Вампиры. A Love Story

Домой Ривере не хочется, но не хочется и терять день на выяснение того, что ему и так известно.

Детектив смотрит на часы:

–  Когда солнце встает?

–  Погоди-ка, - Кавуто хлопает себя по карманам, - сейчас в календаре посмотрю.

Дороти Чин опять фыркает. И тихонько смеется.

–  Доктор Чин, - тон у Риверы официальный, - не могли бы вы уточнить время смерти?

–  Разумеется.
– Чин оставляет хиханьки-хаханьки и докладывает по всей форме:

–  Существует алгоритм, сколько времени уходит на то, чтобы тело остыло. Мне нужно знать, какая вчера была погода, мне нужно забрать ее в морг и взвесить. И через десять минут я назову вам точную цифру.

–  Ты чего?
– спрашивает Кавуто у Чин; та молча улыбается.

–  Что еще?
– На этот раз вопрос Кавуто обращен к Ривере.

–  Зимнее солнцестояние, Ник, - поясняет Ривера.

–  Рождество изначально приходится на самый короткий день в году. Сейчас одиннадцать тридцать. Часа четыре назад был восход, точно тебе говорю.

–  Угу, - мычит Кавуто.

–  Хочешь сказать, у проституток сейчас застой?

Ривера приподнимает бровь.

–  Я хочу сказать, наш приятель никуда не выходит после восхода солнца. Так что он хоронится где-то неподалеку.

–  Так и знал, что у тебя всякие гадости на уме, - морщится Кавуто.

–  А как же наш книжный магазин?

–  Скажи служивым, пусть пороются в темных местах: мусорных баках, подвалах, на чердаках - всюду.

–  Фиг ты получишь ордера в Рождество.

–  Если есть разрешение от домовладельца, ордера нам ни к чему. Это ведь не облава. Мы просто разыскиваем подозреваемого в убийстве.

Кавуто указывает на восьмиэтажное кирпичное здание:

–  Не меньше восьми сотен укромных уголков.

–  За дело, ребята.

–  А ты куда?

–  Имеется заявление о пропавшем без вести. Пожилой человек из Норт-Бич, последняя стадия рака. Уж дня два прошло, пора и расследование начать.

–  Просто не хочешь ковыряться в помойках в поисках вам…

–  Просто, - прерывает Ника Ривера, - он был тяжело болен.

Его жена предполагает, что он вышел из дома и потерялся. Что-то меня сомнения берут. Позвони мне, если обнаружишь что-нибудь.

–  Угу.
– Кавуто поворачивается к трем полицейским в форме, которые допрашивали бродягу.

–  Эй, ребята, у меня тут для вас приятный сюрприз на Рождество!

Устроим небольшие поминки, решило Зверье. В китайском квартале удобнее всего.

Трой Ли - вот он, ехать никуда не надо. Леш тоже на месте - поклялся, что ноги его не будет в собственной квартире, пока тело там. Еврей Барри обещал прийти на поминки со всей семьей - как принято у иудеев. К тому же в китайском квартале винные магазины на Рождество открыты, а из-под прилавка тебе еще и фейерверк продадут. Зверье убеждено, что Синь была бы рада фейерверку на собственных похоронах.

С бутылками пива в руках парни полукругом выстроились на детской площадке на задах Грант-стрит. Сама покойница отсутствует - ее замещает слегка надкусанная пара съедобных дамских трусов. Издали сборище смахивает на компанию приколистов, которым взбрело в голову похоронить кусок яблочного рулета.

–  Начну, с вашего разрешения, - говорит Дрю.

На нем плащ до пят, длинные волосы подвязаны сзади черной лентой, на лбу след от бутылки, которой запустила в него Джоди.

Дрю сует в рот косяк размером с тенор-саксофон, прикуривает от громадной каминной спички и изо всех сил затягивается. Набрав полные легкие, он кропит землю водой и хрипит:

–  Покойся с миром, Синь.

Вместе со словами изо рта у Дрю вылетают клубы дыма. У всех на глаза наворачиваются слезы.

–  Покойся с миром, Синь, - повторяет каждый, вынимает изо рта косяк и запивает пивом.

–  Тя Тинь, моя терномадяя, - сообщает Трой Ли бабушке, которая, узнав про фейерверк, изъявила настойчивое желание участвовать в церемонии.

–  Мы отомстим за тебя, - обещает Леш.

–  И вернем наши денежки, - подхватывает баскетболист Джефф.

«Аминь!» - откликается Зверье хором.

Церемония получилась гражданская, не церковная, как и было задумано. Ведь Барри - еврей, Трой Ли - буддист, Клинт - протестант, Густаво - католик, а Леш и Джефф - закоренелые язычники.

Впрочем, Густаво все равно вызвали в магазин - побыть на посту, пока не вставят стекло, так что ничья вера не подверглась поруганию, когда вокруг съедобных трусов были воскурены благовония. Для Троя и бабушки курильницы с палочками оказались даже в тему, и Леш высказался в том смысле, что хоть верования у всех и разные, но благоухают божества приятно. Как ухоженная баба.

«Аминь!» - отзывается Зверье.

–  И от них удобно зажигать фейерверки.
– Джефф запаляет шнур.

–  Аллилуйя!
– вопит Зверье.

Поделиться воспоминаниями о покойной не получилось - все почему-то сразу сворачивали на сиськи-письки, что в присутствии бабушки Троя как-то не катило.

Ограничились тем, что покидали фейерверки в Клинта, читающего двадцать третий псалом.

Прежде чем приступить ко второму ящику пива, условились, что, когда стемнеет, трое из них - Леш, Трой Ли и Барри - заберут Синь из Лешевой квартиры, погрузят в «универсал» Барри и утопят посреди залива (Барри увлекался дайвингом, и вся нужная снасть была у него под рукой. Ружья для подводной охоты в свое время очень пригодились для поимки старого вампира.)

Леш заставляет себя открыть дверь. Но в квартире, к его удивлению, никакого запаха. Троица проходит в спальню и вынимает из шкафа скатанный ковер.

–  Легкий какой-то, - замечает Барри.

–  Блин, блин, блин… - Трой Ли лихорадочно пытается раскатать ковер.

Леш берется за конец свертка, дергает вверх и резким толчком переворачивает. На пол что-то валится. Слышится глухое плюханье и металлический звон. Словно монеты рассыпали.

Глаза у всех расширяются.

–  Что это?
– интересуется Барри.

–  Серьги, - поясняет Трой.

На полу и вправду лежат семь сережек.

–  Да не это! Вот что!
– Барри кивает на две прозрачные желатиноподобные блямбы, каждая с хорошую дыню.

Они подрагивают на полу, словно выброшенные на берег медузы.

Леша передергивает.

–  Я такое уже видел. У меня брат раньше работал на фабрике в Санта-Барбаре.

–  Что это за херня?
– Желе плывет у Троя перед глазами.

–  Эндопротезы, - говорит Леш.

–  Искусственные груди.

–  А это что за червяки?
– спрашивает Барри, указывая на две какие-то бесцветные кляксы вроде слизней, прилипшие к краю ковра.