Ваниль

Я положила наши вещи под миндальное дерево и поднялась к руинам.

Деревня была испещрена тупиками и улочками, огибающими сгоревшие рощицы, и аллеями, полными дуплистых деревьев. Разбитые ступеньки вели к лабиринтам, затем пропадали, как по волшебству. То там, то здесь были видны остатки садов, которые, должно быть, пышно цвели. Только одно оливковое дерево, как знак, росло посреди двора, с узловатым стволом и неживыми листьями. Карнизы валялись на земле, как отрубленные головы, недалеко от маленьких желобков, в которых остались только воспоминания о воде. И вероятно, о радости.

Я нашла Лейлу у входа в деревню. Она наклонилась над маленьким ручейком, без сомнения последним, где еще текла слабая струйка воды. Девушка, сняв покрывало, проводила руками по распущенным волосам, окрашенным солнцем в красивый рыжий оттенок. Эта ослепительная красота странно спорила с ужасающим запустением деревни.

— Ну? Ты рада узнать, что у тебя есть лицо и им приятно любоваться?

Казалось, ее не задели мои слова, и, когда Лейла повернулась, я заметила, насколько красива ее улыбка. Больше того. Улыбка соблазнительной чистоты. Я вспомнила выражение ее глаз, когда пастух делал девушке комплименты, и подумала, что в улыбке Лейлы, как и в глазах, пряталось удовольствие. Ее губы, очерченные и сочные, как спелый плод, призывали вступить с ней в связь!

Я не ошиблась в том, что сама ее природа вызывала желание. Все в Лейле говорило о любви, пусть она не знала об этом и не могла контролировать, ее сладострастие рождалось из самой невинности. Ее тело звало, как жертвоприношение, и ее улыбка говорила об этом больше, чем ее миндалинка. Даже я, созданная Богом женщиной, могла соблазниться этой улыбкой, которая приоткрывала дверцу наслаждений и побуждала меня мечтать о ее зернышке и грудях, которые прорисовывались под джеллабой, как два спелых граната.

Я отвела взгляд, проклиная дьявола, рождавшего преступные идеи и дурные мысли.

Пока мы поднимались к Ишку, я удивлялась своему смущению, которое испытывала в первый раз. Раньше я любила только мужчин, и мне не пришла бы в голову мысль искать удовольствия у женщин, не из чрезмерной стыдливости — это мне никогда не было свойственно, — а потому, что ведь вступать в связь со своим же полом скучно! В моем теле были заключены тела всех женщин. В нем было столько грудей, животов, поясниц и щелей, жаждущих быть наполненными, увлажненными, испробованными, что мне потребовались бы еще века, чтобы насытиться. По какой-то странной прихоти судьбы, мучая мое тело и душу, муж не вселил в меня отвращение к мужчинам, не отнял у меня вкуса к ним, впечатав его в кожу, как раны, заставив меня все время желать мужчину.

Я решила, что мгновение слабости не лишит меня светлой дороги, которая до этого момента вела меня к небу и приводила к порогу рая. Я не поменяю член на влагалище. Даже на принадлежащее Лейле!

***

В сумерках мы увидели ряд черных силуэтов. Они двигались от горизонта, неспешно, но уверенно и быстро пробирались между руинами.

Как только покрывала упали, мы увидели женщин, в платьях, шароварах или накидках без рукавов, несвежих, а кое-где и разорванных. Гостьи всех возрастов носили длинные или короткие волосы, у некоторых был бритый череп. Кожа многих из них была коричневой, как маслина, тела других были белыми, как зубы Пророка. Я вспомнила, что крестьянин говорил о какой-то «компании», и поняла его намек.

Не выказав ни малейшего удивления, гостьи поприветствовали нас, прежде чем сесть в круг на площади покинутой деревни.

Луна поднялась над нашими головами. Она обняла Ишк своим изгибом и приняла форму гигантского уха, как будто чтобы лучше нас слышать. В то же время неизвестно откуда — может быть, из чрева камней или как эхо прежних счастливых лет — послышалось пение цикад и кваканье лягушек.

Слышались все новые приветствия, руки работали, бросая на землю матрасы, доставая из узлов чай и кофе, зажигая огонь под импровизированными жаровнями, на которых шипела вода.

Я скоро узнала, что все они пересекли холмы, противостояли опасностям в дороге и рискованным приключениям с одной целью — рассказать среди этих руин свои любовные истории… разрушенные. Эти женщины, которые, очевидно, прятались днем и выходили ночью, не нашли других способов преодолеть несчастье, кроме как рассказывать о нем. Слова как будто очищали и омывали грязные углы их души, самые темные складки их сердца. Я в первый раз поняла это, но еще не могла объяснить.

Мы с Лейлой слушали с одинаковым интересом, кивая головой, то и дело восклицая «мактуб!» и «да поможет нам Бог!». Мы заметили, что, беседуя, жительницы Ишка обменивались различными товарами — финиками, молоком, иногда вещицами, подобранными в других деревнях.

Халима говорила первой. Мы четко различали ее лицо под луной, такой близкой, что она как будто сорвалась с неба. Мы видели изгиб ее носа, сросшиеся брови, пересекавшие лоб. Она была из зауи, племени, где женились только на двоюродных сестрах, следуя тысячелетней заповеди «Чистота крови или Смерть!» — мотиву, который повторялся в их книгах, сознании, праздниках и узорах вышивки.

Однажды, смотря в окно, Халима увидела иностранца Тахара. Она полюбила его с первого взгляда и устроила так, что они познакомились. Они назначили друг другу свидание, провели вместе первую ночь и многие другие. Она перелезала через стену и встречалась с ним на заброшенной ферме, и они занимались любовью до изнеможения. Она возвращалась до пения петуха. Больше, чем быть пойманной родителями, она опасалась наткнуться на имама, которого называли «Джинном рассвета», потому что перед первой молитвой он имел привычку ходить по деревне. Но однажды ей надоело. Довольно бояться своего отца, двоюродных братьев, имама и петухов. И она решила вместе с любовником убегать к его семье. Увы! Беднягу поразила загадочная быстротечная болезнь. Свекровь Халимы, неохотно принявшая ее, прогнала женщину камнями еще до того, как тело ее возлюбленного было погребено. Халима не решалась вернуться в свою деревню, где ее могли убить, и принялась бродить по окрестностям. Только Ишк дал ей убежище…

Рассказ подхватила Джауида, женщина с тонким голоском и кошачьими глазами. Она утверждала, что ее заколдовала другая жена. «В тот день, когда я перешагнула порог моего нового дома, первая жена моего мужа ужасно разгневалась и принялась выдумывать уловки, чтобы повредить мне. Говорили, что я молода и красива. Хуже, я могла подарить мужу желанного мальчика».

Сначала чай приобрел странный вкус, затем Джауида стала находить в матрасе или в кувшинах с кускусом странные амулеты. Затем появились испещренные иероглифами пергаменты, приколотые или приклеенные под шкафами, порошок, покрывавший ножки ее кровати, головы хамелеонов или пальцы трупов, которые она откапывала во дворе. Каждый раз, когда первая жена набрасывала покрывало, чтобы выйти на улицу, Джауида молилась, боясь того дня, когда та принесет микстуры, которые ее убьют.

Ее соперница перешла к более изощренным методам, и женщина потеряла веру в саму себя утратив уверенность в чувствах своего мужа. Отныне, когда она приближалась к нему, он махал руками, как безумный, страшно кричал и избегал ее ложа. Он стал жестоким, то и дело бил ее и угрожал придушить. Джауида знала, что ей оставалось делать. Однажды она подожгла комнату, где муж спал с первой женой. И убежала без сожалений.

Фатиха была поймана со своим любовником — ее двоюродным братом. Влюбленные дождались, когда семья отправится в соседнюю деревню, чтобы уединиться в примыкавшем к дому амбаре. Он раздел ее, увлажнил шею, поцеловал грудь. Она восхищалась им, таким красивым и нежным. Амбар стал местом их встреч до того печального дня, когда раздался выстрел, и тело любовника рухнуло на женщину. Фатиха подняла глаза и увидела отца. «Одевайся, грязная шлюха, и следуй за мной», — сказал он, бросая ружье. Женщина так и не поняла, что направило ее руку. Она наклонилась, подобрала ружье и выстрелила. Отец упал, и его тело рухнуло на тело ее любовника. Она открыла дверь и ушла, шепча: «Земля Бога не имеет границ. Где-нибудь я точно найду убежище».

Байя пела с детства. Ее приглашали на обрезания и свадьбы, осыпали похвалами и восторгами, ибо ее семья не нуждалась в деньгах и владела обширными землями. Девушка прижимала руку к правой щеке, и слышался ее голос, такой чистый и мелодичный, что говорили, будто реки перестают течь, а пристыженные птицы умолкают. В шестнадцать лет ее захотели выдать замуж. Она попросила об отсрочке и придумала множество препятствий. В восемнадцать лет начали бояться, как бы она не осталась старой девой. Никого не заботила ее любовь к пению, все были уверены, что ее необходимо выдать замуж. Против воли Байи ее отдали старшему из двоюродных братьев. Она убежала с труппой, которая пела в окрестностях однажды вечером. Но что за судьба у девушки из хорошей семьи в труппе бродячих артистов? Хуже того, певцы считали, что, сбежав, она опозорила свою родню. Они поспешили дать понять Байе: она повела себя как шлюха и все они имели право на нее! Они по очереди насиловали ее и продавали мужчинам из тех пригородов, где проходили их выступления. Байя убежала из этого ада, предпочтя другой — бордель портового города.