Василий Шульгин
Шрифт:
Поэтому попытки правительства законодательными средствами успокоить и повернуть массовые ожидания в русло согласования интересов не были эффективными.
За Корниловым стояли финансово-промышленные круги (А. И. Гучков, П. П. Рябушинский, А. И. Вышнеградский, А. И. Путилов) и кадетская партия. Как говорил тогда председатель Союза офицеров армии и флота подполковник Л. Н. Новосильцев, повторяя слова декабриста П. И. Пестеля: «Всякое временное правительство должно быть диктатором».
Армия действительно находилась на грани развала. Терпение генералов иссякло, военный переворот был неизбежен.
Шульгин об этом знал, даже участвовал в его организации, но ничего в своих воспоминаниях об этом не сказал.
В дневниках и письмах генерала Алексеева находим оценку состояния армии на тот период: «„Рука великого реформатора“ армии Гучкова вымела из наших рядов в наиболее острую и критическую минуту
У этого человека безграничное самомнение. „Фигляр-министр“ (О Керенском)…
Нет у русского человека „родины“, у него сейчас только революция» [330] .
Разочарование генералов в революции было очевидно.
Керенский в целом был согласен со многими взглядами Корнилова на положение в стране и пути выхода из него. Так, министр иностранных дел Терещенко говорил английскому послу Бьюкенену о позиции «группы Керенского» в правительстве: следует ввести военное положение во всей стране, использовать военно-полевые суды против железнодорожников и принуждать крестьян продавать зерно. Керенский встречался с генералом Корниловым и говорил ему о необходимости постепенной подготовки решительных действий.
330
Русский исторический архив. Прага, 1929. Сб. 1. С. 18, 38.
Как пишет Бьюкенен, Керенский сам говорил ему (в 1918 году), что знал о замыслах Корнилова (со слов самого же генерала!) установить военную диктатуру, то есть данная цель не была чужда премьер-министру [331] .
Однако введение диктатуры и разгон Совета неизбежно устранили бы с политической сцены самого Керенского. Поэтому он мог оставаться на ней, балансируя между промышленниками, военными и Советом, что в конце концов должно было закончиться крахом его правления. Сказав Корнилову о поддержке, он в следующую минуту вострубил об угрозе для революции.
331
Бьюкенен Дж. Указ. соч. С. 284.
О начале Государственного совещания Шульгин вспоминал очень выборочно, ничего не сказав о разыгравшемся прямом столкновении Керенского и Корнилова. По его словам, Керенский произнес «трепетную» речь, которая напомнила сильные речи Столыпина:
«… Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне нашей родины, для того, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том, что ждет вас и что переживает сейчас великая, но измученная и исстрадавшаяся родина наша. Мы призвали вас сюда, чтобы сказать эту правду всенародно в самом центре государства Российского, в городе Москве. Мы призвали вас для того, чтобы впредь никто не мог сказать, что он не знал, и незнанием своим оправдать свою деятельность, если она будет вести к дальнейшему развалу и к гибели свободного государства Российского» [332] .
332
Шульгин В. В. Тени… С. 160.
Кроме общих слов Керенский предупредил, что всякие попытки военного выступления против правительства провалятся, так как будут перекрыты железные дороги.
Английский посол упрощенно смотрел на взаимоотношения двух главных политических соперников: «Керенский же, у которого в последнее время несколько вскружилась голова и которого в насмешку прозвали „маленьким Наполеоном“, старался изо всех сил усвоить себе свою новую роль, принимая некоторые позы, излюбленные Наполеоном… Керенский и Корнилов, мне кажется, не очень любят друг друга, но наша главная гарантия заключается в том, что ни один из них, по крайней мере в настоящее время, не может обойтись без другого. Керенский не может рассчитывать на восстановление военной мощи без Корнилова, который представляет собой единственного человека, способного взять в руки армию. В то же время Корнилов не может обойтись без Керенского, который, несмотря на свою убывающую популярность, представляет собой человека, который с наилучшим успехом может говорить с массами и заставить их согласиться с энергичными мерами, которые должны быть проведены в тылу, если армии придется проделать четвертую
зимнюю кампанию» [333] .333
Бьюкенен Дж. Указ. соч. С. 280.
В речи генерала Каледина прозвучало требование: «Расхищению государственной власти центральными и местными комитетами и Советами должен быть немедленно и резко поставлен предел».
Поразительная сцена разыгралась в зале: члены Петроградского совета и «революционные» солдаты отказались встать и приветствовать главнокомандующего Корнилова. Корнилов, участию которого в совещании Керенский пытался воспрепятствовать, произнес страстную речь. При выходе Корнилова из Большого театра его осыпали цветами, юнкера и текинцы подняли его на плечи как триумфатора.
Советские историки обобщенно указывали, что «…в речах генерала Л. Г. Корнилова, генерала А. М. Каледина, П. Н. Милюкова, В. В. Шульгина и др. была сформулирована программа контрреволюции: ликвидация Советов, упразднение общественных организаций в армии, доведение войны до победного конца и т. д.».
Однако выступление нашего героя произвело сильное впечатление: «Из всех речей, произнесенных на Московском совещании, наибольшее на всех впечатление произвела речь Шульгина. Своим патриотическим чувством он сумел заразить даже всю враждебную ему часть аудитории. Говорил он медленно, слабым голосом, но в то время как речи других ораторов прерывались то справа, то слева, речь Шульгина точно всех заворожила. В зале стало совершенно тихо, и каждое слово его было отчетливо слышно на всех местах огромного театра. Даже большевики не могли освободиться от гипноза шульгинского красноречия» [334] .
334
Оболенский В. А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988. С. 542.
Командующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин оставил свое описание столкновений на Государственном совещании.
«Волнуется Шульгин (правый): „Я хочу, чтобы ваша власть (Временного правительства) была бы действительно сильной, действительно неограниченной. Я хочу этого, хотя знаю, что сильная власть очень легко переходит в деспотизм, который скорее обрушится на меня, чем на вас, друзей этой власти“…
Еще более яркое противоречие сказалось в области военной. Верховный главнокомандующий в сухой, но сильной речи нарисовал картину гибнущей армии, увлекающей за собою в пропасть страну, и изложил, в весьма сдержанных выражениях, сущность известной своей программы. Генерал Алексеев с неподдельной горечью рассказывал печальную историю прегрешений, страданий и доблести былой армии, „слабой в технике и сильной нравственным обликом и внутренней дисциплиной“. Как она дошла до „светлых дней революции“ и как потом в нее, „казавшуюся опасной для завоеваний революции, влили смертельный яд“. Донской атаман Каледин, представлявший 13 казачьих войск, не связанный официальным положением, говорил резко и отчетливо:
„Армия должна быть вне политики. Полное запрещение митингов и собраний с партийной борьбой и распрями. Все советы и комитеты должны быть упразднены. Декларация прав солдата должна быть пересмотрена. Дисциплина должна быть поднята в армии и в тылу. Дисциплинарные права начальников должны быть восстановлены. Вождям армии — полная мощь!“
…Что сделает правительство? Найдет ли оно в себе достаточно силы и смелости порвать оковы, наложенные большевиствующим советом?
Корнилов заявил твердо и дважды повторил: „Я ни одной минуты не сомневаюсь, что (мои) меры будут проведены безотлагательно“.
А если не будут, — борьба?
Он говорил еще: „Невозможно допустить, чтобы решимость проведения в жизнь этих мер каждый раз проявлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и потери Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги, и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен, ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии“» [335] .
335
Деникин А. И. Указ. соч. С. 458–460.