Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Поводом же к началу разговора, что Синеус и Трувор представляют собой не имена и не людей, а якобы являются шведскими словами «sine hus (sine use)» («с родом своим», «свой дом» или «его дом») и «thru varing (tru war)» («верная дружина», «верное войско»), могла послужить редак­ция варяжской легенды, что содержится в НПЛ младшего извода. В ней, наряду с выражением Начальной летописи «с родом своим», с которым прибыли Рюрик и его братья на Русь, появилось другое: «дружину мно­гу», заменившее собой фразу ПВЛ «и пояша по собе всю русь» («и изъ-брашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь»). Вот что говорит новгородская летопись: «Изъбрашася 3 брата с роды своими, и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша к Новугороду. И седе старейший в Новегороде, бе имя ему Рюрик; а другыи седе на Бе-леозере, Синеус; а третей в Изборьске, имя ему Трувор». Эту «дружину многу» растиражировали, добавив еще кое-что от себя, позднейшие летописи и прежде всего те, что связаны с новгородской традицией. Так, в Софийской первой летописи (список конца XV или начала XVI в.) читается, «избрашася от немець 3 брата с роды своими, и пояша с собою дружину многу (здесь и далее курсив мой.
– В.Ф.); и пришед, старийшии Рюрик седе в Новегороде, а Синеус, брат Рюриков, на Белеозере, а Тру­вор в Изборьсце; и начата воееати всюду». Присутствует выражение «дружину многу» на страницах Тверского сборника, составленного в 1534 г. (список начала XVII в.), Новгородской четвертой (список XVI в.) и Новгородской пятой (список начала XVI в., представляет собой особую редакцию Новгородской четвертой), Холмогорской (список второй половины XVII в.) и других летописей166.

Исследователи (А.А.Шахматов, Д.С.Лихачев, М.Х.Алешковский, Т.В.Гимон, А.А.Гиппиус) в целом относят привлечение содержащего рассказ о призвании варягов киевского летописания для составления нов­городского свода к XII веку167. И.М.Троцкий полагал, что киевский ис­точник был использован в Новгороде веком позже. А.Г. Кузьмин, считая, что киевский материал был привлечен в Новгороде в начале XII в., утверждал, что в середине XIII в. начальная часть летописи (до 945 г.) была переработана с привлечением южнорусского свода, самостоятельно восходящего к ранним русским историческим сочинениям, и хроногра­фических материалов, полученных из Византии168. Видимо, в пределах названных столетий в новгородской летописи появилась «дружину многу», причина чего лежала в сознании новгородских книжников того вре­мени, полагавших Русь только на юге, на Среднем Днепре (да и себя уже начинавших ассоциировать с русью). Поэтому, она, по их представлени­ям, никак не могла явиться к ним из-за «моря». Вот почему в НПЛ нет ни слова о варяжской руси (послы «идоша за море к варягом и ркоша: «земля наша велика и обилна, а наряда у нас нету; да пойдете к нам кня­жить и владеть нами»), и вместо нее братья «пояша со собою дружину многу и предивну». По представлению наших мыслителей уже эпохи складывания единого централизованного государства, где решающим фактором была военная сила, давнее образование его предшественника -Киевской Руси - не могло происходить иначе. В связи с чем варяжские князья под их пером не только «пояша с собою дружину многу», но и, придя к восточным славянам, «начаша въевати всюду»169.

Летопись, как и любой другой исторический источник, в обязатель­ном порядке должна быть подвергнута обстоятельной критике, позво­ляющей выяснить степень ее достоверности, тенденциозность ее состави­телей, их ошибки. Но эта критика не должна быть подменена насилием над ней, совершающемся в угоду концепции исследователя, ибо в таком случае он может легко переступить черту, отделяющую науку от фальси­фикации. Как справедливо заметил в 1932 г. норманист А.Л.Погодин, «при изучении литературы по варяжскому вопросу на каждом шагу встре­чаешь явные фантазии, не вытекающие из состояния наших источников, тенденции, намерение как-то самого себя убедить в том, чему едва ли верит сам исследователь...»170. И в преодолении распространенной прак­тики вольного обращения с памятниками и прежде всего с ПВЛ видится залог содержательного разговора о варяжской руси.

Глава 5 СКАЗАНИЕ О ПРИЗВАНИИ ВАРЯГОВ В ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ Часть 1 Повесть временных лег как исторический источник

«В истории нашей науки, — справедливо говорил М.О.Коялович, — на первом месте должны быть поставлены, как это всеми и делается, на­ши летописи как первый, надежный и содержательный источник». К со­жалению, сейчас приходиться констатировать: то, что когда-то было нор­мой, сегодня стало чуть ли не исключением. Сторонники норманского происхождения варяжской руси демонстрируют совершенно иное отно­шение к летописям, предпочитая чтениям ПВЛ, приоритетным в изуче­нии Киевской Руси и вступающим в разрез с их концепцией, свидетель­ства иностранных источников, говорящих о восточных славянах со сто­роны, с понятными отсюда многочисленными ошибками и невнятнос-тями, а зачастую и вовсе не имеющих никакого отношения к русской истории. А.Н.Сахаров недавно заметил, что норманисты, слабо разбира­ясь «в русских источниках, в первую очередь в летописных текстах», сде­лали западноевропейские и восточные памятники «по существу наиболее важными свидетельствами по истории древних славян»1. А именно в этом обстоятельстве кроется причина наличия и постоянного репродуци­рования в науке разного рода «исторических мифов», заслоняющих собой действительную историю Древнерусского государства.

Начальная летопись представляет собой сложнейший памятник, свод­чики которого с определенными целями, отражавшими либо их собст­венные позиции, либо настроения тех или иных общественных сил, пос­тоянно его перерабатывали, не только включая в него разновременные и разнохарактерные источники, но и выбрасывая все то, что противо­речило их взглядам на прошлое и настоящее Руси. Именно от понимания характера и конкретного содержания летописей, заключал А.Г. Кузьмин, «от определения условий происхождения и изменения записей во много зависит достоверность наших знаний о породившей их эпохе»2. ПВЛ лежит в основе Лаврентьевской и Ипатьевской летописей до 1110 года. В НПЛ в иной редакции отражен примерно тот же материал. Древней­шей редакцией ПВЛ считается та, что содержится в Лаврентьевском списке (1377), и в Радзивиловской летописи, восходящей к началу XIII в. (она представлена двумя списками XV в.
– Радзивиловским, доведенным до 1206 г., и Академическим, в котором после указанного года следует продолжение иной, нежели Лаврентьевская, традиции). Близок Рад­зивиловской летописи Летописец Переяславля Суздальского, известный в списке XV в. (составлен в период между 1216-1219). К традиции Лав­рентьевской летописи примыкают сгоревшая Троицкая летопись начала XV в. и Симеоновская рукопись XVI столетия. Другая редакция ПВЛ на­ходится в составе Ипатьевской летописи (южнорусский летописный свод конца ХІП - начала XIV в., доведенный до 1292 г.), дошедшей в ряде списков, среди которых особое место занимают Ипатьевский (ок. 1425) и Хлебниковский (XVI в.). Ныне принято признавать обе редакции «рав­ноценными» и видеть в их основе один и тот же памятник3.

Вопрос о начале летописания, подчеркивал М.Н.Тихомиров, вопрос не только историографический: «он имеет громадное значение и для характеристики достоверности исторических сведений о древней истории Руси в ІХ-Х вв.»4. Первое мнение в отношении создателей ПВЛ и вре­мени ее сложения принадлежит великому В.Н.Татищеву. Связав лето­пись с именем Нестора5, он полагал, что тот создал ее в 1093 г., а его про­должатель Сильвестр придал ей окончательный вид в 1116 г. Вместе с тем историк впервые поставил вопрос о предшественниках Нестора: «...Он не со слов, но с каких-либо книг и писем из разных мест собрав и в порядок положил...». Мысли, высказанные Татищевым, пали вначале на благодатную почву. Вслед за ним Г.Ф.Миллер говорил, что «Нестор уже застал письменные известия, по которым сочинил он свою лето­пись...». И.Н.Болтин также затем отмечал, что «были прежде Нестора летописцы...»6. Это верное заключение, к сожалению, было вскоре забы­то и виной тому был А.Л.Шлецер, отрицавший существование летопи­сей до ПВЛ. В 1802 г. ученый в первой части «Нестора» полно изложил свой взгляд на ПВЛ, утверждая, что она была испорчена позднейшими малограмотными переписчиками, и потому необходимо стремиться к восстановлению «чистого, неиспорченного» Нестора (эту задачу он поста­вил перед собой еще в 1768 г.)7. Выход с «ложного пути поисков «очи­щенного Нестора» начался лишь после того, как Г. Эверс в 1814 г. и П.М.Строев в 1820 г. установили сводческий характер летописей, во­бравших в себя предшествующий разновременный и разнохарактерный материал. При этом Эверс заметил, что «восстановление истинного Нес­тора... остается по крайней мере сомнительным...»8.

После принципиально важного вывода Эверса и Строева начался про­цесс выделения из состава летописи ее источников9. В 1853 г. С.М.Со­ловьев предположил, что основой ПВЛ являлось Сказание о призвании варягов, первоначально представлявшее собой «отдельный сплошной рассказ без годов, которые внесены после...», а также предисловие «о до-рюриковском времени...». В 1861 г. Н.И.Костомаров сказал то же самое, только уточнив, что эта, по его словам, «Повесть древних лет», написан­ная христианином, оканчивалась за несколько лет до смерти Ярослава Мудрого. В 1868 г. К.Н. Бестужев-Рюмин выразил убежденность в том, что еще ранее XII в. велись письменные записи о событиях. И ядром ле­тописи он посчитал «Повесть откуда пошла Русская земля», написанную, вероятно, в Киеве с целью объединить историю Южной Руси с Север­ной: начало самостоятельности Киева с захватом варягами Новгорода. В 1896 г. И.Филевич, не сомневаясь, что название Начальной летописи от­носится лишь к какой-то ее части, говорил о «Повести о русской земле», не обнимавшей годовых записей и существовавшей в виде цельного рассказа, главным содержанием которой было показать «переход имени Руси с Дуная и Карпат в Киев». Вел ученый и речь о древнейшем своде, заканчивающемся вторым десятилетием X в. и уцелевшем, как он по­лагал, в Никоновской летописи. Этот свод начинался карпато-дунайски-ми преданиями, за которыми следовали предания Полянские, а затем события на славянском севере10.

Н.М.Карамзин был уверен, что одним из источников Нестора явля­лись «записки церковные», по которым он «означал дни (курсив автора.
– В.Ф.) представления некоторых древних князей». М.П.Погодин, разви­вая эту мысль, утверждал, что до Нестора были «кроткие записки, подоб­ные новгородскому летописцу, состоящему, особенно в начале, из самых кратких простых известий...»11. В 1853 г. И.И.Срезневский пришел к вы­воду, что летописные заметки на Руси «начинались с пометок на пасхаль­ных таблицах» (эта идея оказалась весьма продуктивной, и ее поддержали многие исследователи12). В 1862 г. он же, вернувшийся к теме о таблицах как основе летописи и источнике ее хронологии, и исходя из наличия в ПВЛ перечня русских княжений под 6360 г., сказал, что таблицы могли быть как церковные, с годами от сотворения мира, так и нецерковные, с годами княжения князей. В те же годы ученый, отнеся появление первых летописных записей к началу X в., заострил внимание на том, что под­держивать преданиями годы событий с 860 по 1110 г. «народная память не могла», поэтому у сводчика летописи были заметки погодные, сделан­ные тогда, когда «именно случилось происшествие». Наши ранние лето­писи, заключал он, «составлены из частей еще более древних, - и неко­торые их этих частей принадлежат довладимировому времени». М.И.Су­хомлинов в 1856 г. указал, что читаемые только в Никоновской летописи записи под 6372, 6373, 6375 (о совете Гостомысла призвать князей, о пер­воначальном приходе Рюрика именно в Новгород, о Рюрике и Вадиме) «близки по времени к событиям». В связи с чем высказал мнение, что летописец XI в. пользовался более древними источниками, в том числе и письменными13. В 1862 г. Срезневский, рассматривая эти же известия, предположил, что они, возможно, древние, а не представляют собой позднейшую вставку в летопись. Затем И.Е.Забелин доказывал, что крат­кие летописные заметки 864-867 гг. в Никоновской летописи могут со­держать отрывки из древних, не дошедших до нас летописей14.

В 1856 г. А. А.Куник выдвинул идею, «что первые начатки нашего ле­тописания возникли в Киеве еще в ІХ-м веке, вслед за первым креще­нием руси, - в виде кратких заметок о туземных событиях...». Редактор ПВЛ, по его мнению, «совокупил воедино прежние летописные заметки и продолжал их до своего времени». Позже он добавлял, что многие из­вестия летописи о варяжской руси были «отчасти уже во времена Олега и Игоря записаны киевскими грамотеями...». В 1876 г. И.Е.Забелин вы­сказался в пользу того, что первые летописные известия о начальных событиях русской истории были связаны с первой христианской общи­ной в Киеве, появление которой он относил к 60-м гг. IX века. Каждый переписчик, как констатировал ученый окончательный отказ науки от взгляда Шлецера на историю летописания, становился в свою очередь летописцем, в связи с чем «чистого Нестора» не существует: «Он создан воображением Шлецера»15. В 1853 г. С.М.Соловьев подчеркивал, что «во второй половине XI века открываем мы следы автора известий началь­ной Киевской летописи, как в том же веке, но ранее, открыли след составителя начальной Новгородской летописи». Тогда же И.И.Срезнев­ский заметил, что события в Новгороде записывались «скоро после того, как случилось» не только в XII, но и в XI и даже в X столетии16. В 1857 г. митрополит Макарий расширил перечень летописных центров на Руси, придя к выводу, получившему поддержку в науке, что летописи велись в X в. «в разных местах России - Киеве, Новгороде и на Волыни»17.

Важнейшим достижением науки ХІІІ-ХІХ вв., наряду с признанием факта раннего начало летописания на Руси, наличия предшествующих ПВЛ летописей и ведения летописного дела сразу же в нескольких цен­трах, стало заключение о воздействии на летописный текст мировоззре­ния их создателей и духа эпохи. Первым на этом внимание заострил В.Н.Татищев, отметив, что летописцы писали «за страх», «по страсти, любви или ненависти». В XIX в. мнение о тенденциозности наших книж­ников в освещении как прошлых, так и современных им событий, ста­новится для многих исследователей нормой, требующей для установле­ния исторической истины привлечения широкого круга источников. В 1847 г. А.Н. Попов указал, что «в истории летописей видны изменения, соответствующие изменениям общественной жизни России». В 1878 г. И.П.Хрущов установил, что «древний русский летописатель иногда вы­ступал из области идеального христианского миросозерцания и погружал­ся в страстные волны житейского моря». В 1885 г. К.Н. Бестужев-Рюмин окончательно сформулировал важный принцип, которым необходимо руководствоваться при обращении к летописному наследию: составные элементы летописей приобретут самостоятельное значение лишь при учете идеологической жизни эпохи. «Понять, какими идеями жило известное время, — подчеркивал ученый, — первая обязанность историка, без того все века смешаются»18.

Многие позитивные наработки в области летописеведения, сделанные его предшественниками, к сожалению, не были учтены А.А.Шахмато­вым. По схеме, предложенной им в начале XX в., отправной точкой ПВЛ (а значит, и всего русского летописания) являлся Древнейший свод 1039 г., составленный при Софийском соборе. Затем он был включен в свод 1073 г., созданный в Киевском Печерском монастыре, а тот, в свою очередь, был положен в стенах этой же обители в основу Начального сво­да 1095 г., уже имевшего хронологическую сетку и также включавшего в себя Новгородский свод 1050 г., выполненный при Софийском владыч­ном дворе, с продолжением до 1079 года. На основе Начального свода 1095 г. была создана в Печерском монастыре в 1110-1113 гг. несохранив-шаяся первая редакция ПВЛ, автором которой якобы является Нестор. Ее вторую редакцию Шахматов связывал с игуменом Выдубицкого мо­настыря Сильвестром, работавшим около 1116 г. по поручению Вла­димира Мономаха. Третью редакцию летописи, выполненную в том же Печерском монастыре на основе материала Сильвестра летописцем, близким сыну Мономаха Мстиславу, он относил к И18 г. (в 1904 г. Шах­матов в авторе ПВЛ видел Сильвестра. Начиная с 1908 г., таковым счи­тал Нестора. Рассматривая Сильвестра как редактора летописи, ученый полагал, а эта точка зрения принята его последователями, что он главным образом переработал заключительную часть ПВЛ, не отвечавшую инте­ресам Мономаха, и добавил ряд статей, наоборот, благоприятствующих ему). Вторая редакция, по мнению исследователя, читается в Лаврен­тьевской летописи, а третья в Ипатьевской. В итоге получалось, что ПВЛ - это результат пятикратной переработки (с 1073 по 1118 г.) и перио­дического пополнения одного и того же материала, осуществляемого в Киевском Печерском монастыре. Начальный свод 1095 г. Шахматов ви­дел в текстах НПЛ младшего извода, на основании которого он рекон­струировал его состав19.