Васильев вечер, снег, воспоминания

Стояли первые дни августа. Теплый воздух, мягкие облака над Москвой, апельсиновый круг солнца в банановом желе подкрашенных облаков – намек на экзотику – вверху, над бытом и заботами. Внизу – спешащие к метро женщины с сетками, мужчины в галстуках и с портфелями. Впереди цокала каблучками кадровичка Александра Ивановна, и он сказал:

– Не хочу смотреть на этих сумчатых. Пойдемте на бульвары.

Увел ее от сутолоки тротуаров в шелест зелени, сквозь которую проглядывали старые особнячки; усики троллейбусов рассекали нотные линейки проводов. Заалел кусочек неба над столицей, как флаг, который утягивался кем-то невидимым за край земли, становясь все меньше, и хотелось по – фаустовски крикнуть: остановись, мгновенье! Мелькали улицы и переулки, новый знакомый что-то рассказывал, и Лину уносило вихрем незнакомых чувств. Казалось, вот оно, чудо: человек, который тебя понимает, и ничего, что ему, кажется, под полтинник, дружить можно, только он похож на ветер, а это пугает. Взял душу в свои руки, поднял над миром, как Ариэль, показал виды сверху: летим со мной. Она не хотела летать, боялась высоты, да и темнело уже. Простились у метро, он руку поцеловал, и сразу стало смутно-тревожно; Ариэль ушел по параллельной улице, в свой параллельный мир, она же медленно приходила в себя. Вечер подсылал темных крокодилов, притаившихся в дворах-колодцах, в коже началось шевеление невидимых мурашек – стало прохладно, внутри поселилось отчаянное нежелание думать и анализировать. Не каждому дано так приподняться над бытом, как надоели уже эти очереди, этот дефицит, талоны на масло, депрессивные фильмы: про маленькую Веру, живущую на Черноморском побережье но при этом такую несчастную, про теневиков, жуликов и криминальных гениев! Вот оно, светлое чувство доверия и волнение от предстоящей завтра встречи – он будет ждать за метро, у него библиотечный день в биб-ке Ленина, как они отписываются в журнале посещений. Где он живет она не спросила, и решила, что такому умному человеку полагается просторная квартира на Кутузовском, и вдруг поняла, что не знает, свободен ли Виктор Кокорович. У него не было с собой ни портфеля, ни других опознавательных признаков принадлежности к определенному быту. Скорее всего, не свободен. Но он был ей нужен, очень нужен!

На следующий день Лина работала, стуча на машинке со скоростью тачанки, изрыгающей смертоносные патроны. Наскоро перекусила в столовой, пирожки брать для ужина не стала. Пили чай с девочками, у кого-то был день рождения, она так и не поняла, кому на собранные вскладчину по рублю купили за восемь с полтиной что-то хрустальное. Рабочий день, казалось, тянулся вечно, но наконец, закончился.

Он ждал и весь светился, сразу взял под руку, и закружились улицы и переулки Москвы вокруг Лины, наматываясь на нее, как лента Мебиуса.

Карусель резко остановилась и, усталая, она плюхнулась на скамью, усыпанную рано павшей тополиной листвой. Виктор сел рядом, взял ее руку в свои и пустил по ней электрический ток. Потом наклонился и поцеловал ее в губы.

– Я иной национальности, – предупредил он и сказал какой. Она посмотрела сбоку на голубой глаз и редковатые волосы и решила, что это не так важно. Ей же не замуж за него идти, а только использовать это знакомство с максимальной пользой.

– Но я русский, только русский. Я коммунист, коммунист по всем своим убеждениям, каждой клеточкой кожи, до кончиков ногтей.

Он вдохновенно говорил о том, что иного пути у мира нет, кроме как идти по дороге коммунизма, и она слушала его, удивляясь на эту невиданную пламенность. Они пошли в кино; фильм она не запомнила. Кто-то ходил по каким-то трубам и коридорам, изливал душу, каялся и философствовал – к ней это не имело отношения. Очередная депрессуха. А ей хотелось ветра, теплого моря, волн, и звучало в голове:

У моря у синего моря со мною ты рядом со мною, и солнце светит и для нас с тобой целый день поет прибой.

Смутные и неисполнимые желания: посидеть в кафе, поесть шашлык, послушать стихи и принять от него со смущением мягкую игрушку, какую-нибудь собачку, она видела на прошлой неделе, как от Детского Мира на Дзержинке тащили их в прозрачных пакетах счастливые приезжие из Молдавии, вместе с рулонами туалетной бумаги и пачками стирального порошка «Лотос».

А еще лучше: пойти вместе в поход. Но она тут же отбросила эту мысль. Галя из машбюро сходила в поход с неким Сережей, эмэнэсом из филиала. Ехали не на тройке с бубенцами, а на пригородной электричке, оба тащили рюкзаки: он с палаткой, она со снедью и посудой. Шли в леса, сторонясь троп, искали место для стоянки, нашли, разбили палатку, потом он пошел куда-то в сторону, напал на грибное место и увлекся сбором лисичек до такой степени, что она обиделась и бросила Сергея в лесу, он потом приходил в машбюро, но все было кончено: рисковать будущим ради такого охламона Галина не стала. А Виктор не понес бы никакую палатку на своих пятидесятилетних плечах, да и характер у него не тот, – поняла Лина. К тому же есть квартирка там какая-то, так что жди приглашения. И тут детское в ней запротестовало против женского, и заплакало внутри, и захотелось встать и уйти, и она встала.

Конец ознакомительного фрагмента.