Ванька-ротный

– Если тыла полка начнут двигаться – сказал мне фельдшер, не выходя из-за висевшей простыни поперек избы – ты, лейтенант, поедешь в задней повозке. В задних санях – поправился он.

– Ладно! – ответил я. А по совести, не хотелось покидать натопленной избы. Не прошло и трех суток, а я уже освоился в тепле и привык к мягкой соломе. Ведь я первый раз за всю зиму попал в натопленный дом и спал как человек. При движении полка санвзводу полагалось двое саней. При налчии большого количества раненых, их возили на этих санях в санроту. Имущество и люди во время марша размещались в них. Фельдшер берег своих тощих и заезженных лошадей. Когда они под горку помаленьку бежали и трусили, санитары присаживались сзади на сани. Служба у санитаров санвзвода была не легче, чем у медперсонала санрот. Но в сравнение с солдатской никак не шла. Спали они в тепле на полу, на соломе, пищу получали сполна и регулярно. Когда линия фронта вставала, санвзод стоял обычно на полпути от передовой и полка. До них иногда долетали снаряды и мины. Они часто вставали на окраине ближайшей к переднему краю деревни. Но приходилось им иногда и свои палатки разбивать где-нибудь в снегу, в кустах или в лесу. В палатках горели железные печки, внутри было жарко, дымно и душно. На подстил в палатку бросали свежий лапник, на нем делали перевязки, лежали раненые и спали санитары. В этом собственно и заключались тяготы их фронтовой и походной жизни. С этого момента для меня, привыкшего к морозам, к ветру на снегу, начались дни покоя, тепла и сытости. Раненые с передовой не поступали. Наш полк обезлюдел совсем. Ждали пополнения. Говорили, что маршевые роты идут и уже на подходе. Но вот тыла полка тронулись с места и по ночам стали делать переходы. На узкой зимней дороге слышались крики, споры и ругань солдат. Сани идут то рысью под гору, то тащатся, медленно забираясь вверх. Немецкая авиация не летала. С неба сыпался мелкий колючий снег. С дорог начала срываться зимняя поземка. Люди и лошади потащились по дорогам и днем. Дивизия медленно подвигалась в направлении Пушкино. (Кто-то из соседей шел впереди).

– Как чувствуешь себя, лейтенант? – спросил фельдшер, вернувшись с повозочным.

– В штабе полка про тебя спрашивали.

– Как чувствую? О чём говорить! Давай, выписывай! Не буду же я просится у тебя, чтобы меня в санвзводе оставили еще на неделю!

– Ну, вот и договорились! – улыбнулся фельдшер.

– А то – сам понимаешь! Мне вроде приказали. А я по долгу службы обязан тебя лечить. Может, у тебя еще голова болит?

– Пустое, фельдшер, говоришь!

– Вечером наша повозка пойдет в штаб полка. Повозочный отвезет тебя до самого места. Тебе нужно явиться к начальнику штаба. Скажешь, что ты из санвзвода. Он в курсе дела. Я с ним говорил о тебе.

– Полковые в санвзоде не показывались. Меня своими расспросами не беспокоили. Что-то нашего комбата не видно. Может, знаешь, где он?

– Говорят, он ночью сбежал от телефонистов. Утром, когда стала бить немецкая артиллерия, его стали искать и нигде не нашли.

– Артиллерии, фельдшер, не было!

– Как не было?

– Так! Начали бить немецкие зенитки прямой наводкой.

– А в полку сказали – артиллерия!

– Ты мне лучше скажи, где комбат! Чего молчишь?

– Он, говорят, потом объявился. Его вызвали в полк и отправили в дивизию. Говорят, Березин отдал его под суд.

– Это похоже на нашего Березина. Собственные грехи на комбата свалил.

– Начмедсанслужбы полка приказали очистить все санвзвода и санроту от раненых.

– Это худой и высокий такой?

– Да! Да! Всех ходячих приказали комиссовать и отправить в стрелковую роту. Спрашивали и про тебя. «У вас там в санвзводе лейтенант на соломе лежит! Что? Он контужен? Руки-ноги есть? Что? Опухоль на шее? Опухоль – не дыра! Поставьте наклейку!». После этого у меня с фельдшером и состоялся разговор. Я был молод в то время и глуп. В то же время у меня были довольно натянутые отношения с полковыми. Я не был сибиряком, их земляком и среди штабных у меня не было знакомых и товарищей. В полку меня считали чужим. Я нередко слышал: «Пошлите этого москаля! И с этим делом будет покончено!». И теперь, когда фельдшер завел со мной разговор о выписке, я не стал сопротивляться и ответил согласием. Если я сейчас не буду тянуть время, то в роту получу побывавших в боях солдат. Люди уже обстреляны. Бежать с поля боя не будут. А солдат, прибывших из тыла, нужно учить и учить. Вечером к санвзводу подъехал повозочный. Он кашлянул в варежку и кнутом почесал под шапкой в затылке.

– Вши что ль заели? – сказал я Повозочный помялся, подумал и нерешительно спросил: «Это вы, лейтенант, едете в штаб полка?»

– Он самый!

– Я за вами приехал!

– Сейчас зайду, попрощаюсь с фельдшером, и сразу поедем. Он тронул свою лошаденку, и мы покатились, переваливаясь на сугробах. Лошаденка не ходкая, но трусцой, не спеша, тащила собой деревенские сани. Где нужно, она переходила на медленный шаг, переваливала через сугробы и под горку трясла своими боками. Она плавно качалась, часто фыркала, поворачивала голову и поглядывала на своего хозяина.

– Ну, ну! Говорил он ей, не трогая ее вожжами и не шевелясь в санях. Его «ну, ну!» она понимала. У лошади на войне тоже были и своя судьба, и свои дороги. Солдат убитых бросали в снегу, а лошадей на мясо пускали. Вскоре, скрипя оглоблями, лошаденка свернула в сторону, и мы въехали в тихую деревушку. Повозочный, как договорились, доставил меня на место.

– В конце деревни – сказал мне начальник штаба, – на самом отшибе стоят два дома. Там старшина и полсотни солдат. Проверишь их по списку. Это твоя новая рота.

От начальника штаба я отправился в конец деревни.

* * *

Глава 9. Новая рота

Текст главы набирал SSS Сергей@mail.ru

01.08.1983 (правка)

Декабрь 1941

– – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - -

Новая рота. Мы двигаемся на Пушкино. Поворот на Старицу. Вместе с обозом.

Назначение нового комбата. Лицо старухи. Расчистка дороги. Рота попадает в воду.

Снегопад. Смерть телефониста. Разведка деревни. Дым из трубы. Взятие деревни.

– – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - -

Я зашел в крайнюю избу, в ней было накурено и сильно жарко. Крепкий запах солдатских портянок ударил в нос, когда я перешагнул через порог и просунулся в дверь.

– Ну, как тут у вас? Чем занимаетесь? – спросил я солдат, подходя к столу я садясь на лавку.

Никто из солдат не поднялся и не ответил. Мало ли тут всяких лейтенантов (из штаба) шляется. Я достал кисет, положил его перед собой на стол и стал заворачивать папироску. Чья-то рука бесцеремонно полезла в кисет за махоркой и даже хотела протащить его по столу поближе к себе.

– Ку.у.у…да! – сказал я, не поворачивая головы. Протянутая рука задёржалась, неопределённо повисла в воздухе, и подалась назад.

– Спросить надо! – сказал я и взглянул на солдата.

– А вы кто будете? – спросил он, посматривая на кисет.

– Я лейтенант! Командир вашей роты!

– Нуда?

– Вот тебе и нуда? На фронте не принято было, чтобы солдаты сразу вскакивали, приветствовали своего командира. В стрелковых ротах никто никому честь не отдавал. У тыловиков это дело было иначе (и наоборот). Они тянулись перед своим начальством. А у этих бывалых, ходивших на смерть, рука бы не потянулась, у них была своя мерка (на военные чины). Все, кто сидел и лежал на полу, и не пытались встать на ноги. Они только повернули головы в мою сторону и хотели узнать новенький я, прибывший из тыла, или такой же бывалый, обтрепанный и обстрелянный окопник как они. Старшина (Лоскутов) лежал на полу, он спал в одной куче с солдатами. Его толкнули. Он поднял голову. Ему шепнули. Он поднялся на ноги. Старшина хотел было шагнуть с докладом ко мне, но я движением руки остановил его на полушаге.

– Подсаживайся сюда к столу старшина!

– А ты бы брат убрал со стола свои локти. А то развалился как пьяный в кабаке! Шел бы ты братец на солому! Я огляделся кругом. Среди солдат ни одного знакомого лица, но все они не первый день на фронте. (Все они попали в санроту). Их выписали из санвзводов и санрот после ранений.

– Ну что (старшина) Лоскутов!

– Откуда вы мою фамилию знаете?

2.

В штабе сказали. Приказом по штабу тебя назначили (ты назначен) командиром взвода. На роту нужно бы иметь лошаденку и ротное хозяйство. Отправляйся в тылы, получай всё, что для роты положено и скажи кого из своих назначить на ротное снабжение (хозяйство). А то сунут нам (какого) жулика, сам будешь зубами стучать. Старшина предложил на снабжение поставить пожилого сержанта, а в помощники к нему, повозочным, дать пожилого солдата (из крестьян). На следующий день, как договорились, Лоскутов, сержант и повозчный вернулись с лошадёнкой запряженной в сани. Они привезли хлеб, сахар, махорку два термоса с горячей едой. Вслед за ними явился на своей повозке работник вещевого снабжения. Он привез отремонтированные валенки, белье, солдатские стёганные штаны, куцавейки и шапки. (Все это БУ (бывшее в употреблении), но зашито и заделано на совесть, добротно). Солдаты подходили по одному, показывали рваные и прожженные дыры, стаскивали с себя негодное и тут же бросали на снег. Все, что снято с живого солдата, подлежало санобработке в дезинфекционной камере. Потное, как сказал снабженец (из полка), с чистым класть в одни сани нельзя. Не положено по форме номер двадцать! Вши будут на чистое переползать. К ночи переодевание роты было закончено. Утром я построил своих солдат, сделал перекличку и объявил порядок несения службы. Рота пока охраняла деревню, где располагался штаб полка. (Так снова началось) Солдатская жизнь началась с постов караула и мороза. Прошло дня два. Роту пополнили солдатами, прибывшими из тыла. Я получил приказ выйти с ротой на передовые позиции. Мы сменили на одном из участков полка небольшую группу измотанных войною солдат. Их отвели во второй эшелон для пополнения. (После построения, проверки оружия, это полагается перед дальней дорогой.) Вечером мы вышли на дорогу и пошли догонять отступающих немцев.