Ванзамия

— Ну, капитан, — сказал Ширм, — теперь держись! Потому что мы едем быстро! У-y! Как быстро!

Едва он выговорил эти слова, как я потерял чувство тяжести, привязывавшее меня к земле: но ничего похожего на стремительное движение не заменило его… Ощущение было напротив совсем такое, как если бы я оставался в покое, а быстро растущий в диаметре солнечный диск летел мне навстречу. Помню минуту, когда его по размеру можно было принять за наше солнце; потом он стал больше и свет его ослепительнее… потом перестал расти и одновременно я заметил, что он как будто бы уклоняется в сторону. Вместо него, навстречу нам приближался с страшною быстротою бледный серп какой-то, ранее не замеченной мною сферы, имевшей вид месяца на рассвете. Судя по слабому свету и по тому как быстро он увеличивался в размере, можно уж было понять, что это планета, и что не солнце ее, а она сама — наша цель. Скоро она заняла полнеба и заслонила от нас свое солнце; потом заслонила все; но наступившая на ней ночь не позволяла мне разглядеть ничего на ее поверхности. Мы были уж в сфере ее притяжения и, судя по всему, очень близко, когда я вдруг услыхал: «Держись!..» Толчок, и мы опустились во что-то мягкое, наполнявшее воздух кругом незнакомым, но упоительным ароматом. То, в чем мы очутились, похоже было на очень густую траву, но такого роста, что она скрыла нас в чаще своих стеблей как в лесу. Едва оправясь от сотрясения, я пытался встать, чтоб взглянуть на растительность нас окружавшую; но в ней было так темно, что глаза мои не могли ничего различить. К тому же ее наркотический запах был так силен, что голова у меня ослабла. Я пошатнулся, упал и, минуту спустя, потерял сознание.

III

Когда я очнулся, был уже день и новое солнце сияло на новом небе. Ширм был возле меня. Потом я узнал, что он вынес меня из травы; но в ту пору мне было не до него. Все окружавшее нас казалось так ново, что мне не верилось, чтобы это могло происходить наяву… Мы были под сенью высокого дерева, которое удивило меня своим ростом и незнакомою формою; но я не успел хорошо рассмотреть его, потому что толпа, окружавшая нас, поглощала мое внимание. По наружности она близко напоминала людей, но какой-то особенной и невиданной на земле породы, которая поражала ростом, здоровьем и красотой. Тут были мужчины и женщины, — дети и бодрые пожилые люди; и все они были очень изящно, нарядно одеты, — на лицах у всех, сквозь любопытство, которое мы возбуждали, светилось ясное наслаждение жизнью и довольство своей судьбой. Группы этих живых существ стояли, однако, поодаль, а непосредственно возле нас и в живом объяснении с моим спутником я заметил несколько некрасивых и как-то безвкусно одетых фигур, очевидно другого племени. Тип его, вообще говоря, был непригляден, но он носил на себе печать энергии и высокого интеллектуального превосходства. Сухие и мускулистые формы, властный, самоуверенный взор и оттенок чего-то хищного, что просвечивало сквозь царственное спокойствие, с которым они оглядывали порой окружавшую их, на почтительном расстоянии, многочисленную толпу, все выделяло их из ее среды.

К спутнику моему они относились очень внимательно, считая нас — как оказалось потом — за приезжих из чужих краев, и с любопытством расспрашивали его о чем-то на незнакомом мне языке.

— Как это вы объясняетесь так легко! — спросил я, дивясь, и услышал в ответ, что он тут уж не в первый раз.

Нас приняли как почетных гостей и дали нам провожатых в город: но мне было все равно куда, потому что я жил всем существом своим в настоящем и был упоен его яркими впечатлениями… Темно-лиловое, с тонкой прозрачной синевою, небо зияло бездонною глубиной, и в глубине этой солнце катилось явственно обрисованным матовым шаром такой ослепительной белизны, о которой я до сих пор и понятия не имел. Залитые его лучами, с одной стороны расстилались поля, с другой — дорога вилась по скалистому гребню оврага и несколько далее уходила в лес. Внизу, по каменистому ложу, звучно гремел поток, местами, где скалы теснили его, — одетый, как дымкою, облаком серебристой пыли, в которой солнечные лучи играли радугою. На завороте пути, из-за рощи пирамидальных деревьев, мелькнули каменные постройки богатого хутора; и тут же, недалеко от него, мы встретили небольшую толпу людей, идущих на полевые работы. Две смуглые, рослые, сильные молодые женщины очаровательной красоты шли впереди и пели, а хор мужчин им подтягивал. Песнь их звучала беспечной, младенческой простотой и не было в ней ни единой нотки той надрывающей душу тоски, которая отличает нашу родную, русскую песнь… За ними бежал вприпрыжку какой-то косматый, страшного вида и роста зверь, который, увидев нас, кинулся прямо ко мне. Я отскочил в испуге, но Ширм успокоил меня, объяснив, что это простая собака, которая провожает людей, и что они здесь очень смирны. Зверь был однако таких размеров, что мудрено было оставаться спокойным пока он вертелся возле, обнюхивая то одного, то другого в упор, и совал свою страшную морду нам прямо в лицо. Поэтому, не взирая на все любопытство, которое он возбуждал во мне, я, признаюсь, был рад, когда один из наших проводников, атлет, махнув на него хлыстом, отогнал его. На хутор дано уже было знать, и навстречу нам вывели верховых лошадей; но они так непохожи были на наших и выглядели такими дьяволами, что я не сразу решился сесть.

До города было верст двадцать и мы проехали их почти сплошь дремучим лесом, где под шатром высоко над головою переплетенных ветвей, было темно и таинственно. Тысячелетние великаны, в кудрявых, развесистых шапках, глядели на нас с недосягаемой высоты, вздымая, как бы с удивлением и укором, к небу свои могучие, сучковатые руки. Их листва переливала из медно-красного в бронзовый, и из темно-зеленого с яркими золотыми просветами в пепельно-сизый цвет. Москиты величиною с осу и мухи ростом в волошский орех, жужжали вокруг бесчисленными роями. Большие птицы, невиданной формы, хлопая крыльями, поднимались из чащи и долго парили над головой. Лес полон был жизни, и множество самых разнообразных, звонко-певучих или крикливых, стонущих, лающих, дико хохочущих голосов, перекликались в нем издали, но особенно странное впечатление делал хохот, который мы беспрестанно слышали прямо у нас над головой. Это был бешеный, зверский хохот, и часто, когда он звучал, в ветвях светились зеленым огнем глаза, мелькали, оскалив зубы, какие-то черти, которые словно как бы издевались над нами… Свист, гиканье; изредка в лошадей попадали шишки и сучья, брошенные с невероятною силой. Дикие звери перебегали дорогу, пугая коней, но большая часть, мелькнув далеко впереди, исчезали так быстро, что мы не успевали их разглядеть. Раз только мне это удалось, но впечатление было такого рода, что кровь у меня застыла. Из чащи, где-то высоко раздался пронзительный свист и следом за ним тяжелое хлопанье. Я поднял голову и увидал что-то похожее издали на огромную хищную птицу, которая медленно опустилась и села, с невероятною дерзостью, прямо у нас на пути. Но это была не птица, а что-то чудовищное, что наводило на душу суеверный страх. Туловище у этой твари было с змеиным хвостом и сверкало зеленовато-серою чешуею; крылья в размахе более двух саженей, суставчатые и перепончатые как у летучей мыши; глаза горели зловещим красным огнем; змеиный, раздвоенный вилкою на конце язык, извиваясь как плеть, высовывался из темно-багровой пасти, вооруженной двумя рядами острых зубов…

— Дракон! — шепнул я в ужасе Ширму.

— Нет, птеродактиль, — отвечал он, бодрясь; но лицо его было бледно и губы тряслись.

Лошади остановились как вкопанные, храпя и прядя ушами; проводники тоже струсили, как потом объяснилось, считая такую встречу дурною приметою. Бог знает чем это могло бы кончиться, если б на помощь нам не подоспели невидимые союзники. Высоко вверху раздался дьявольский хохот, сопровождаемый треском ломающихся ветвей, и мгновенно чудовище было осыпано градом метких швырков. Большие орехи, палки, древесные шишки и камни летели в него со всех сторон. В ярости, о которой можно было судить по тому как крутился, щелкая по полу, его мощный хвост, — оно испустило змеиный шип и, хлопая крыльями, поднялось. Немедленно вслед за тем, в ветвях началась какая-то адская кутерьма. До нас долетали страшные крики и хлопанье крыльев, рев, треск ломающихся ветвей, вопли отчаяния и скрежет зубов… Там, очевидно, происходила драка; но мы не дождались ее конца и через час после этого, на упаренных, взмыленных лошадях, прискакали в город.

С первого взгляда он удивил меня варварской роскошью и причудливым стилем архитектуры. Кривые улицы в гору и под гору, перекинуты были на арках через другие улицы. Площади вымощенные мозаикой, висячие между зданиями сады; плоские крыши домов, устланные коврами и укрытые под цветными шелковыми навесами; стены, одетые пестрыми изразцами; легкие кружевные мостики, золотые верхи и шпили дворцов, купола храмов, высокие башни, узорные галереи, — все словно рассказывало нам о себе волшебные сказки… Но стоило осмотреться внимательнее, чтобы заметить везде следы высокой цивилизации… Книжные магазины, фабрики (за городом нам указали пороховой завод), пар, электричество, памятники, театры, музеи…

Я наконец был сыт до одури яркими впечатлениями и желал от них отдохнуть. Ширм тоже зевал. После короткой прогулки в городе, нас привели в великолепное здание, которое можно было принять за дворец (это была гостиница), и сдали на руки многочисленных слуг. Последние были все, без изъятия, из красивой и рослой, но видимо подчиненной расы, и их услужливость, добродушие, предупредительная внимательность, с которой они угадывали нередко по взгляду наши желания, заставили меня сразу их полюбить.

После обеда, во время которого нас угощали вкусными, но для меня незнакомыми, блюдами, мы улеглись на кровле, на мягких коврах, и я глубоко задумался. Масса испытанных впечатлений давила меня своим похожим на сон, хаотическим беспорядком и я инстинктивно старался найти между ними какую-нибудь руководящую нить, — старался припомнить с чего это началось; но, странным образом, дальше того момента, когда я проснулся в поле под деревом и увидел вокруг себя толпу неизвестных людей, все было одето густым туманом. Чудилось, что я жил где-то раньше, смутно припоминались образы, формы, бессвязные речи, оборванные лоскутья мыслей, — идеи без почвы, понятия без реального содержания, заботы о чем-то, что ускользнуло из головы, — и только… Память похожа была на складочный магазин, в котором вдруг потушили огонь, — бродишь в потемках, ощупью, и не можешь найти ничего!..

— Да объясните же мне наконец, — сказал я Ширму, — как мы попали сюда?

— Herr Capitain, — отвечал он спокойно, — вы увлекаетесь вашей фантазией. Смею уверить вас, что вы никуда не попали, куда человеку не следует и нельзя попадать; а находитесь там же где прежде и только усматриваете нечто такое, чего не имели случая ранее усмотреть. Вам любопытно было увидеть другие миры, ну я и дал вам возможность удовлетворить эту почтенную любознательность. Вы видите другой мир, и если видение это так ярко, что память ваша на время омрачена, то это уже не моя вина. В сущности ведь вся жизнь человеческая, взятая в целом, не более как видение, которое, в силу своей особенности и яркости, заставляет нас забывать другие, предшествовавшие, и истинный смысл которого, именно вследствие этой оборванности, непостижим… С чего это все для нас началось и что было ранее?.. Кто возьмет на себя отвечать на такие вопросы, если мы сами забыли наше прошедшее?..

Солнце садилось и в воздухе веяло тихой вечерней прохладой. Зеленый шатер надо мной шелестел, струимый его дыханием… Невдалеке горели узорные, золотые верхи какого-то здания и из цветников висячего сада гостиницы доносилось благоухание…

Я слушал его как во сне и значение речи его для меня оставалось темно.

— Я вас не понимаю, Ширм, — сказал я. — Оставим, пожалуй, этот мудреный вопрос о начале, если он вас затрудняет. Пусть будет видение. Объясните по крайней мере хоть смысл того, что я вижу и видел с утра. Скажите мне, например, что это были за люди, с которыми вы объяснялись там, в поле, под деревом, и которые дали нам провожатых сюда?.. Я видел и здесь похожих; но здесь, как и там, они не смешиваются с толпой, а напротив, распоряжаются и командуют… Что это: уж не полиция ли?

— Ой, нет! — отвечал он смеясь. — Какая полиция!.. Это Ванзы, могущественная и просвещенная раса, которая завладела давно планетой.

Вопрос что за планета и каким образом мы очутились на ней — не занимал меня больше… Я чувствовал себя как во сне…

— Но каким образом, — спросил я, — эта другая, гораздо более благородная и красивая раса, с таким прекрасно развитым, здоровым и рослым типом, могла очутиться под властью у столь бедного и сравнительно плохо развитого племени?

— Бедного? — возразил он. — Подождите; вы не видали еще в каком комфорте и как богато они тут живут! Вы судите по одежде; но даже и самая их одежда, при всем отсутствии в ней щегольства, гораздо удобнее и стоит вдесятеро дороже. А что до развития, то весь хитрый строй их жизни и все бесчисленные ее удобства, достоинства, созданы исключительно Ванзами. Подвластное племя Леев обязано им не только глубоким миром и всем довольством, в котором оно живет, но и тем ясным, здоровым, облагороженным типом, который вас так подкупил… Слушайте, я объясню вам, как это все сложилось…