Ванька-ротный

– Не знаю! Сказать легче всего!

– Вот смотри! Дорога до самой деревни очищена, с двух сторон по обочине немцы нагребли сугробы. Сарай от дороги находится чуть в стороне. Ложе дороги из сарая не видно. Надевайте чистые маскхалаты и ползком, не поднимая головы, двигайте за бровкой снега к сараю. Если при подходе к сараю немцы откроют огонь, мы с Сениным поддержим вас ружейным огнем. Под прикрытием огня можно будет вплотную подобраться к сараю. Двумя группами обойдешь его с двух сторон. Возьмешь сарай, будем думать, как без потерь ворваться в деревню. Пойдешь двумя группами. Первая группа – два солдата и ты. Вторая группа – во главе сержант и шесть человек солдат. Остальные пока будут при мне находиться, здесь, на опушке леса.

– Вопросы есть?

– Нет!

– Чего нет?

– Вопросов нет!

– Добавлю еще. Думаю, что сарай пустой. Но на рожон не лезь, будь осторожен!

– Давай помаленьку, выбирайся вперед! Вторую группу я пущу следом за тобой. Черняев некоторое время скрытно полз по дороге. Но вот он поднялся на ноги и показался на фоне темной стены, подал условный знак, помахав руками над головой. Стало ясно, что сарай пустой. Я приказал Сенину скрытно подойти со взводом к сараю, а мы с ординарцем, пригнувшись, побежали по дороге вперед. Черняев был уже в сарае. Через щель из сарая хорошо была видна вся деревня. Сомнений не было. Перед нами была та самая деревня (Гусьино), которую нужно было брать. Короткая сторона деревни в виде буквы «Т» располагалась на перекрестке дорог. Длинная улица под прямым углом уходила на север вправо вдоль подножья. Деревня стояла у подножья высоты 219 и ноль. Отсюда, из щели сарая, хорошо были видны обе улицы, отдельные дома и сараи. Я взглянул через просветы на небо. Светлые пятна на небе исчезли, небо заметно потемнело. В воздухе появились снежинки. Сначала медленно и редко, а потом все быстрее они стали падать к земле. И вот перед щелью сарая поплыла сплошная белая пелена. Деревня сразу из вида исчезла.

– Ну, Черняев, тебе колоссально везет!

– Кровь из носа, через пару минут крайний дом должен быть твой!

– Бегом вдоль забора и в огород! Мы следом за тобой! Когда солдаты Черняева зашли в огород, я не стал дожидаться, пока они доберутся до первого дома.

– Давай быстро вперед! – крикнул я Сенину и мы побежали в деревню. В деревне не было никого. Вскоре вся рота собралась на перекрестке. Нужно было занимать оборону. Черняева я послал занять длинный, уходящий вправо прогон, а взвод Сенина занял оборону на перекрестке. Дело сделано! Деревня взята без потерь! Я достал из планшета карту, раскинул ее и стал рассматривать местность, окружавшую деревню. Калининский большак на Цветково был здесь совсем недалеко. С левой стороны от нас в двух километрах проходила улучшенная грунтовая дорога на Щербинино. В Калинине немцы пока сидели прочно. Эммаус и Городня тоже были в немецких руках. И только двухкилометровый перешеек у деревни Горохово и Губино позволил нам углубиться в немецкую оборону далеко вперед. Сейчас от немцев всего можно было ожидать. Мы находились в пятикилометровом пространстве между двух ходовых немецких дорог. Солдаты мои, вероятно, не знают, что мы действуем почти в окружении. Очередная деревня, как деревня. Им хорошо, что немец из артиллерии не бьет. В Игнатово мы налетели на почтовый обоз. По сути дела, от нас там драпали тыловики и обозники. А здесь со стороны любого большака могут подойти обученные и способные вести войну боевые части и подразделения. Фортуна в одинаковом лике два раза никогда не является.

– Пройдем по деревне! Проверим оборону и несение службы. – сказал я ординарцу. – Тут можно всякого ожидать! Вскоре по дороге из нашего тыла явились связисты. Они размотали провод и установили аппарат. И вслед за ними, к нашему великому удивлению, в деревню въехала упряжка, волоча за собой сорокапятку. Первый раз за всю войну мы увидели в стрелковой цепи нашей роты наших полковых артиллеристов.

– Пушку поставите на перекрестке – сказал я им.

– Сектор обстрела прямо по дороге, в направлении высоты. Я доложил комбату обстановку по телефону и получил от него категорический приказ. Деревню удерживать, пока не перебьют всю роту. Ты должен удерживать деревню до самой ночи! Ночью придет смена. Тебя будет менять стрелковый батальон 247 с.д. Что-то произошло, подумал я. Видно, в прорыв вводят свежие дивизии. Я сидел на крыльце и смотрел вдоль дороги. Казалось, что белые скаты высоты, укрытые снегом, сливаются с небом где-то там наверху. И вдруг на самом гребне я увидел подвижную тёмную точку. Она то оставалась на месте, то вдруг оживала и бежала по склону вниз. Вот она исчезла совсем, как бы провалилась в снежные сугробы. И вот она снова вынырнула и побежала вниз под откосу. Теперь ее можно было рассмотреть. Это была легковая машина.

– Никому не высовываться! – крикнул я.

– Без моей команды не стрелять! – добавил я и повернулся к артиллеристам.

– Вы из своего пугала не вздумайте пустить снаряд!

– Пусть въедут в деревню сами.

– Всем сидеть на своих местах и не рыпаться! Мы с ординарцем стояли на дороге и ждали, пока подъедут немцы. И когда легковая машина въехала в проулок и сбавила ход, у артиллеристов вдруг зачесались руки. Ничего не говоря, они лязгнули затвором сорокапятки, вогнали снаряд и стали наводить. Я подумал, что они сделали это на всякий случай, если машина вдруг круто развернется и даст хода назад. Я обернулся, пригрозил им кулаком и сказал: «Не стрелять! Будем брать живьем!». Но до них мои слова не дошли. Не сделать выстрела по бегущей навстречу беззащитной цели они никак не могли. Мало того, что мы с ординарцем стояли на линии огня. Не успел я вновь взглянуть на машину, как у меня за спиной раздался пушечный выстрел и снаряд пошел над плечом. То ли машина в этот момент вильнула, то ли эти тыловые крысы поторопились, снаряд пролетел, не задев машину. Машина резко вильнула в сторону и тут же уткнулась в сугроб. Я выхватил у ординарца автомат и короткой очередью полоснул по щиту сорокапятки. Я мог за невыполнение приказа расстрелять их всех.

– Ты знаешь, что за это бывает в боевой обстановке? – накинулся я на командира орудия.

– Я не виноват! Они сами!

– Я пригрозил наводчику кулаком, обругал его для порядка скотиной и вернул автомат ординарцу назад.

– Смотри, чтоб немцы не разбежались из машины! Пойдем высаживать гостей. Мы подошли к машине. Дверцы на заднем сидении были чуть приоткрыты. В машине сидели четверо немцев. Два офицера, солдат-шофер и небольшого роста усатый фельдфебель. Я подошел, открыл во всю ширь заднюю дверь и сказал им: «Битте штеен зи аус!». Из машины начали вылезать офицеры. Первым на снег ноги поставил майор. Он поднял вверх одну руку. В другой руке он держал набитый портфель. За майором из машины вышел обер-лейтенант, он поднял обе руки. Шофер и фельдфебель вылезли из передней дверки. К машине бежали Сенин и небольшая группа его солдат. Я кивнул ординарцу на сиденья машины и велел ему забрать автоматы, брошенные при выходе немцами. Показав шоферу на руль, я велел ему сесть в машину и подъехать к крыльцу. Садись и ты! С ним поедешь! – сказал я ординарцу.

– Разрешите и нам? Товарищ лейтенант! – попросили солдаты.

– Разрешаю! Садитесь!

– В жизни не ездил на легковой машине! Убьют, и не попробуешь! – сказал один.

– Теперь попробуешь! – сказал другой и полез в машину. Офицеры и фельдфебель к крыльцу отправились пешком. Когда я с ними подошел к дому, телефонисты уже доложили по линии связи о захвате машины и пленных офицеров. Они сидели довольные, посматривая на меня.

– У артиллеристов руки зачесались! Пустили в машину снаряд!

– А у этих зуд на языке! Доложить хотели!

– Кто вас просил соваться не в свои дела?

– А ну-ка забирайте свой аппарат и валите отсюда вон туда, в дырявый сарай!

– Расселись тут на крыльце!

– Проводи их, Дёмин!

– А тебе, старшина, особое задание! Обыскать немцев! Культурно забрать у них документы, портфель тоже поставишь сюда. Я сел на край крыльца, вроде как на письменный стол. Старшина стряхнул с половиц варежкой снег и стал раскладывать передо мной немецкие аусвайсы. Старшине помогали солдаты. У офицеров с ремней сняли черные блестящие кобуры с пистолетами «Вальтер». Фамилию лейтенанта я не записал, в фамилию майора я запомнил хорошо, по созвучию на память.

– Козак! – прочитал я в его офицерской книжке.

– Найн, Корзак! – поправил меня обер-лейтенант. Майор был в отороченной мехом шапке с козырьком. Зеленоватая его шинель была подбита натуральным лисьим мехом. Это был человек средних лет, небольшого роста. У майора были толстые губы, выступающий подбородок и мясистый нос, беспокойно бегающие глаза неопределенного цвета. Вот собственно из внешности всё, что я с первого взгляда запомнил. Обер-лейтенант, в отличие, от майора, был молод, худ и высок. Чистое и бледное лицо его отдавало синевой тщательно выбритых щек. Он был спокоен и сосредоточен. Стоял он позади майора навытяжку, тогда как майор сразу вспотел и как-то обмяк. Обер-лейтенант, как бы подчеркивал своим достоинством уважение к своему начальнику, стоявшему впереди. По его лицу было видно, что если бы не майор, он не сдался бы так легко и просто в плен. Хотя теперь ни должности, ни звания не имели для них никакого значения. Майор почему-то сразу смирился со своей незавидной судьбой, а молодой обер-лейтенант совсем наоборот, он был возмущен, держался прямо, как будто он попал не в плен, а зашел на прием к зубному врачу.

– Ни одного рыжего фрица! А говорили светлая раса! – сказал старшина.

– Подожди! Потерпи маленько! Попадутся тебе и рыжие фрицы! – заметил я.

– Это вы у нас светлый блондин! А они, как наши солдаты, – все чернявые! Я смотрел на фрицев, на их гладкие, из заменителя кожи, обложки аусвайсов, а в голове у меня вертелись разные нужные и не нужные немецкие слова. Мне нужно допрашивать их, а я стал рассматривать отпечатки пальцев в их офицерских и солдатских книжках. Ни одной готовой немецкой фразы. Сразу и вдруг у меня ничего не получается. Теперь, после обыска, немцы стоят с опущенными руками. Они заметно успокоились и немного пришли в себя. Фельдфебель поглядывает по сторонам, оценивает обстановку. Майор смотрит на меня и думает, что будет дальше. Солдат и фельдфебель постукивают каблуками, утаптывая под собою снег, и вопросительно посматривают на закрытую дверь в избу. Они ежатся от холода и подергивают плечами. А какой на улице холод, если нет тридцати? При обыске майора старшина снял с него поясной ремень, расстегнул на шинели все пуговицы, распахнул ее. Майор так и остался стоять нараспашку. Полы шинели подбиты мехом, он не решался запахнуть и застегнуть их. Я провел ему пальцем по бортам и велел застегнуться. Я спросил его по-немецки: кто он, куда и откуда едет? Услышав мои вопросы, он как будто перед отходом поезда заторопился и, не останавливаясь на секунду, стал говорить какие-то слова и целые фразы. Это был сплошной поток слов и звуков. Где начинались отдельные слова, где кончались фразы – невозможно было ни уловить, ни понять. В средней школе я учился не очень. Отец умер в тридцать третьем. Нас у матери осталось трое. Учебу в школе приходилось часто пропускать. Жили бедно. Ели не досыта. Я подрабатывал на вывозе снега с улиц. Немецкий знал, так сказать, по слогам. А тут сплошной поток гласных и согласных, гортанных и шипящих, вроде: «ишь! Нишь! Кукен!». О чем говорил немец, я не мог разобрать.

– «Курц, клар унд лангзам – говорите коротко, ясно и медленно» – сказал я. Немец понял и сразу перестроился. Он стал произносить каждое слово раздельно и четко. Я останавливал его, когда не понимал, рылся в словаре, искал нужное мне слово и переспрашивал. Из опроса майора было ясно, что немцы не знали о нашем подходе сюда.

– Товарищ лейтенант, что он говорит? – спросил кто-то из солдат.

– Он говорит, что мы находимся в полосе обороны 162 немецкой пехотной дивизии. И что командир их дивизии генерал Франке. Солдаты удивились и тут же загалдели: – Франко! Франко!