Ванька

— На.

Колун опять ко мне вернулся.

Я снова тюкать начал. Результат был тот же…

Старший надзиратель вздохнул и ко входу в павильон направился. Вскоре вернулся. Не один, а с каким-то худеньким мужичком.

— Агапит смирный. Отдай ему колун. Он колоть будет, а ты надзирай.

Сказал и ушёл.

А, что. Я же надзиратель…

Однако, колун я Агапиту отдал не сразу. Сомнения меня взяли — можно ли ему колун доверить? Возьмёт он его в белы рученьки и меня по головушке тюкнет. Не по чурке, а по самой моей главной части тела. Разлетится она на мелкие кусочки, а чем я есть-то буду?

Агапит стоял, глазками моргал, куда-то под ноги себе глядел. На меня даже и не обращал внимание.

Я подошёл к пациенту психиатрического отделения. Топор ему в руки сунул.

— На. Коли.

Суровым голосом распорядился.

Сам же в сторонку отошёл. Пусть между мной и Агапитом будет некоторая дистанция. Бросится он на меня с топором, а у меня определенная фора имеется…

Опасался я зря. Агапит ни слова не говоря, ближнюю к нему чурку на попа поставил. Тюк — была чурка, а стало две её половинки. У него даже ловчее, чем у старшего надзирателя получилось.

Агапит колол, а я только в сторонке стоял. Потом даже сел. В ногах — правды нет.

Закурил бы, да нечего…

Когда снова старший надзиратель придёт, надо у него насчёт аванса спросить. Пить-есть на что-то мне надо. У доктора медицины денег попросить я постеснялся.

— Иван, ужинать иди!

О, старший надзиратель мне из дверей павильона рукой машет.

— А, Агапит?

Проявил я бдительность.

— Да пусть колет. Куда он денется…

Глава 40

Глава 40 Вятская жизнь

Да уж…

Жить-то будешь, а вот улыбаться — едва ли…

Это я о своем жаловании младшего надзирателя.

Что-то как-то я протупил, и когда на службу устраивался, про денежное вознаграждение за свой труд не спросил…

А, надо было.

Пятнадцать рубликов в месяц мне положено. Мало это? Много?

Ещё дома я слышал, что до революции корова три рубля стоила. В тысяча девятьсот тринадцатом году.

Ничего подобного. Враньё.

В Вятке я уже месяц. Немного огляделся, с местными жизненными реалиями познакомился. Три рубля здесь надо за нормальную рубаху отдать. Именно, за нормальную. Нет, есть и подешевле, но больно они уж стрёмные. Пальто — пятнадцать рублей. Это моя месячная зарплата. Яловые сапоги — пятерка. Ботинки дешевле. Всего два рубля. Ладно, я пока в старых сапогах хожу. Ещё от Мадам полученных…

Гармонь не желаете приобрести? Нет? А, что — всего семь рублей пятьдесят копеек. Кстати, такая монетка здесь даже в ходу — семь рублей пятьдесят копеек. Золотая. Как раз на неё гармонь купить можно.

Нет, пока обойдусь я без гармони…

Я на патефон копить буду. Долго. Он тут в магазине у Кардакова сорок рублей стоит. Три месяца не поем и куплю.

Рояль, кстати, ещё дороже — двести рублей. Про такое я и не думаю. Да и поставить мне его негде. Живу я сейчас прямо в психиатрическом отделении. Выделили мне здесь уголок.

Да, насчёт стоимости коровы. От шестидесяти рублей. Рабочая лошадь — семьдесят, а старая кляча на колбасу — двадцать. Из хороших лошадей колбасу никто не делает…

Насчёт колбасы и всего прочего съестного — тут уже не так печально. Фунт ржаного хлеба — четыре копейки. Это свежего, тёпленького. Для экономии если будешь вчерашний брать — уже на копеечку меньше. Наши надзиратели в отделении так и делают.

Кто дома своим хозяйством из надзирателей живёт, они сами хлеб пекут. Ну, жены их. Фунт ржаной муки две копейки всего стоит, пшеничной высшего сорта — восемь копеек.

Тут я сейчас все цены знаю. Жить-то как-то надо… Тем более, с моей зарплатой.

Фунт сахарного песка — десять копеек отдай, литр молока — четырнадцать копеек. Молочко тут для меня дорого…

Десяток отборных яиц можно за двадцать копеек купить. Это если поторговаться. Так — двадцать пять просят. Опять же — тут имеется монетка в двадцать пять копеек. Серебряная. С портретом Николая Александровича. Вон такая у меня сейчас в кармане имеется. Одна тысяча восемьсот девяносто шестого года. Двадцать копеек — без портрета императора, а двадцать пять — уже с портретом. Как пятьдесят копеек и рубль. Это, если серебряные брать.

Никогда я раньше не думал, что вот так буду каждую копеечку считать. Даже самые мелкие монетки в пол и четверть копейки считать-пересчитывать. Перед тем, как купить что-то, я тут три раза в затылке чешу.

Кстати, помидоры тут очень дорогие — восемнадцать копеек за фунт. Я помидоры очень люблю, и это меня очень огорчает.

Надзиратели у нас в отделении часто про зарплаты говорят. Свои, понятное дело, ругают. Многие рабочим завидуют. Квалифицированным. Токарям там, слесарям. Тем в месяц до восьмидесяти рублей платят.

Самим им что мешает обучиться токарному или слесарному делу? Руки не из того места растут? Мозгов не хватает?

С золотыми фигурками зверей надо скорее в столицу подаваться. Ходил я здесь к ювелиру. Ничего хорошего из этого не вышло. Нос воротит. Говорит, что золото низкопробное, вообще какие-то копейки предлагает. Над моими словами о том, что это исторически-культурная ценность — только посмеялся. Ещё и полицией припугнул. Знаем мы, мол, таких, промышляют копанием древних курганов…

Не точно так сказал, но по смыслу так. Другими только словами. Я быстро от него ноги и сделал.

Сижу я так, про то да сё рассуждаю. Надзираю за Агапитом. Сегодня мы с ним опять дрова колем. Вчера — воду возили. Позавчера — тоже.

Я у старшего надзирателя на такие работы и прошусь. В отделении очень уж запах плохой, да и обстановка тяжелая. Тут психически больных и не лечат почти. Так, только призревают. Трудотерапия и водные процедуры — вот почти и всё. Это — тихим. Кто буйный, тех в смирительный камзол…