Вариант "Синий"
Шрифт:
Что за случай? Да разоблачил он матёрого вражину в составе этого польского отряда. Совершенно случайно. Услышав его имя и фамилию. Вражиной этим оказался сводный брат Магды, Станислав Заремба, попортивший немало крови белорусским партизанам Гродненской области в должности командира полицейского взвода. Тот самый, что в первый же день оккупации вместе с отцом, владельцем хутора, где спрятался Виктор при отступлении, помчался записываться в полицию.
Как оказалось, взвод «Стаськи» перебросили из Гродненской области отбивать Ивенец и уничтожать захвативших его партизан. А он, сообразив, что немцев скоро прогонят навсегда, перешёл к «крайовцам». И даже в чём-то помог им отбиться от карателей. Так что числился в отряде «ценным кадром».
Естественно, когда особисты,
«Крайовцы» вскоре всё-таки ушли в леса, но подались ли они на запад или остались где-то поблизости, Юдину было неизвестно. Так что и сам он держал ухо востро, и от личного составу роты постоянно требовал того же самого. Ушли буквально накануне тех событий, к которым готовились бойцы 2-й гвардейской мотострелковой дивизии.
Юдина, ночующего в заброшенном домишке на самой восточной окраине Ивенца, разбудил отдалённый грохот разрыва 105-мм гаубичного снаряда дивизионной артиллерии. Это для гражданского, впервые услышавшего звуки рвущихся снарядов, все они «на одно лицо». А для фронтовика каждый взрыв несёт массу информации. И прежде всего — об орудии, из которого стреляет враг. А уж анализ частоты этих взрывов, направления, с которого прилетел «подарок», звуков выстрелов позволяет судить даже о планах противника.
На этот раз эти планы были весьма решительными: немцы явно собирались вырваться из Минского котла. И на прорыв они шли немного севернее Ивенца, но, чтобы обезопасить себя от флангового удара, пытались сковать боем и советские войска, располагающиеся и южнее, и севернее Першаев, через которые идёт дорога на Воложин. Так что артиллерия фрицев работала и по позициям 6-го гвардейского полка, находящегося на правом фланге обороны дивизии.
Впрочем, Виктор по боевому опыту прекрасно знал: радоваться, что главный удар фашистов пришёлся не на рубеж обороны их батальона, не стоит. Уже опыт июньских 1941 года боёв показал, что немцы, наткнувшись на прочную оборону, в одном месте, оперативно меняют направление удара, выискивая место, где эта оборона слабее. Там прорываются, после чего следует фланговый удар или даже удар в тыл тем, кто проявил стойкость. А чтобы предотвратить переброску подразделений 6-го гвардейского на подмогу соседям, окопавшимся на подступах к Першаям, будут атаковать и его позиции. Не с таким напором, как «ядро» дивизии, но будут.
Он не ошибся. Артобстрел, пусть и с применением полковой артиллерии и тяжёлых миномётов, а не дивизионных или корпусных орудий, гитлеровцы произвели и по позициям батальона. Да, интенсивность этого обстрела оказалась куда меньше, чем там, севернее, но ведь и полковая немецкая артиллерия, помимо 75-мм пушек, имеет даже стапятидесятимиллиметровые орудия. А это уже очень неприятно.
Атаку со стороны Родников, как и предполагал Ларионов, отбили без особого труда. Всё-таки наступать даже через поля по снегу не очень удобно. Поэтому немцы под миномётным, гранатомётным и стрелковым огнём красноармейцев сначала залегли, а потом и отползли назад, к лесу на окраине разрушенной боями деревушки Петрово. Но продолжили вести беспокоящий огонь.
Пытались они сосредоточиться для новой атаки в западном «языке» лесного массива, наиболее близко примыкающем к позициям батальона, но вовремя были обнаружены воздушными наблюдателями с беспилотных аппаратов. Туда перенесли огонь миномётчики, и атака была сорвана, так и не начавшись.
А на севере грохотало нешуточно. И наша артиллерия, и немецкая. Как передал Ларионов, за два часа 4-й и 5-й гвардейские полки отразили две волны атак, в которых участвовало не менее трёх немецких полков при поддержке самоходок.
— Пожалуй, сейчас и наша очередь придёт, — озабоченно покачал головой
он, когда Юдин на минутку забежал на КП батальона.И оказался прав. Не прошло и получаса, как заговорили немецкие пушки. Причём, не только полковые. А потом на позиции батальона попёрли немцы при поддержке пары длинноствольных «Штугов». И завертелось…
Что было дальше, описать сложно, поскольку запомнилось Виктору урывками. А полноценное восприятие реальности вернулось лишь когда его перевязывали. И описать это восприятие можно было ровно одним словом: боль. Боль в правом плече, отбитом складывающимся железным прикладом при долгой стрельбе из автомата. Боль в голове от удара немецкой пули в каску (слава богу, попавшей по касательной). Боль в груди от «пойманной» бронежилетом очереди из пистолета-пулемёта МП-40. Боль в распоротой осколком немецкой гранаты левой скуле. Боль в разбитых костяшках пальцев, поскольку в самый напряжённый момент дело дошло даже до рукопашной схватки.
Боль и запах сгоревших взрывчатки и пороха, вонь догорающих посреди поля «Штугов» и сожжённых ими и немецкой артиллерией бронетранспортёров в нашем тылу.
Но ведь выстояли! Выстояли против навалившегося немецкого полка. Пусть, скорее всего, не последнего из ринувшихся на прорыв, но об оставшихся будем думать не сейчас, а когда они снова появятся перед траншеями 6-го гвардейского мотострелкового полка.
42
— Что нам делать, господин посол.
Сэр Нэтчбулл-Хьюджессен был прекрасно осведомлён о том, на какую именно «контору» работает Питерс, числящийся помощником военного атташе, поэтому терпел, если тот обращается к нему напрямую. Да ещё и с вопросами, казалось бы, не вполне соответствующими его дипломатическому рангу. Тем более, на присутствии разведчика в составе делегации очень настаивали из Лондона, намекая на то, что, помимо сопровождения главы диппредставительства, у него будет собственное задание.
Что за задание? А вот таким вопросом баронет не задавался. За его тридцатипятилетнюю дипломатическую карьеру ему не раз доводилось сталкиваться с агентами, работающими под дипломатическим прикрытием, и они никогда не делились с ним такой информацией. Ведь если значительная часть деятельности дипломата связана с секретами, то у них секретно вообще всё. Догадывался, конечно, по интересу капитана к русским системам вооружения, но эти догадки оставались при нём.
— Вы имеете в виду моего камердинера Эльяса Базну, о котором говорил этот… э… Виноградов? — невольно вырвалось у посла, поскольку именно данный вопрос сейчас занимал его сильнее всего.
Да, если слова русского являются правдой, то это будет грандиозным скандалом. Базна действительно мог иметь ключи от его сейфа с секретами, и тогда Нэтчбулл-Хьюджессену гарантированы огромные неприятности. И скрыть информацию невозможно, поскольку её слышали слишком уж многие. Включая взятого в поездку репортёра и… капитана SIS.
— Это как раз не столь уж большая проблема, — хмыкнул шпион. — Достаточно проследить за его связями и тщательно допросить. Он же, насколько я помню, не турок, а албанец, его не хватятся. Нет, сэр. Я не о нём, а об обращении с нами русских.
— Я уже телеграфировал в наше московское посольство и в Форин Офис о том, как с нами тут обошлись. Но вы же понимаете, что пройдёт несколько часов, прежде чем последует реакция Москвы на их протесты. Так что нам пока остаётся ждать взаперти. Поверьте, меня это тоже очень сильно раздражает.
Раздражает… Майкла это не раздражает, а бесит, поскольку под угрозой срыва та задача, которую он поставил перед собой. Ведь из окошка домика, в котором, видимо, жили семьи аэродромного персонала, видно лишь лётное поле, да холм, в котором зарыта в землю береговая батарея с двумя двухорудийными башнями русского дредноута начала века. А что смотреть на лётном поле? Не самые совершенные самолёты «Лавочкин» морской авиации с двигателями воздушного охлаждения? К тому же, укрытые маскировочными сетями, чтобы их нельзя было рассмотреть с воздуха. При прогулке для посещения отхожего места запрещают брать фотоаппарат. Но и во время неё ничего стоящего снять невозможно.