Василий Шукшин: Вещее слово

Сценарий еще готовится к публикации, еще «утрясаются» с редакцией журнала последние его детали, а Шукшин уже весь в работе над новым и, как сам он считает, главным своим фильмом. Он уже встречается, беседует с теми актерами, кого заранее себе наметил на основные роли. Вот отрывок из воспоминаний Михаила Ульянова, относящийся как раз к этому периоду – первому «запуску» фильма о Разине.

«Шукшин, – пишет Ульянов, – предложил мне в новом фильме попробоваться на Фрола Минаева… Вероятно, будучи легкоранимым, он обычно окружал себя чем—то вроде панциря, но когда увлекался, забывал обо всем и, словно улитка, выползал из своей раковины. Увлекся он и на сей раз.

Василий Макарович говорил о Стеньке Разине и его взаимоотношениях с Фролом Минаевым, говорил подробно и с удовольствием человека, которому удалось что—то сделать так, как он хотел.

Шукшин рассказал о сцене, которую хотел попробовать: Фрол бежит, Степан догоняет, идет бешеная гонка по степи, когда два врага, так сказать, выясняют отношения в седле.

Вероятно, эту вот сцену Василий Макарович создал в воображении и очень тщательно продумал. Она записана в романе, и огромный диалог – огромный для кино: там две печатные страницы – весь должен был проходить во время скачки. Ему рисовалась какая—то языческая картина: по половецкой степи, освещенной заходящим солнцем, два безумных человека летят на лошадях. Он был очень увлечен сценой.

А еще говорил, что трудно приходится: сценарий сложный, сил много потребует и денег – надо всё строить…

Среди актеров не очень принято величаться, поэтому мы были на «ты». В конце разговора я спросил:

– Вася, а как же ты все потянешь? И сниматься будешь, и снимать? Ведь трудно…

Он ответил – не буквально, а приблизительно – так:

– Ну и черт с ним – вытяну! Ну не могу оставить. Другого для меня выхода нет».

Но, увы, весной 1968 года картина о Разине было началась, но тут же и затормозилась. Почему? Ответ находим в письме Василия Макаровича Ивану Попову от 8 мая 1968 года. «Мои дела, – сообщает Шукшин „братке“, – пока оставляют желать лучшего – заморозили с „Разиным“. Остановили – 1) историческая тема – сейчас лучше бы современность. 2) Дорого: 45 млн. старых. 3) Слишком жесток Разин. Говорят, два года надо подождать. Пока суд да дело, сделаю сейчас современную картину, черт с ними, но борьба за „Разина“ продолжается. Был тут „в верхах“, говорят, поможем. Будете делать. Буду, конечно! Кстати, прочитай сценарий (№ 5, 6 „Искусство кино“ за этот год). Опыт исторического писания – у меня первый, мне дорого твое мнение. Пишу помаленьку. Скоро выйдет книга (сборник) в „Совписе“ [9] – вышлю».

9

То есть в издательстве «Советский писатель». (Прим. ред.)

В этом же письме Василий Макарович сообщал о деталях личной жизни:

«Да, с родными вот у меня того… Наташе, конечно, надо помочь. Но это будет удар для матери. Совсем одна останется. Дом мне, тем не менее, продавать не хочется – я как—то сразу вдруг осиротею. Потом, растут дети – мне хочется, чтоб они знали деревню не по рассказам папы. (Лида беременна еще одним – 6 мес.) А может, удастся когда—нибудь съехаться вместе – семействами, твоим и моим – есть куда. Нет, пусть торчит, ничего ему не станется».

Здесь надо кое—что пояснить. Наталья Макаровна переходила на новую работу в Бийск. Встала необходимость – купить для нее и ее детей кооперативную квартиру в городе. Василий помог, но в результате этого мать оставалась в Сростках одна. Перебираться ей вслед за дочерью в Бийск, продать дом? Последнего Василий Макарович никак не хотел… Дом на родине давно уже значил для него гораздо больше, чем просто место для жилья, чем крыша над головой…

А быт его – наконец—то! – входил в колею и, худо—бедно, устраивался. Ох, и тесна стала «малолитражная», как Шукшин ее называл, квартирка 33 на пятом этаже в доме 25 по проезду Русанова! Совсем еще недавно здесь всей «мебели» было: старая раскладушка, да щербатый стол с табуреткой, да на голой стене фотопортрет Есенина с курительной трубкой… Теперь же стало – «все как у людей»: стандартная, для маленькой квартиры, мебель, детская кроватка в углу… Курить и работать – а для Шукшина это почти синонимы – стало возможно (особенно с рождением еще одной дочери) лишь на кухне, по ночам. Но Василий Макарович не жаловался, он работал!

«Современная картина», о которой он сообщил «братке» и которую тут же приступил делать, – это «Странные люди», фильм, чья прокатная судьба сложилась на редкость несчастливо: даже на сегодняшний день его посмотрели далеко не все желающие…

Шукшин взялся за эту работу, мучительно переживая «заморозку» своего любимого детища, но взялся тем не менее с огромным желанием, с великим стремлением сделать фильм важный и интересный во всех отношениях: как—никак, а почти три года он был в «простое» как режиссер, и надо было – Шукшин иначе не мог! – выйти к зрителю не просто с очередной картиной, а с фильмом—событием. Кроме того, от этой работы в какой—то мере зависела и экранная судьба «Разина».

Так как для создания отдельного сценария времени практически не оставалось, Шукшин, хотя и пришел уже к выводу, что для фильма лучше иметь оригинальную и цельную литературную основу, снова обратился к своим рассказам. Причем на этот раз решил избрать форму прямой экранизации каждого из рассказов, не соединяя их между собой сюжетными «мостиками» (в титрах фильма так и значилось: «Три рассказа»). Сразу были отобраны «Чудик», незадолго до того опубликованный в «Новом мире», и «Миль пардон, мадам!» – рассказ, который был только—только Шукшиным написан (увидит свет в ноябрьской книжке «Нового мира» за 1968 год). Для третьей киноновеллы Василий Макарович отобрал поначалу рассказ «Вянет, пропадает» и долго сопротивлялся уговорам В. Гинзбурга заменить его «Думами», очень пришедшимися по душе оператору. Наконец он сдался. Почему? В. Гинзбург высказывает предположение, что согласие заменить рассказ «Вянет, пропадает» «Думами» было продиктовано желанием Шукшина открыто заговорить о Разине с экрана. В общем и целом это справедливо, но нуждается в разъяснении, которого оператор в своих воспоминаниях не сделал, так как не знаком, судя по всему, с ранним шукшинским рассказом «Стенька Разин». Чтобы читателю всё стало окончательно понятно, поясняю: в «Думах», как таковых, разинской темы вообще нет, а в киноновелле под тем же названием она появляется благодаря тому, что Шукшин экранизировал здесь не один рассказ, а два, «поселив» героя «Стеньки Разина», скульптора—самоучку, в том же колхозе, председателем которого является Матвей Рязанцев – герой рассказа «Думы», и добавив несколько коротких сцен, где эти герои участвуют вместе. Но дело здесь не в том, что Шукшин, страстно стремившийся к киновоплощению образа Степана Разина, не смог удержаться от того, чтобы хоть как—нибудь о нем не сказать в следующей своей работе. Нет, не «как—нибудь», не просто «заговорить о Разине с экрана открыто» он хотел, а с вполне определенной и конкретной целью: показать и доказать и широкому зрителю, и тем людям, от которых зависит, быть или не быть картине «Я пришел дать вам волю», что образ Степана Тимофеевича по—прежнему живет в народе, любим народом, но о реальном Разине люди знают все—таки очень немного, очень приблизительно (история творческих мук и неудачи деревенского скульптора должны были восприниматься и воспринимаются, несомненно, еще и таким образом). А отсюда вытекает необходимость скорее дать народу киноэпопею о народном вожде…

Натурные съемки «Странных людей» проходили во Владимирской области. Но Шукшин впервые «изменил» родному Алтаю не потому, что этого потребовали творческие задачи данного фильма (они—то как раз диктовали обратное: алтайскую натуру, ибо в рассказах действие разворачивается именно там и все герои – сибиряки). Во Владимире, Суздале и других древних русских городах и поселках этого региона Василий Макарович хотел проникнуться стариной, приискать места, которые пригодились бы в дальнейшем для съемок «Я пришел дать вам волю». Ему было сказано о дороговизне съемок «Разина» из—за того, что столь много надо строить для фильма, и это крепко въелось в сознание. Стремление во что бы то ни стало удешевить съемки стало для Шукшина даже своего рода навязчивой идеей. В этих целях, в поисках почти готовой натуры для «Разина», он исследовал не только Волгу и Дон, но и владимирские края, а затем выбрал по таким же соображениям для съемок «Калины красной» древний Бело—зерск и его окрестности и вологодские земли.

На съемках «Странных людей» Шукшин вообще активно готовился к киновоплощению «Я пришел дать вам волю». Во время перерывов на площадке и урывая часы от сна и отдыха во владимирской гостинице, он нередко беседовал о будущем фильме с Евгением Лебедевым, Всеволодом Санаевым, Юрием Скопом и другими участниками съемочной группы «Странных людей», предполагая всех их занять на разные роли в «Разине». Между собой они даже стали называть себя ра—зинцами… В киноромане, как известно, действуют и духовные лица, в том числе и значительного сана. Чтобы не ошибиться в деталях при воплощении этих персонажей на экране, Василий Макарович добился нескольких встреч и консультаций с митрополитом и некоторыми другими представителями высшего духовенства во Владимире, а затем и в Москве.

Все, кто был в данной киноэкспедиции, вспоминают о прекрасной дружественной атмосфере, царившей на съемках, о хорошем и даже праздничном настроении. Но случилось непредвиденное: внезапно Шукшин снова тяжело заболел (уснул на несколько часов от перенапряжения прямо на сырой земле – воспаление легких). Но и в больнице он думает не только о том, как выйти из трудного положения и доснять «Странных людей», но и о «Разине». В октябре 1968 года Лидия Андреевна Новак получает в ответ на свое письмо такую вот весточку от Шукшина:

«Получил Ваше письмо. Отвечаю из больницы (воспаление легких), поэтому не смогу быть обстоятельным, как хотелось бы.

Дела наши (зная Вас как активного «разинца») – в общем, хорошие. По весне, должно быть, «поднимемся». Материалы интересные для Вашего музея, конечно, будут. (Они уже есть.) И, конечно же, все наиболее ценное мы сможем передать потом в Ваше распоряжение.

Есть возможность заинтересовать кинодокументалистов – снять документальный фильм «По местам Разина» или еще как (к юбилею). Как только буду немного свободен, так займусь этим. С Вашего позволения, буду говорить, что работники музея истории донского казачества помогут тем, кто займется этой работой. Вообще, если бы страна более широко отметила 300–летие восстания, мы бы имели право считать, что внесли в это доброе дело посильный вклад…»