Вас приветствует солнцеликая Ялта!
Шрифт:
Колёке нравилось всё. И то, что поезд бежал в Крым. И то, что это из-за Татки очутился он в этом развесёлом вагоне. И то, что никакая теперь душа его не отыщет. И то, что проводница оказалась студенточкой и счастливо заглядывала ему в рот.
«Вдарю слегка по югам, отдохну, – раскинул в мыслях умком. – А то разь это жизнелла? Как у седьмой жены в гареме! До двадцати пяти докувыркался, а на юге и разу не попасся наш котофейка!.. Но вот случай подкинуло… Что Боженька не делай, всё на лучшее всегда выведет. Назло тебе, Татулечкя, съезжу хоть одним глазком гляну на морцо, хоть разок
За окном торопливо лились назад под солнцем усталые державные поля в жёлтом. Бежали к дому.
Раскатился Колёка в болтовне, в подробностях расписал свой сон на бугре.
– Понимаешь, боднул я целый составчик, он и кувырк. Во-она какой у меня лобешник!.. Ти… Из-за такого дерьмонёнка поезд народу сгиб… Эхэ-хэх… Как говаривала моя бабка, жизнь прожить не лукошко сшить. То ли ещё будет…
– А ничегогогошеньки не будет, – томно потянулась студенточка и смешливо тыкнула бледным пальчиком Колёке в нос, намахнула на Колёку свою фуражку. Железнодорожная фуражка ему очень шла. В ней он адски нравился студенточке. – Бывает, – всё задоря его, игриво тянет она, – бывает, и лягушка чихает, и платочком носик вытирает…
В проводниковом купе домашне уютно, хорошо.
Дрожь встряхивает Колёку.
Колёка пихает руки глубоко в карманы. Боится, что они без его ведома, безо времени цапнут студенточку за сановитые коленушки – так безотчётно-радостно и далеко выскочили любопытные из-под края отчаянно куцей юбчонки!
И в жаре бормочет про себя Колёка:
«Повар пеночку слизал, а на кисаньку сказал…» Ух этот по-оварюн!.. Ёкэлэмэнэ!.. Вылитый хулиганишвили!..»
4
В первом купе – вагон был плацкартный – ехала какая-то толстёха бабка с внучкой лет четырёх.
Время от времени канючливая внучка всё допытывалась:
– Бабичка! А икто понесёт наши чумаданики?
В один раз бабка ответила, что понесёт дед Пихто, в другой раз – ишак в пальто, в третий – чёрт, в четвёртый – Боженька, а в пятый послала с верхней полки:
– Да застрели тебя горой! Отвяжись, чума чудобная!
Но в Симферополе, когда поезд уже подтёрся к платформе, девчонишка в испуге закричала аврально:
– Бабичка! Так икто ж понесёт нам наши чижолые чумаданики?!
Все в вагоне заулыбались наивности маленькой нудяшки. Заулыбались равнодушно, пусто. Лишь бы приличие соблюсти.
Только Колёка – первый стоял уже на выход у самой двери – дрогнул, услышав растерянный детский голосок.
Демоном продрался сквозь горы вещей, кучки тел, заставивших проход, и галантно поклонился девочке:
– Я понесу ваши чумаданики.
Через минуту Колёка был увешан вещами с ног до головы. Два узла на груди, два на спине. И руки не болтались без дела. Тяжеленные чемоданищи вырывали из него руки.
Горушкой еле выпихнулся из вагона.
Как-то виновато глянул на студенточку, – скучными кивками провожала на платформе своих пассажиров.
– Чао, какао…
Она кисло в ответ усмехнулась:
– Прощай, дружок кефир.
Не подымая головы, навьюченным
верблюдом степенно нарезал он вслед за чьими-то босоножками.Куда все, туда и я!
С прибегом – экую тяжелину допри! – воткнулся в хвост полукилометровой очереди.
Очередь оказалась на ялтинский троллейбус.
«Ну, – думает Колёка, – раз судьбе угодно, подадимся и мы в «теплую Сибирь». [5]
Бабка пошла дальше.
Широкой грудью проломилась вперёд прямо к кассе. С дитём! Имею полное правие по-за очереди!
В два огляда бабка подкатывается к Колёке с билетами, с хныкалкой внучкой.
– Алёнушка! Ну ты уж постарайси. Заживи таку горю… Ну не плачь, звоночек, – отходчиво сюсюкает бабка.
– Как не плачь! Ка-ак не плачь!? Ты больно делала ручке! Больно! Вот так! – Алёнка выворачивает ручонку. С подкруткой сильно щипает себя выше локтя. – Вот так! Вот так!!..
5
Антон Чехов называл Ялту тёплой Сибирью.
– Ну-у, расстрели твою лихой! – конфузится бабка. – Ты хошь в этой толкушке без очерёдности выдернуть билеты и чтобушки по случайке за руку не крутнули!?
Алёнка задумчиво слушает бабкины оправдания и совсем серьёзно роняет:
– До чего ж ты мне надоела…
– Припрячь язык. Ты что, попрыгуха, с ума съехала?
– И съехала! И съехала! А ты с ума спрыгнула! Убила б тебя и убежала назад в Латную к дедуньке Митрохе. Дедунька наказывал же тебе не бить меня! Не бить!! Не бить!!!
– Ну, подруга! Ты эт всё буровишь, не пожевавши как след…
«Мои девчатулечки на язычок поаккуратней, – гордовато думает о своих дочках Колёка. – Мои такие шайбочки не подбрасывают…»
Алёнка испытующе смотрит на Колёку, будто что важное решает про себя.
Поймала растерянность в его глазах, торжествующе выпаливает так, что все вокруг невольно сносят к ней взгляды:
– Я бросаю тебя, бабка-криволапка! Ухожу к дядь Коле!
Девочка обхватывает обеими жаркими ручонками Колёкину ногу, жмётся щёчкой к коленке и затихает, перестаёт плакать.
Светлея, Колёка кладёт ей лопатную ладонь на голову. Ласково ерошит коротко обхватанные тёплые волосёнки.
– Вот гомнючка! – придавленно, сквозь зубы ворчит бабка и добавляет уже погромче: – Видали, наискалась кавалерка! Как жа! С первого глаза она, любовя, завсегдашно горячей…
Алёнка её не слышит, не видит.
Ни на миг не отлипает от Колёки.
Даже когда шатнулись к троллейбусу, она, гордая, ухватилась за сетку, что нёс Колёка. Так и вбежала в троллейбус, держась крепко за сетку. И пока шли всё время отбивалась, отдёргивалась от приставучей бабкиной клешни пустой.
В троллейбусе она напрочь высмелела. Взобралась Колёке на коленки и тут же сморённо заснула.
Благостно жмурясь, Колёка до самой Ялты ехал с девочкой на руках.
И даже не подумал передать её бабке.
5
А в Ялте уже и бабку подпекла охота. Загорелось старой, чтоб вертанулось как-то так, чтоб Колёка не упылил от них.
Колёка тоже – чего лукавить? – немного привык к своим попутчицам.
Но как ни жалко расставаться, дорога кончилась.