Вас любит Президент

– Хорошо, откуда ты узнал про мою электронику?

– Ты имеешь в виду – как я узнал о твоей страсти к подслушиванию?

– Это не страсть.

– Подслушивание – не то занятие, к которому следует иметь страсть, – сказал он строго, снова поворачивая к ней лицо, и на этот раз хмурясь.

– Ты уходишь от вопроса.

– Какого вопроса?

– Откуда ты знал?

– Я сделал обыск в твоей квартире. Разве я тебе об этом не говорил? Ордера не было. Можешь меня судить за незаконное вторжение. Следствие тут же закроют, но ты сможешь подать иск, апелляцию, и так далее. Почему бы тебе это не сделать?

– Чего не сделать?

– Не сделать так, чтобы меня арестовали?

Она опять закатила глаза. Вздохнула.

– Хорошо, расскажи мне про университетское время. Ты уверен, что мы не учились вдвоем?

– Тебе не нужно об этом ничего знать. Тебе не понравится.

– Это я сама как-нибудь решу – нравится мне или нет, – сказала Гвен.

– Хорошо. Помнишь, был такой парень по фамилии Гаррик?

– Гаррик? Подожди-ка. О! Джордж Гаррик?

– Именно.

– Толстый такой, типичный ботаник. Гаррик-ботаник?

– Да.

– Он еще, помню, смухлевал на экзаменах в середине семестра. Хам и дурак.

– Да, он самый.

– Помню, он ко мне клеился. Отвратительный тип. Ну так что же, при чем тут Гаррик?

– Помнишь, он однажды купил тебе тюльпаны?

– Да. Он что, твой друг?

– Это как посмотреть. День на день не попадает. Дружба – сложная вещь. Думаешь – парень тебе друг, а он берет и продает тебе наркотики. Какой же он друг после этого.

– Прекрати сейчас же. Какое ко всему этому отношение имеет Джордж Гаррик?

– Джордж Гаррик – это я.

– Слушай, я еще не старая и из ума не выжила, понял? Я прекрасно помню как выглядел Джордж Гаррик. Ты совершенно на него не похож.

– Понятное дело.

– Тогда перестань кривляться и говори серьезно.

– Ты могла бы прямо сейчас пойти в полицию, здесь или дома, и сказать им, что Джордж Гаррик и Детектив Лерой – одно и то же лицо. Ты бы стала героиней, а я бы получил от двадцати пяти до пожизненного.

Он, вроде бы, не шутит, подумала Гвен.

– Я не понимаю, – сказала она.

– Повторяю – тебе не нужно этого знать.

– Нужно.

– Ладно.

Он заложил руки за голову и некоторое время размышлял, чем чуть не привел Гвен в совершенное исступление.

– После диплома я переехал во Францию, – сказал он. – Мама моя из Парижа. Я собирался стать большим предпринимателем.

Он замолчал.

– Так вот почему ты знаешь французский, – сказала она, помогая.

– Нет. Я знаю французский потому что это мой родной язык. Моя мать много говорила по-французски, и гувернантка тоже. А отец всегда был в разъездах. Я его видел, может, раз в три месяца. Со мной он тоже говорил по-французски.

– Почему?

– Потому что других языков я не понимал до тех пор, пока не пошел в подготовительную школу. А предпринимателем я собирался стать потому, что мои родители обанкротились, когда я был еще в университете и развлекался сексуальными фантазиями по твоему поводу.

– По … моему? … поводу?…

– Никто об этом не знал, конечно же.

– Мы в данном случае говорим о Принстоне?

– Да.

– И никто не знал? Да ладно! Все обо всех знают.

– Только когда люди не держат язык за зубами. Помнишь Анн Руссо?

– Анн Руссо? Нет.

– Профессорша биологии. Она у тебя была целых два семестра. Что с тобой!

– А! Я думала, ты о студентке какой-то говоришь.

– Помнишь, ее уволили?

– Да. Она спала с тем парнем … красивый парень…

– Рой Гетс.

– Да. Второкурсник.

– Все стало известно потому, что Рой болтал. Хвастал всем. Думал, что ему будут завидовать. Типа он самый крутой парень на селе, спит с профессоршей, и прочее. Завидовать – завидовали. Но Рою никогда не приходило в голову, что огласка – неправильный подход к делу. Самое глупое было – знаешь что? Она его действительно любила. Она была – лет на десять, кажется, его старше? В наше время это вообще не разница. Мне было ее жалко. Я находился в том же положении. К тому же и сделать ничего не мог. Я посвятил тебе стихи, но они были очень плохие. К живописи способностей не было. Я вообще не очень интересный человек. К тому же я был тогда толстый. Ничем тебя заинтересовать я не мог. Руссо переехала на Средний Запад. Работает в какой-то совершенно безумной страховой компании. Мы до сих пор с ней обмениваемся открытками на Рождество.

Гвен помнила Анн Руссо – маленькую брюнетку со странно красивыми руками, легкой шепелявостью, и страстью к богемной одежде. Рой Гетс получил со временем докторскую степень по биологии.

– В общем, я бросил университет и стал антрепренером, – сказал Лерой.

– В Нью-Йорке?

– В Париже. Мои родители скандально развелись. Я решил сперва стать очень богатым, и только после этого сделать тебе предложение.

– Перестань. Ты дело говори.

– У меня был партнер, международно известный тип. Ты знаешь – из тех, чьи лица периодически показывают по телевизору, когда мир в очередной раз возмущен какой-нибудь очередной американской затеей. Семья у него неприлично богатая. У нас был план. Замешаны были нефть, оружие, мусульмане, и все прочее. Где еще в наше время найдешь большие деньги, если у тебя самого ничего нет изначально.

– Как-то это неэтично? – предположила Гвен.

– Ты меня этике будешь учить? Слушай, всякий американец, чья кровь красна, оплачивает оружие и бомбы Ближнему Востоку каждый раз, когда заливает бензин в бак. Дали бы шанс публичному транспорту – не было бы никаких хлопушек и пулялок в том регионе. Наша зацикленность на вождении драндулетов как раз и есть причина всех неприятностей.

– А какой у нас выбор? – сказала Гвен. – Не каждый город – Нью-Йорк. В некоторых местах без машины нельзя.

– Ты была в этих некоторых местах? – спросил Лерой иронически.

– Хмм…

– Слушай, дай-ка я заткнусь на пару минут. Я собирался кое-что сделать.

– Что?

Он поцеловал ее. Она ответила на поцелуй. Их потянуло, бросило друг к другу. Не отпуская ее, Лерой перевернулся на спину и позволил Гвен развлекаться столько, сколько она хотела, и только придерживал ее изредка и нежно, когда волнение заставляло ее двигаться слишком быстро, и подталкивал слегка каждый раз, когда она замедляла темп до почти полной остановки. Вскоре это превратилось в муку, пока она не поняла, что так может продолжаться часами. Она расслабилась, стала игрива и томна, останавливаясь и выгибаясь время от времени, чтобы почувствовать каждый его дюйм по отдельности и продемонстрировать ему с женской гордостью гибкость спины, тонкость талии, прекрасные формы прекрасных грудей, пьянящий изгиб шеи, и хрупкое запястье. Икр ее он видеть не мог. Поэтому она была – само совершенство.

Да, именно. Лежа на спине и следя, как она извивается и гнется, ведя рукой от пупка до ямки между ключицами, концы пальцев едва касаются шелковой кожи, Лерой думал, что десятилетнее ожидание того стоило. Глядя, как она откидывает назад голову, мягкие кудри развеваются, глядя, как она останавливается и улыбается ему туманно сверху, ощущая, как она дразнит его внутренними мускулами, проводит ногтем по его соску, он думал, что он самый везучий человек на свете. Гвен Форрестер. Гвендолин. Единственная.