Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

В свете равнозначности терминов «варяги», «немцы» и «латины», упо­требляемых в пространной редакции «Сказания», выражение «варяги» совершенно лишено качества этнической атрибуции255, в связи с чем при­лагалось к весьма пестрому по национальному составу контингенту, куда входили многие западноевропейцы. По словам А.И.Гиппинга, войско шведов, прибывшее в Россию по договору 1609 г. и оккупировавшее затем ее обширные северо-западные земли, «было шведским только по имени, а состояло... из людей почти всех наций: французов, англичан, шотландцев, немцев, финнов, немногих шведов»256. Как отмечается в ряде списков Новгородской третьей летописи краткой редакции, Делагар-ди, «князь немецкий из Немецкой земли» привел «воев со всей Фряжской (Фряския) земли»257, т. е. из Западной Европы. А «на разорение обители Богоматере», о чем говорит само же «Сказание», он приказал из Швеции «и из инех земель призвати многие немецкия полки», вместе с которы­ми монастырь осаждали, а, следовательно, и были отнесены к «варягам», «польские полки», «литовские люди», «литва»258.

Общее значение термина «варяги» поздних памятников, а вместе с тем его негативное содержание, еще больше оттеняют слова «еллины» и «ел-линская вера», прилагаемые в краткой редакции «Сказании» к разно­язычному войску Делагарди и к нему самому, французу по рождению, а также к «литовским людям» («потом у еллин нача вражда быти между собою: литовские люди вси собрашася в едино место, и пойдоша прочь от немец»259). В своем «Временнике» Иван Тимофеев, очевидец шведской оккупации Новгорода в Смутное время, вообще не использует термины «свей» или «шведы», и именует шведов исключительно только «еллина-ми» и «еллинским языком»260. Остается добавить, что в «Сказании о Ма­маевом побоище» «еллинами» ни единожды названы татары (они даже говорят на «еллинском» языке)261, а один раз применительно к язычес­кому прошлому и сами русские262. И этот термин, пришедший к нам из Византии, на русской почве не только сохранил свое значение «нехрис­тианин, язычник»263, но и приобрел еще смысл «неправославный, не­русский», «злейший и смертельный враг русских, православных». И его наши книжники так же, как и в случае с термином «варяги», использо­вали применительно к тем народам, которые веками представляли смер­тельную угрозу для русского народа.

Эволюция термина «варяги» от частного (собственно варяги ІХ-Х вв., внесшие значительный вклад в русскую историю) в общее (европейские народы) завершилась трансформацией в понятие, с которым (под влия­нием церковной традиции, ведущей свое начало от полемических сочинений эпохи Киевской Руси против католицизма) ассоциировались самые темные силы мира. В подобном процессе нет ничего удивительного. Так, например, в «Сказании о Мамаевом побоище» финал Куликовской битвы (удар Засадного полка) усилен еще и тем, что Мамай, увидев свою погибель, призвал к себе на помощь «богы своа Перуна и Салавата и Рак-лиа и Гурса и великого своего пособника Махмета», но не было «ему по­мощи от них, силою бо святого духа, яко огнем, татарский полки по-жигаются, рускими мечы посекаются»264. Автор, указывается в литерату­ре, желая подчеркнуть, что Мамай «идоложрец», язычник, называет в числе его пособников древнерусских богов Перуна и Гурса (искаженное Хоре), а также неизвестных богов.Салавата и Раклиа, хотя Мамай был мусульманин265. Думается, что перечнем небесных покровителей врагов христианской Руси «Сказание» стремилось еще больше усилить ощуще­ние смертельной опасности? исходящей от них, а также само величие по­беды над поработителями. Поэтому, к имени «поганного» Мамая были прибавлены имена языческих богов, которым некогда поклонялись пред­ки русских, прося у них защиты и получая ее, и доброй памятью о ко­торых пропитано «Слово о полку Игореве» (80-е гг. XII в., и где читается имя Хорса), но для их потомков уже ставших «неверными», символом «поганства», угрожавшего православной Руси.

Практика приложения русскими термина «варяги» ко многим евро­пейским народам, кровно не связанным между собою, очень долго быто­вала в нашем Отечестве, и была зафиксирована иностранцами. Так, со­гласно свидетельству П. Петрея, приведенному выше, в России в начале XVII в. варягами именовали германцев, финнов, куршей, славян Южной Балтики. Через сто с лишним лет швед Ф.-И.Страленберг, также опи­раясь на живую традицию, с которой ознакомился в русском плену, кон­статировал, что «варяги есть имя общественное, которым называлися... народы, обитавшия около Балтийскаго моря»266. Но при этом русские писатели всегда отделяли варягов эпохи Киевской Руси от современных им «варягов-немцев-латинян», отношение к которым после Флорентий­ской унии 1439 г. и падения Константинополя в 1453 г. стало еще более негативным. Выше цитировались поздние летописи, выводившие Рюри­ка «из немец», но при этом продолжавшие утверждать, что «от тех варяг находницехь прозвашася Русь, и от тех словет Русская земля; и'суть но-вогородстии людие и днешнего дне от рода варежеска, преже бо беша словене»267. В Никоновской летописи под 1471 г. сторонники Москвы в Новгороде увещевают своих противников, настроенных пролитовски, что «изначала отчина есмы тех великих князей, от перваго великого князя нашего Рюрика, егоже по своей воли взяла земля наша из варяг князем себе и с двема браты его...»268. Один из списков Хронографа 1512 г. к ска­занному добавляет, что «того не бывало от начала оу нас, как и земля их стала и как великий князи оучали быти от Рюрика на Киеве и на Володимере и до сего великоо князя Ивана Васильевича...»269. В «Великих Минеях Четьях» митрополита Макария, созданных в 40-х гг. XVI в., читается, что Владимир, сын Святослава и правнук Рюрика, «от варяг на княжение российское призванного»270. Среди исследователей нет одно­значного решения вопроса по поводу времени канонизации Владимира (по Е.Е. Голубинскому, это произошло где-то в районе 40-х гг. XIII в., по Я.Н.Щапову, в последней четверти XIII - начала XIV в.), но все они схо­дятся во мнении о позднем характере этого события. И.Серебрянский составление «Жития» Владимира относил к XIV в., а появление его пол­ного варианта, где отмечено варяжское происхождение Рюрика и, следо­вательно, Владимира, первокрестителя земли Русской, к середине XVI столетия271.

Часть 2 Появление скандинавов на Руси в конце X века

Весь приведенный материал свидетельствует, что ПВЛ, как наиболее точно выразил эту мысль С.А.Гедеонов, «всегда останется, наравне с ос­тальными памятниками древнерусской письменности, живым протестом народного русского духа против систематического онемечения Руси». В сущности, то же самое признал в отношении нашего главного источника по истории Киевской Руси норманист А.А.Куник, прямо сказав, что «од­ними ссылками на почтенного Нестора теперь ничего не поделаешь...». Поэтому, чтобы спасти норманизм, он предложил летопись «совершенно устранить и воспроизвести историю русского государства в течение пер­вого столетия его существования исключительно на основании одних иностранных источников»272. И из их числа особое значение придается скандинавским источникам. Именно через их призму глядят сейчас на историю Киевской Руси, именно ими поправляют и комментируют ПВЛ, превращая ее в приложение к висам, рунам, сагам. Но те же знаменитые исландские саги, вобравшие в себя историческую память скандинавов, дают самый точный ответ на вопрос о времени появления скандинавов на Руси, а, следовательно, и самую точную оценку состоятельности всех разговоров о варяжской руси как представительнице норманского мира.

В XIX в. Н.И. Костомаров, С.А.Гедеонов и Д.И. Иловайский обрати­ли внимание на тот факт, что сагам неведом никто из русских князей до Владимира Святославича. К тому же ни в одной из них, подчеркивал Ге­деонов, «не сказано, чтобы Владимир состоял в родстве с норманскими конунгами», но чего стоило бы ожидать при той, заметил историк, «за­ботливости, с которою саги выводят генеалогию своих князей». Более того, продолжает он, в них «не только нет намека на единоплеменность шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами»273. И сегодня крупный знаток саг норманист Т.Н. Джаксон констатирует, «что саги, внимательные к генеалогиям, не знают предков «конунга Вальда-мара» и величают его «Вальдамаром Старым», т. е. первым в роду, и что они «о скандинавском происхождении русских князей молчат»274. Но о та­ком происхождении речь ведут только сторонники норманской теории, и молчат, будто сговорившись, все источники эпохи Киевской Руси без исключения (русские, скандинавские, западноевропейские, византий­ские, арабские). Объяснение Е.В. Пчелова, что «выпадение периода до конца X в.» из саг объясняется перенесением центра Руси из Новгорода в Киев», связанного «со Скандинавией менее насыщенными контакта­ми»275, принять не представляется возможным. Согласно норманистам, в X в. скандинавы массово участвовали во всех событиях Древнерусского государства, в том числе и внешнеполитических, а на киевском столе сиживали «норманские к&нунги». Попытки же Г.В.Глазыриной объявить конунга Ингвара в «Саге о Стурлауге Трудолюбивом», созданной около 1300 г., князем Игорем, являются чистейшим источниковедческим про­изволом, одобренным ее единомышленниками276.

С приведенным наблюдением антинорманистов Костомарова, Гедео­нова и Иловайского абсолютно согласуется заключение норманиста Ф.А.Брауна, отметившего, что «более ясные географические сведения о России начинают появляться в сагах только с самого конца X в. (здесь и далее курсив автора.
– В.Ф.)». Вместе с тем он указал на два принци­пиально важных факта, которые позволяют без особого труда определить нижнюю и верхнюю границы времени пребывания скандинавов на Руси. Во-первых, констатировал ученый, «о хазарах, насколько мне известно, сага нигде не упоминает. Могу даже положительно утверждать, что их там нет и быть не может». А во-вторых, «из южнорусских кочевых на­роднее в саги попали лишь печенеги... и может быть, половцы...»277. Об отсутствии в сагах «малейшего следа о хазарах» говорили затем К.Ф.Ти-андер, В.И.Ламанский, В.А.Пархоменко278. В 1973 г. М.Б.Свердлов уточ­нил, что в «Саге об Эймунде», о которой Браун вел речь, названы не по­ловцы, а печенеги279. Из сказанного следует, что скандинавы в своей массе начали бывать на Руси уже после исчезновения из русской истории хазар, разгромленных в 60-х гг. X в. Святославом, и посещали ее самое короткое время - где-то примерно с 980-х гг., т. е. с вокняжения Влади­мира Святославича, и до первого прихода половцев на Русь, зафиксиро­ванного летописцем под 1061 г. («придоша половци первое на Русьскую землю воевать...»230). Эти рамки еще более сужает тот факт, что саги пос­ле Владимира называют лишь Ярослава Мудрого (ум. 1054) и не знают никого из его преемников. На конец X в. как на время появления скан­динавов на Руси указывают и другие скандинавские источники281. Важ­ное значение в этом плане приобретает мнение сторонницы норманства варягов Е.А.Мельниковой, установившей, что «сложившаяся географическая номенклатура рунических надписей и скальдических стихов ско­рее указывает на конец эпохи викингов как на время наибольшего зна­комства скандинавов с топографией Восточной Европы и формирова­ния... соответствующей традиции»282. Но конец эпохи викингов - это середина XI века.

Сам же факт наличия в сагах имени Владимира и отсутствие имен его предшественников представляет собой, так сказать, временной маркер, безошибочно показывающий, что годы его правления и «есть время, ког­да норманны, по большему счету, открыли для себя Русь и начали систе­матически прибывать в ее пределы»283. Именно по этой причине отзвуки собственной истории восточноевропейских стран и народов появляются у скандинавов, констатируют сами норманисты, «лишь в сообщениях, от­носящихся к концу Х-ХІ веку»284, в связи с чем, подчеркивает Мельнико­ва, именно «с рубежа Х-ХІ вв. особую ценность для освещения социаль­но-политической истории Древней Руси приобретают скандинавские... источники»285. Первым викингом, побывавшим на Руси, саги считают Олава Трюггвасона286, в будущем норвежского короля (995-1000). В са­гах, вместе с тем, точно названо и время первого появления скандинавов в Византии. Крупнейший византинист XIX в. и норманист В.Г.Василь­евский доказал, что скандинавы приходят в Империю и вступают в дру­жину варангов (варягов) значительно позднее ее возникновения в 988 г. При этом указав, что византийские источники отождествляют «варангов» и «русь», говорящих на славянском языке, и отличают их от норманнов287. «Сага о людях из Лаксдаля» («Сага о людях из Лососьей Долины»), кото­рую ученый характеризует как «древнейшая и наиболее достоверная исто­рическая сага», не только приводит имя первого норманна, служившего в 1027-1030 гг. в корпусе варангов, но и особо акцентирует внимание на том, что по прибытию в Константинополь «он поступил в варяжскую дру­жину; у нас нет предания, чтобы кто-нибудь из норманнов служил у кон­стантинопольского императора прежде, чем Болле, сын Болле»288. Нор­манисты оспаривают эту информацию саги, уверяя, что Болли был скорее «одним из последних исландцев, служивших в варяжской дружине»289.

Но точность ее показаний подтверждается тем, что саги, подчеркивает А.Г Кузьмин, не знают никого из византийских императоров ранее Иоан­на Цимисхия (ум. 976), причем знают его не непосредственно, а лишь по устным припоминаниям. Отсюда, а также принимая во внимание нали­чие в памяти древних скандинавов имен лишь Владимира и Ярослава Мудрого, исследователь выводит, что скандинавы включились в дви­жение на восток лишь в конце X века. Он акцентирует внимание также на том факте, что во времена Владимира герои саг «действуют в При­балтике, на побережье прежде всего Эстонии», и далее Эстонии их дей­ствия «не простираются». Лишь только при Ярославе, в связи с его же­нитьбой на дочери шведского короля Ингигерде, в варяжскую «дружину включаются шведы, в результате чего постепенно размывается и ее сос­тав, и содержание этнонима». С этого же времени, заключает Кузьмин, норманны проникают и в Византию, где приблизительно в 1030 г. всту­пают в дружину варангов (варягов)290.

Вывод Кузьмина о деятельности героев саг на рубеже Х-ХІ вв. лишь на побережье Эстонии подтверждает нумизматический материал. Так, если в эстонских находках английских монет преобладают монеты короля Этельреда II (979-1016) (в том числе подражания им скандинавского происхождения), то в русских Канута (1016-1039) (в том числе датские им подражания). В связи с чем В.М.Потин заключает, что, во-первых, существовали прямые русско-датские контакты, и, во-вторых, что «для Древнерусского государства экономические контакты со странами Скан­динавского полуострова не,имели столь важного значения, как для Эсто­нии»291. О времени проникновения скандинавов на Русь также говорит нумизматика: датские, шведские и норвежские монеты начинают оседать в русских кладах не ранее второй четверти XI в., хотя их регулярная че­канка началась в 90-х гг. предшествующего столетия (первые западноев­ропейские монеты появляются в этих же кладах около 60-70-х гг. X в.)292. Первыми из скандинавов в пределы Древнерусского государства стали прибывать датчане, о чем, кроме нумизматики, свидетельствует и Тит-мар Мерзебургский, сообщивший со слов участников взятия польским королем Болеславом Храбрым в 1018 г. Киева о нахождении в нем дат­чан. И лишь затем, в связи с установлением более тесных связей Руси со Швецией, в поток варягов, идущих на Восток, вливаются шведы.

До рубежа Х-ХІ вв. шведы бывали в русских землях буквально в единичных случаях, которые, естественно, не могли отразиться в памяти их соотечественников, в связи с чем «хвастливые скандинавские саги, -отмечал С.А. Гедеонов, - храняг самое единодушное молчание о тех пре­словутых походах скандинавских русов на Миклагард и на Берду, Итиль и Семендер, которыми так гордится норманская школа»293. В договоре князя Игоря 944 г. один из купцов назван как «Свень»294 (Гедеонов приводит еще один вариант написания этого имени «Свед»). По мнению Кузьмина, имя Свень (то есть «швед») говорит о том, что «выходцы из германских племен воспринимались в варяжской среде как этнически чужеродный элемент». При этом он подчеркнул, что «имена с компонен­том свен не могут возникнуть у самих свевов, как, скажем, имя Рус не имеет смысла в Русской земле»295. И имя Свень, означавшее этническую принадлежность его носителя, говорит, надо добавить, «о буквально еди­ничном присутствии шведов в восточнославянском обществе середины X столетия»296. Примыкает по смыслу к имени Свень и имя Ятвяг, читае­мое в том же договоре и указывающее, как заметил еще С.М.Соловьев, на племя, из которого вышел этот человек - ятвягов. Точно также затем полагали С.А.Гедеонов, В.Т.Пашуто, А.Г.Кузьмин297.