Ванька 12
Шрифт:
Спрятаться некуда, окопы мы отрыли, а с землянками не успели. Наступаем, вперед продвигаемся. От рот рожки да ножки остались, четверти личного состава нет…
Хорошо, что я раненых успел в тыл отправить, им такие водные процедуры совсем ни к чему.
С неба хлещет так, что в нескольких шагах уже ничего не видно.
Мокро, неуютно. Я вытер лицо рукой и… проснулся.
Вот ведь… Опять война мне приснилась. Германская. Японская что-то никогда не снится, а вот германская — частенько. Причем — во Франции, в составе русского экспедиционного корпуса.
Чаще снится то, чего не было. Или — было,
Кстати, а дождь-то на самом деле идет. Вон как по крыше усыпальницы хлещет. Местами она не выдерживает и кое-где капает. Не с потолка, его здесь нет, а с самой внутренней поверхности досок, которыми усыпальница сверху покрыта.
Вовремя мне эта избушка подвернулась, ох вовремя.
В дверном проеме сверкнуло, а спустя пару секунд грохнуло так, что всё моё утлое пристанище вздрогнуло.
Я сел на топчане. Закурил.
— Ишь, развёл табачище… — прозвучало за моей спиной.
Я даже вздрогнул, вскочил на ноги, на сто восемьдесят градусов юлой развернулся.
В уголке усыпальницы стояла… Баба-Яга. Тютелька в тютельку как на рисунке Ивана Билибина. Волосы седые, длинные, сосульками вниз свисают. Лицо — худое, нос крючком, как один мой знакомый говорит — в рюмку смотрит. Сарафан в заплатах, из рукавов выглядывают мосластые руки, причем — очень длинные, чуть ли не до колен. В правой руке, как тут у них на Вятке говорят — бодожок. Им Баба-Яга по полу постукивает. Ступы не видно, наверное, она её снаружи от усыпальницы оставила.
Мля…
Вот так люди и седеют.
Ночь, кладбище, усыпальница, Баба-Яга до кучи.
Можно сказать — четыре в одном.
— Ишь, раскурился… Рядом с могилками, — будто старая ворона прокаркала Баба-Яга.
— Извините, бабушка. Не знал, что курить здесь нельзя.
— Можно, нельзя. — тряхнула своими седыми космами старуха. — Кури уж, коль начал.
Если уж честно, гостья меня напугала. Не ждал я этой ночью никого к себе под крышу.
— Что же Вы, гражданочка, ночью тут на кладбище делали? — поинтересовался я.
— Спала, — как ни в чем не бывало прозвучало в ответ. Словно кладбище — самое подходящее для этого дела место.
Сейчас я уже немного в себя пришел и понимал, что это просто старушка, а не какая не Баба-Яга.
— Спали? — переспросил я.
— Спала, — подтвердила старая женщина. — Приходила на родные могилки. Домой далеко возвращаться, да и ноги плохо шевелятся. Вот и решила тут переночевать, а ночью дождь пошел. Я и зашла под крышу, стою в уголке тихонько, тебя не тревожу.
Ага, не тревожу… Я со сна чуть кукухой не поехал… Почиваю себе как белый человек в кладбищенской усыпальнице, а тут — героиня русских народных сказок. Причем, не самая добрая.
— Не холодно так спать? — непонятно зачем поинтересовался я. Так, для поддержания разговора.
— Мы люди привычные. Не раз поди в поле ночевать приходилось. — старуха подошла к топчану и села на него, заняла моё место.
Стоп, стоп, стоп! А, я, где теперь спать буду? В луже на полу? Не, так дело не пойдет!
С прохудившейся от времени крыши течь в усыпальницу стало сильнее и её пол уже весь был водой залит. Под сапогами у меня даже уже немного
чавкало.— Садись, чего вскочил? — постучала ладонью по топчану старуха. — Не съем я тебя, солдатик.
Я сел. Почему не сесть? Винтовку на колени положил.
Между тем, дождь как-то внезапно быстро пошел на убыль, а затем и совсем прекратился.
— Пойду я, пожалуй, по холодку.
Старуха поднялась на ноги, кивнула на дверной проход.
— Может к вечеру и дома буду.
Старушка подошла к месту, где должна была находиться дверь, высунула наружу руку. В сложенную ковшиком кисть ничего не капало.
— Счастливо оставаться, солдатик, — сказала старушка и вышла.
Я даже ответить ей не успел.
Да уж… По ночам на кладбище многое может случиться. Даже — старушки.
Глава 24
Глава 24 Что там, внутри?
Старушка по холодку домой отправилась, а мне теперь ещё поспать можно. Минуток так триста…
Партизану выспаться, сил подкопить — первое дело. Или — второе? Что всего важнее в партизанской жизни — поесть, поспать, в баньку сходить? Всё же — поесть.
Поесть у меня сейчас нечего, так что буду спать. Тем более, пока спишь — есть не хочется.
Я полежал на судебно-медицинском топчане, поворочался с боку на бок — сон не шёл. Перебила мне его кикимора болотная…
Ну, тогда воевать пойдем, тоже — по холодку. Для этого к дороге двигаться надо, а там и видно будет.
Легко сказать — к дороге. В лес забрести проще, чем из него выйти, а ещё и в нужное место.
То ли мне так не повезло, то ли везде тут так буреломно. Вчера, вроде, как-то по более чистому лесу я шел, а сегодня — то и гляди под ноги…
Почти до полудня я проплутал, солнце мне уже в самую макушку светило, когда я к дороге из Слободского в Вятку выбрался. Вроде и блудиться негде тут, а вот поди ж ты.
Не один раз за утро я пожалел о потерянной в уездном городе кепке. Нет, не зря сельские мужики поголовно шапки носят. На открытой местности головной убор и от солнца защитит, и от дождя, и от холода. Когда я по лесу к дороге пробирался, несколько раз мне на голову с деревьев какой-то сор падал. Была бы кепка, не надо было его из волос доставать. Ещё и паутина эта… Тоже приятного от неё мало. Натянули тут и там пауки своих сетей, липучих к тому же.
Сразу я на дорогу выходить не стал, а как положено — в кустах спрятался. Установил наблюдение за проезжими-проходящими. Впрочем, особо и наблюдать было не за кем. Раз мужик на телеге с сеном проехал, но от него какой толк? Я даже останавливать его не стал с целью получения информации, явно он не из города едет.
После мужика на телеге дорога как вымерла. Час — никого. Второй — та же картина. Нет, надо было мне того мужика остановить, хлебушком хотя бы разжиться. Причем, не за даром. Заплатил бы я ему — деньги у меня имеются.
Вот ведь, штука какая. Есть деньги, а в лесу толку от них — ноль целых ноль десятых, не с кем здесь устанавливать товарно-денежные отношения.
Я уже хотел по кустам вдоль трассы в сторону Вятки двинуться, похоже, что тут я так ничего и не высижу, как на дороге со стороны Слободского красный шар на своих трёх суставчатых ногах-опорах показался.