Ваше благородие
Шрифт:
— Вы получили «Кей-ай-эй»?
— Нет
— Тогда еще не все потеряно. — Особого оптимизма в его лице не было.
— Я надеюсь, — соврала она.
— Я… только хочу сказать… — Бурцев опустил глаза. — Что если… будет совсем плохо… Сегодня или когда-нибудь еще… Вы можете на меня рассчитывать. Во всем. Если я буду жив, конечно. Я понимаю, что сейчас это может выглядеть, как будто я влезаю в… чьи-то ботинки… Поэтому больше ничего не говорю… Кроме того, что я приду… Когда вы позовете.
— Последние новости! — откуда-то с порога закричал один из офицеров. В руке он держал пухлую пачку каких-то листов… Газет?
— Свежий
К нему кинулись, газета пошла по рукам…
— Лучниковская портянка, — процедила Тамара.
— Лучниковская-не лучниковская, — Бурцев взял низкий старт, — а пока что это единственная газета на весь Крым… — он бросился в толпу, разрывающую «Курьер» по листику.
Вернулся он через минуту несолоно хлебавши.
— Мадемуазель, увы. Всеми номерами завладели ваши соратницы, а я — человек старомодного воспитания и драться с женщиной из-за газеты не буду.
— А из-за чего будете?
— Ни из-за чего. Еще пива? Или чего-то покрепче?
— Покрепче нам нельзя. Пива, пожалуйста…
Бурцев отошел к стойке, а в Тамару опять вцепилась Рахиль.
— На что спорим, — лукаво сказала она, — что ты сейчас подскочишь до потолка?
— Поцелуй меня в… плечо.
— Никто меня не любит! А должны бы… Делаем фокус-покус, — она достала из-за спины свернутую газету. — Раз!
Газета развернулась и легла на стол перед Тамарой.
— Два!
«Три» она не услышала. Как вернулся с пивом Бурцев — тоже не услышала. Она не услышала бы и выстрела над самым ухом — все ее внимание поглотила первая полоса газеты «Русский Курьер», на которой аршинными буквами было напечатано:
«ПОЧЕМУ МЫ ВОЮЕМ?»
А внизу — не такими аршинными:
«Капитан НЕТ» — человек, который, кажется, знает ответ"…
А между заголовком и подзаголовком, как «Цельсь!» между «Готовьсь!» и «Пли!» — две фотографии, одна отличного качества, двухлетней давности, а вторая — мерзкая, явно переведенная с видеопленки, но на обеих — одно и то же лицо, до последней морщинки знакомое, уже оплаканное лицо…
Не помня себя, Тамара перевернула страницу и пробежала глазами текст. Вернее, его начало — прочесть всю полосу она не могла, ее распирали чувства, хотелось куда-то бежать и что-то делать…
— Сударыня, я идиот, — проговорил Бурцев. — Он — ваш муж?
Последний вопрос прозвучал уже Тамаре в спину.
В здание штаба поручик Уточкина влетела со скоростью лидера гладких скачек.
— Миссис Голдберг! — крикнула она. — Ваше благородие! Рут!
— Какого черта… — Капитан Голдберг поднялась с дивана. — Уточкина, что случилось? Пожар? Боевая тревога? Я сегодня посплю или нет?
— Мэм, я прошу разрешения поехать в Бахчисарай.
Командир эскадрильи посмотрела на часы.
— Не разрешаю. Через три с половиной часа у тебя вылет, через час передадут новое задание.
— Мэм, я успею!
— Это тебе кажется. На дорогах черт-те что, ты провожкаешься все четыре часа. Разбитая бронетехника, тягачи, куча гражданских машин, патрули… Ты знаешь, что из Севастополя идет эвакуация детей? Ты знаешь, что все, у кого есть на чем ехать, спасаются из городов? И разговора быть не может.
— Мэм!
— Нет, я сказала!!! Уточкина, я все понимаю, но — нет.
«Все ты понимаешь!», — Тамара,
выйдя на улицу, пнула ни в чем не повинную дверь пяткой. — «Ни хрена ты не понимаешь, проклятая фригидная дура». За эту мысль ей тут же стало стыдно, но злость была сильнее.—Тамара! — Капитан стояла у окна, скрестив руки на груди, похожая на индейского вождя. — Телефоны, между прочим, работают.
Тамара откозыряла и побежала к столовой, возле которой находился телефон-автомат.
Длинный гудок… Сейчас… Еще один… Телефон стоит возле самой постели… Гудок… Наверное, он не в спальне. На то, чтобы дойти до телефона нужно время. Гудок… Он же не может двигаться быстро. Боже мой, я бы на пузе доползла до аппарата! Гудок… Обычно после шести гудков она вешала трубку — шести гудков как раз достаточно, чтобы услышать и добраться из любого места квартиры. Седьмой гудок… Восьмой… девятый…
Она идиотка! Арт наверняка в гарнизоне!
Снова быстрый пробег пальцев по кнопкам. На этот раз — только один гудок.
— Девяносто третий у телефона.
— Мне нужен капитан Верещагин.
— Он всем нужен, мэм.
Тамара убила бы этого остряка, если бы могла сделать это по телефону.
— Очень хорошо, позовите его.
— Не могу, мэм. В данный момент он находится в госпитале.
— В каком?
— Не могу знать, мэм.
Удавить тупую пехтуру. Какой это может быть госпиталь? Бахчисарайский? Севастопольский? Симферопольский?
Время есть. Начнем с бахчисарайского…
18. Империя наносит ответный удар
Москва, 1 мая, 0600 — 1100
В этот день на пиках красных флагов, украшавших улицы советских городов по случаю светлого праздника Первомай, появились скорбные черные ленты. Демонстрации отменили, назначили траур. С Днем Международной Солидарности Трудящихся вас, граждане!
Подлое, ничем не спровоцированное нападение белобандитских самолетов на мирные советские аэродромы, отозвалось горечью в сердцах миллионов советских людей.
— Вот падлы-то, — переговаривались в очередях за хлебом, маслом, колбасой, мясом, рыбой, сыром, сахаром, водкой жители городов и сел. — И ведь без предупреждения, как немцы в сорок первом!
— А наши что?
— А что наши? Они, что ли, сумели помешать? Позор на весь мир: армию держим больше всех, а каких-то беляков не можем шапками закидать.
— Тише, товарищи, тише…
— Ничо-о, навтыкаем им! Деды-отцы им втыкали, и мы навтыкаем!
— Уж ты навтыкаешь, старый алкаш…
— Молчи, ебдыть, курва! Молчи, морда твоя жидовская, потому что щас как заепиздосю тебе между глаз!…
— И не стыдно, товарищи? В такую минуту…
— А ты тоже уйди, стукачина! Без тебя разберемся!
Правда, были и другие разговоры. В одной из комнат «комубежаловки» один из волосатых мальчиков сказал другому, потрясенно выключая радио:
— А здорово им наши вломили…