Василиса с премудростью

Целый ворох чувств противоречивых в душе царевны пробудился! Мысли табунами туда-сюда заметались, стараясь найти выход единственно правильный. И готова уж признать себя кругом виноватою, и готова все слова свои несправедливые назад взять, да прощения испросить… Только новая премудрость голову девичью посетила: «А нужна ли я ему по-прежнему? Стоит ли сейчас пред ним убиваться, коли нет в его лице ни грамма сочувствия, а уж любви и подавно след простыл.

– Я уйду сейчас, - робко глаза на Горыныча поднимая, шепчет умоляюще Василиса. А сама к полу скрипучему приросла словно, на поступок необычный для себя решается – поговорить на чистоту пытается, - только прежде ответь мне, как на духу, что дальше с нами будет, коли сожгу шкурку, вину свою признавая.

– Сам я теперь не представляю, - было ей ответом, - извела ты меня за годы эти. Не жди от меня обещаний больше никаких. С первой встречи нашей я хотел одного лишь только – любить тебя, рядом быть и делать тебя счастливой. Впрочем, и ты всегда того же хотела, взамен ничего не давая. Прав был Берендей, бесприданницей тебя называя, ведь не оставили тебе отец и мать самого главного – не научили на тепло теплом отвечать, на доброту - добром. Все нахрапом берешь, других ни с чем оставляя… И вот теперь не знаю, что дальше будет. Не знаю, смогу ли довериться тебе, смогу ли всерьез положиться и открыться сызнова.

Слова Горыныча, произнесенные им очень спокойно и твердо одновременно, больно ранили душу девичью. Не могла она и предположить раньше, что может он быть таким пугающе безразличным с нею. Невыразимая тоска охватила Василису, замещая собой прежнюю беспечность и безрассудство.

Так ничего и не ответив Владиславу, отвела царевна взгляд в сторону и, молча, прочь из комнаты его отправилась. Он не обернулся вслед, не окликнул, не остановил. Как добралась она до комнаты своей – вряд ли вспомнить смогла бы: пеленой слез не пролитых застланы были глаза царевны, оглушительным боем сердца перекрыт был ее слух… Многое предстояло обдумать красавице, дабы принять к обеду решение единственно верное.

ГЛАВА 5

Удивительно, как можно из очень счастливой и романтично настроенной барышни за короткое время самой потерянной и измученной стать?

Снова вспомнилась Василисе за несколько часов томительных жизнь ее в царстве родном. Вспомнилась матушка. Добрая, ласковая женщина с улыбкой нежной на губах. Людмила искренне любила мужа и дочь, и каждое действие ее только во благо родным направлено было. Даже обряд тот злополучный, не со зла ведь совершен был, но для укрепления семьи драгоценной. А батюшка… Со временем забывается все плохое, стирают годы из памяти слова резкие и поступки даже самые безумные, оставляя после себя лишь хорошее, светлое.

Только одного никак простить не могла родителям царевна – того, что ушли из жизни ее рано совсем, того, что бросили одну в мире полном жестокости и не подготовили совершенно к этому. Не было больше и нянюшки – советчицы первой, помощницы ненаглядной. Впрочем, зачем душою кривить? Василисы и самой не стало… той, какой ее близкие знали. Другая она теперь, и сейчас почившие родные вряд ли узнали бы в высокомерной красавице у окна их маленькую милую девочку.

Сама же царевна в себе изъянов предпочитала не замечать. Хоть и задумывалась множество раз до этого дня девица над прошлым своим и будущим (поведение свое обдумывала, причины, побудившие поступать именно так, а не иначе изыскивала), но всегда оправдания себе находила. Сызмальства втолковывали маленькой девочке, что нет ее краше, нет ее лучше; относились к ней, как к лучику света, прорезавшего собой непроглядную тьму. В конце концов, естественным это для царевны стало - восхищение и забота окружающих воспринимались ею как нечто совершенно естественное …

Но сегодня Владислав сказал что-то, отчего потерянной да врасплох застигнутой себя красавица почувствовала. Представив жизнь свою дальнейшую без Горыныча, ощутила девушка боль сердечную. Ну а после и вовсе невероятное случилось: сидя у окошка, покаялась царевна в гордыне и тщеславии излишних и даже (от смятения внезапно навалившегося) помолиться хотела, икону старую в углу комнаты заприметив. Хотела… только молитвы ни одной не вспомнила – так что решила такие меры на крайний случай оставить.

Еще некоторое время спустя, сморил несчастную сон крепкий.

И привиделось царевне, будто летает она по небу и смеется, сумасшедшая словно! Вроде и воля - вольная, свобода пьянит, словно мёд перебродивший… Да только слышны в смехе царевны нотки истерики нарастающей.

А вокруг тучи хмурятся, гром да молния в силу входят, серость непроглядная землю окутывает. Замерзать тогда стала красавица, и слабеть стали ее рученьки, коими махала она до этого, крыльями словно. Еще мгновение прошло и неминуемое случилось – камнем вниз полетела девушка, навстречу тьме, так давно зовущей в свои объятия цепкие…

– Просыпайтесь, проснитесь же! – раздался голос незнакомый обеспокоенный, когда, казалось, конец всем мучениям ее совсем уже близок был, - от как волнуется перед помолвкой-то! Ну-ка, Таська, подай кувшин со стола…

Полетели тут брызги воды на лицо да плечи Василисины, вскочила она мигом с постели, заозиралась:

– Что это? Кто посмел?!

– Простите, царевна, - отвечала ей одна из трех служек, рядом оказавшихся, - да только никак мы вас в чувства привести не могли, чтобы не говорили, как бы не просили… А ведь время уже. Скоро обедня праздничная, вас там как самую важную персону ожидают.

Еще минуту - другую постояла Василиса, моргая неустанно, в себя приходя, а затем снова на кровать уселась, с расспросами к чернавкам приставать стала:

– Что за обед? Зачем мне там быть обязательно?

Переглянулись девки друг с дружкой и давай хихикать, головами покачивать, меж собой перемигиваться:

– Так уж вы и не знаете, царевна?

– Наш-то, наш-то влюбилси в вас, мочи нет никакой!

– Уж все в округе знают, что женитесь скоро… Гостей приехало тьма – тьмущая! Даже погода им не помеха оказалась!

Раскудахтались служки, рады стараться. Перебивают одна другую, все новости враз выдать стараются:

– Сегодня объявит все царевич о чаяниях своих!

– А уж перстень какой он вам уготовил! Сам лично из матушкиных вещичек родовых выбрал!

– Ох, и свезло же вам! И силен, и богат, и по мужской части…

– Ну хватит! – спохватилась тут Василиса, сумев наконец в бесконечный поток речевой вклиниться, - принесите-ка лучше лохань с водой, вымыться желаю перед событием таким…счастливым.

– Так мы уже!

– Лохань-то водицей полна, вас только и ожидает!

– Еще и масел душистых принесли, как ваш царевич любить изволит!

– Не нужно ничего, только воду и мыло душистое – красавица проговорила, мрачнея с каждым мгновением все сильнее.

– Так как же это? А тело растереть, чтобы смог к вечеру жених ваш насладиться…

– Ничего. Больше. Не. Нужно!- четко слово каждое выделяя, молвила красавица, зверем хищным на служек глянув.

Поутихли чернавки, плечами только пожимают, да промеж собой взглядами переговариваются. Василиса же с себя рубаху с сарафаном скинула, косы расплела и, молча, в воду приготовленную погрузилась.