Василиса Опасная. Воздушныи? наряд пери

Анчуткин посмотрел на меня печально и с жалостью – как-то очень по-взрослому. Мне стало неуютно и немного стыдно. Точно так же на меня смотрела Ягушевуская. Но одно дело – Ягушевская, а другое – Борька Анчуткин.

– В учебник смотри, – посоветовала я ему, чтобы прогнать наваждение. – Сейчас спрашивать будут.

Он тут же уткнулся в книгу, а у меня совсем испортилось настроение.

Ленту по магическим превращениям вела Барбара Збыславовна, и сразу же устроила опрос по прошедшему материалу. Я благополучно провалилась, потому что не смогла внятно ответить ни на один вопрос – просто не соображала, о чем Ягушевская спрашивает.

– Вы сегодня рассеянны, Краснова, – отметила Барбара Збыславовна, делая отметку в журнале. – В субботу придете на индивидуальный зачет. Повторите всё и соберитесь. Эти темы нужны вам особенно – вы же у нас особь с двумя ипостасями.

Я вскинулась, потому что в ее словах мне послышалась насмешка. Может, ещё и третью и четвертую ипостась вспомнят? Про корову и слониху?!

Но Ягушевская уже подняла Царёва, и он лихо расправился с её вопросами, умудрившись даже что-то схохмить, чем рассмешил не только студентов, но и Ягушевскую – она усмехнулась и поставила ему «отлично».

– Теперь я хочу послушать Сметанина, – обхявила Барбара Збыславовна, и толстяк Сметанин торопливо поднялся, едва не свернув стол. – Скажите-ка мне, будьте любезны, каким образом…

Вопль Колокольчиковой помешал задать вопрос. Мы все обернулись к Машке, и я похолодела, увидев, как её физиономия покрывается прыщами – они набухали прямо на глазах, и некоторые лопались, растекаясь противным гноем.

Машка пыталась прикрыть лицо руками и ревела белугой, но прыщи появлялись и на руках, и на шее…

Её соседка с испуганным воплем рванулась в сторону, и столы вокруг Колокольчиковой в одно мгновение опустели – остались только брошенные тетради и учебники.

– Никому не подходить! – скомандовала Ягушевская и побежала к Машке – легко спорхнув с кафедры. – Никакой паники! Царёв, мигом за ректором и медсестрой!

Царёва сразу как ветром сдуло, а мы оторопело наблюдали, как Ягушевская делает какие-то таинственные пассы вокруг Колокольчиковой, бормочет что-то под нос и хмурится всё сильнее. На Машке уже не было живого места, когда появился ректор.

– Не могу остановить, – быстро доложила ему Ягушевская, пока он осматривал Колокольчикову, избегая прикасаться. – По-моему, это – прыщавый приговор… Но какой сильный…

– Кто-то постарался, – кивнул Кош Невмертич и обвел нас всех убийственным взглядом. – Никто не расходится. Сейчас я отведу Колокольчикову в медчасть, а потом продолжим… занятия.

Он начертил в воздухе перед лицом Машки какой-то знак, на секунду вспыхнувший алым, а потом взял её на руки – бережно, не выказав брезгливости, и понёс к выходу.

Царёв распахнул перед ним дверь, пропуская, и из коридора уже выглядывало испуганное лицо медсестры.

Когда Колокольчикову унесли, в аудитории стало тихо-тихо.

Ягушевская не вернулась на кафедру, а встала перед нами, скрестив на груди руки, и точно так же, как ректор, обвела нас взглядом.

– Если у кого-то есть, что сказать, – произнесла она строго, – самое время.

Если она рассчитывала, что сейчас кто-то признается в шалости, то сильно ошибалась. Я оглянулась, посмотрев на студентов, но лица у всех были одинаково ошарашенные.

– Ну всё, – пробормотал Анчуткин, раскрывая учебник и прячась за ним. – Сейчас кому-то влетит. Это же надо быть таким идиотом, чтобы сделать прыщавый приговор…

– Так уж и влетит, – ответила я тоже шепотом. – Ну, вычислят, почистит шутничок пару раз яйца – и всё.

Анчуткин посмотрел на меня поверх очков и покачал головой, но ничего не сказал.

Ректор вернулся очень быстро и встал рядом с Ягушевской.

– Никто не признался? – спросил он, хотя всё и так было ясно.

– Молчат, – ответила Барбара Збыславовна.

– Что ж, тогда будем искать сами, – сказал Кош Невмертич и прищелкнул пальцами.

Ничего не произошло, студенты посматривали друг на друга, и тут ректор прищелкнул пальцами второй раз. Что-то защекотало меня на груди, слева, и я почесалась сквозь рубашку. Сегодня на мне была нежно-голубая рубашка перехваченная в талии широким поясом. Чесотка не проходила, и я потянула ворот, а в следующее мгновение у меня из-за пазухи вылетел смятый тетрадный листочек, на котором я успела заметить намалеванные каракули.

Листочек стрелой метнулся к ректору, и он схватил его двумя пальцами, осторожно разворачивая.

Я замерла, сообразив, что всё это не к добру, а Анчуткин сдавленно всхлипнул, вынырнул из-за учебника, посмотрела на меня с ужасом, и спрятался опять.

– Краснова, – позвал меня ректор, передав тетрадный листок Ягушевской. – Потрудитесь пройти в кабинет Барбары Збыславовны. Она вас проводит, а я буду через пять минут.

10

– Не наводила я никаких прыщавых приговоров, – упрямо повторила я в пятый раз. – Я даже не знаю, что это такое!

– Василиса, – увещевала меня Барбара Збыславовна, – подумай те хорошенько. Может, вы не знали, что это такое и решили побаловаться? Или кто-то подсказал вам это сделать?

– Да ничего я не делала! – начала горячиться я. – С чего вы взяли, что это – я?!

– Потому что листок с заклятьем был у вас, – объяснила Барбара Збыславовна.

– И что?! – я вскочила, едва не перевернув столик, на который заботливая Ягушевская снова поставила вазочку с конфетами. – Я тут ни при чем. И этот листок мне подкинули!

Мы находились в кабинете Ягошевской, дожидаясь ректора, и я кипела от гнева и злости, потому что опять оказалась без вины виновата, и, судя по всему, мне опять никто не собирался верить.

Дверь кабинета распахнулась и появился Кош Невмертич – хмурый, как туча.

– И кто же подкинул? – спросил он, видимо, слышав мои слова.

– Вольпина, – сказала я, помедлив. – Она подходила ко мне и к Колокольчиковой. Меня похлопала по плечу, а Машке сказала, что у нее красивая юбка.

– И именно из-за юбки она отправила Колокольчикову на три месяца в инфекционное отделение? – вежливо поинтересовался ректор, усаживаясь в свободное кресло и забрасывая ногу на ногу. – Чем же вы с Колокольчиковой так досадили Вольпиной, что она пошла на крайние меры?