Ванька-ротный

Живые солдаты обычно играют на махорку, на сахар, на хлеб.

А эти на что?

Может в банке у них стоит сияющий венец вечной славы?

А может, они играют на неизвестные свои имена и могилы?

Убиты были в одном месте, а лежать на земле будут разбросанными по разным местам.

Домой им вышлют бумажки о гибели. Имена их будут помнить только матери старушки, пока ещё живы. Постарев от горя, они их навсегда унесут с собой в могилу. Вместе, с ними исчезнут из памяти реальные имена и когда-то живые люди. А разве важно знать эти имена через пятьдесят лет? Лётчикам на могилы поставят пропеллеры, а пехоту вообще не присыпят землей.

– Ты чего там уставился? – спросил лейтенант.

– Да так, ничего особенного?

Ординарец ещё раз решил посмотреть на карточную игру. Приложил бинокль к глазам. Но небо в этот момент изменило свой свет и заметно просветлело. Сквозь серые облака на землю пробился солнечный луч. Он мелькнул перед глазами и сразу погас. Освещение снежного поля изменилось и теперь, сколько биноклем ординарец не водил ему не удалось обнаружить группу убитых, играющих в карты.

– Что за чертовщина? – подумал он.

В душу его закралось сомнение. Появился какой-то непонятно-суеверный страх. Он опустил бинокль и больше в ту сторону не смотрел. Налетевший холодный ветер мурашками пробежал по спине.

К ночи связисты наладили связь. Проложили новый провод вместо изорванного на куски. Лейтенанту передали приказ перейти к обороне. Это значит, что нужно ещё глубже закопаться в земле, углубить воронки, превратить их в окопы. Теперь, когда в деревне появились немецкие танки, о наступлении роты на деревню не могло быть и речи.

С наступлением темноты старшина привез продукты и взрывчатку. Явились два сапёра. Они должны были заложить заряды в воронках и взорвать их. Промерзшую землю ни киркой, ни лопатой, ни руками не взять. На сухих и снежных местах почва промерзает не так глубоко. Взрывчатка, здесь работает с эффектом.

Не глубокий, по пояс, вырытый в мёрзлой земле, окоп защищает солдата надёжно. Прямое попадание почти исключено.

Всю первую половину ночи на передовой громыхали раскаты взрывов. Перед утром ординарец и ротный пошли по окопам проверить солдат, как у них идут дела по углублению воронок.

Ещё с вечера командир роты приказал младшему лейтенанту выделить людей и убрать с передовой трупы убитых.

– Не очень высовывайтесь! – заметил ротный солдатам, проходя вдоль окоп.

Ординарец шел за ротным чуть сзади. Они вышли на правый фланг. Здесь в неглубоком окопе находился младший лейтенант. Когда они с ротным спрыгнули в окоп, то рядом с младшим лейтенантом в окопе увидели полураздетого солдата.

– Думали, что его на куски разорвало! – кивнул головой в сторону солдата младший лейтенант.

– А он вот явился живой!

– Два дня во взводе не было. Говорит, что у немцев был.

– Как это у немцев? – переспросил ротный.

– Говорит, двое суток у немцев был. Вот только что в сумерках явился.

– В самом деле, у немцев был? Может с перепугу, где в лесу отсиживался, а теперь сочиняешь?

Солдат низко опустил голову, зашмыгал носом и у него на небритых щеках, появилась слезинки. То ли они появилась от холода, то ли от обиды или жалости к себе, но две крупные слезинки быстро скатились по щекам.

– Нет, товарищ лейтенант. Я у них по правде в сарае сидел.

– А ты знаешь, что будет с тобой, если наши смержовцы узнают об этом?

– А я товарищ лейтенант им ничёго не сказал!

– Кому не сказал?

– Им, немцам! Когда был на допросе.

Ротный и взводный дружно засмеялись.

– О чём же они тебя пытали?

– Всякое спрашивали! – ответил солдат, вытирая вспотевшее от напряжения лицо.

– Били наверно?

– А чего меня бить? Я и так ничего не знаю.

– Спросили, какая часть.

– Не знаю! Мы неделю как прибыли с пополнением.

– А кто у вас командир роты? Знаешь?

– Знаю!

– Кто?

– Ротный!

– Они видно подумали, что это фамилия ваша такая, переводчик в блокнот записал и спрашивает,

– Он у вас украинец?

– Кто?

– Лейтенант Ротный?

– Потом еще чего-то спросили. А чего я мог им сказать?

– После того меня увели в сарай и поставили часового.

– Я сидел внутри. Часовой снаружи ходил. Мне не видно его, а слыхать было. Он куда-то отходил. Потому, что когда возвращался всякий раз, что-то по ихнему бормотал и кричал мне через закрытую дверь:

– Иван ду бист хир?

– Сам ты хир! – отвечал я ему. Он опять чего-то бормотал и довольный уходил куда-то.

Каждый раз я слышал, как он топтался на месте, сморкался в тряпку и опять исчезал. Было слышно, как снег скрипит у него под ногами. Один раз я подошел к самой двери и когда он ушел, надавил на неё. Дверь оттопырилась, я выглянул наружу. Гляжу, нет никого. Тихо кругом. Я решил бежать.

Выбрался из сарая наружу, да головой зацепился за что-то в дверях. Дернулся вперёд, а шапка на двери осталась. Я побежал. Было некогда оборачиваться назад. А рукавички у меня немец отобрал, когда вел в сарай с допроса.

Добежал я до оврага и прыгнул в снег под крутой берег, там решил отдышаться. Присел, забылся немного, а когда открыл глаза, было уже темно. Шинель на уши натянул вот и сюда дошел.

– А как ты к немцам попал?

– В тот день меня ранило, маленько. По каске осколком ударило. В глазах какие-то шарики и мушки летали. Товарищ младший лейтенант велел идти в деревню в сан взвод. Вот я и пошел. Да только пошел я в другую сторону. По дороге голова всё время кружилась. Зашел в деревню, вижу в деревне немцы. Вот они меня и взяли.

Солдат почему-то всё время торопился, рассказывая свою историю. Он был рад, что снова вернулся к своим. Но, услышав замечание командира роты, на счёт контрразведки сник и задумался. Он понимал, что передай его ротный, в тыл на допрос те из него быстро сделают матёрого шпиона. Открытое и доброе лицо его излучало растерянность и страх, а большие нескладные руки, подчиняясь внутреннему волнению, хаотично шарили по шинели, как будто искали порванную осколком или пулей дыру.

– Ты кому из солдат говорил, что был у немцев?