратную сторону, и ветер подгонял нас толчками в спину.
Жанна… Мы оберегали ее от дождя половинками своих плащей. И пониже опускали головы, чтобы поглубже зарыться в воротники. Со спины это выглядело шестиножкой, странным, очень длинным и безголовым животным, парашютом из габардина. Спереди это походило на прогулку с выздоравливающей больной, поддерживаемой двумя санитарами. Маленькая седая старушка в трауре между двумя высокими фигурами. Бывшая «звезда» в сопровождении эскорта менеджеров… Но внутри нам было хорошо, мы как могли прижимались друг к другу. Она каждого держала за талию, ее руки вцепились в нас под нашими пиджаками. А чтобы поспевать за нами, цеплялась за ремешки, из-под которых вылезают рубашки. В какую-то минуту я почувствовал на своем теле ее холодные худые пальцы. Только тогда я понял, что с игрой скоро будет покончено, что это была рука женщины, чьей слюной я только что напился всласть, что это была нежная и уже властная рука, которая еще не выказывала смелость, но скоро проявит ее вполне, что мы все для этого сделали и что пора было переходить к серьезным вещам. Но это была старая женщина, я не хотел ее, я не испытывал никакого волнения…
Внезапно меня охватил страх. Мне было холодно, я сам себе казался жалким, не смея взглянуть на эту исхудалую руку, которая скоро, и это будет нормально, коснется моего живота и охладит его, как смерть. Но, к счастью для меня, к счастью для нее, эта рука была неподвижна. Казалось, будто она просто нашла опору возле моего пупка. Все дело в том, Жанна, что тебе тоже было страшно, даже больше, чем нам, теперь-то мне это понятно. Ты не смела пошевелить пальцем. Так мы и шли, подгоняемые злым ветром. Бесконечное ожидание только начиналось.
Это был дьявольски долгий полдень на море, говорю вам! Мы много часов таскались по берегу, став пленниками невиданного фарса, который никто не находил смешным. Мы делали все, чтобы отсрочить момент, когда… Каждый из нас опасался правды, но никто не хотел прийти на помощь. Мы по-прежнему держались за руки, прижимались плечами, словно накануне разлуки навсегда. Едва начавшись, наша идиллия уже попахивала прощанием. Следовало непременно и побыстрее с этим покончить… Мы ее смягчили, обогрели, тщательно подготовили, и теперь следовало ее трахнуть и сделать это чисто, иначе мы были бы похуже тюремных надзирателей… Нет! Следовало определиться! Было бы слишком большой мерзостью бросить ее. Кто захочет эту куклу в черном? Никто даже не обернется в ее сторону! Никогда… Ничего не попишешь: мы должны были выполнить договор. Скоро она придет к нам голенькая, подогретая мыслями о наших способностях. Теперь играть вам, скажет она, оглядев с головы до пят. Скорее! Иначе я умру от нетерпения!.. Легко сказать – играть нам!..
Женщине всегда хочется, чтобы с нею обращались как по весне, чтобы ее посеяли, обработали, вывернули наизнанку. А если мы окажемся не на высоте? Ужасно, если победит желание убежать. Что она носит под костюмом? Каковы ее вкусы? Как все происходит в этом возрасте? А если она действительно слишком старая… Пьеро? Ты хочешь ее? Надо, чтобы хоть один из нас… Пьеро! Перестань рассматривать свои ноги… Жанна, я снова вижу твои черные чулки на влажном песке, твои пальцы на ногах, твою лодыжку. Да нет, ты не была старая! Нет, нас не стошнит при виде твоих седых волос на лобке и твоих складок на животе! Но если бы ты посмела к нам прикоснуться, никто бы не назвал тебя бесстыдной сукой… Как же ты ошибалась!
Господи, какими же мудаками мы были все трое! Мы старались казаться невозмутимыми, но это никого не могло обмануть. С чего было садиться на дамбу, например, чтобы под этим предлогом полюбоваться волнами, разбивающимися о скалы? Ведь нам было совершенно наплевать на эту пену! Надо было быть истинно мазохистами, чтобы стоять неподвижно под ветром, под брызгами, в полном дерьме…
Странная была прогулка! Мы даже разговаривать не могли из-за грохота волн. Они обрывали дыхание. Мы могли идти куда угодно, время все равно застыло бы на месте. Я чувствовал, что мы и пойдем куда угодно, только не в постель. Что мы потерялись в стране, где были ликвидированы все кровати. Где, оказывается, принят новый антиблудный закон… Но кто же сделает первый шаг? Кто поможет справиться с ситуацией? Ибо мы действительно не знали, как быть. Может быть, следовало обнаружить какую-нибудь хворь, чтобы под этим предлогом слинять. Как поступают иные, чтобы не ходить на работу. Но наша болезнь называлась страхом… Мы даже не смели покувыркаться с этой незаметной особой, такой класс в ней чувствовался!.. Все трое, мы были заражены одной болезнью. При такой лихорадке следовало лечь в постель. Нам грозило трагическое переохлаждение… Если кто-либо из нас обладал хрупким здоровьем, он бы не перенес эту южную лихорадку, подхваченную во время путешествия во времени, именуемого тюремным заключением… С характерной атрофией головки полового члена, вызванной нехваткой солнечных лучей… Да которую надо лечить как можно скорее прижиганиями и инъекцией живых клеток… А мы, как идиоты, теряли время, когда, может быть, было уже поздно прибегать к искусственному дыханию прямо в рот, каплям, к сердечному массажу! И особенно держаться в тепле!..