Василий Шуйский

Царь Василий Шуйский и его бояре хотели развить свой успех. Главная угроза по-прежнему исходила от армии короля Сигизмунда III под Смоленском, поэтому был задуман весенний поход всех соединенных сил Московского государства и «немецкого» войска на Можайск и далее Смоленск. Необходимые назначения были сделаны уже ко дню Благовещения 25 марта. Ходили слухи, что рать снова должен был возглавить боярин князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Однако его имя в росписи воевод, назначенных для похода в Можайск, не упоминалось [426] .

426

См.: АИ. Т. 2. № 282. С. 341.

Хотя общий сбор войска был отложен из-за весенней распутицы «до просухи», отдельные передовые отряды ушли из Москвы к Можайску уже в середине марта, а 29 марта в разрядных книгах датируется выступление передового полка князя Андрея Васильевича Голицына и князя Данила Ивановича Мезецкого. Кроме того, борьбу с бывшими тушинцами продолжали отряды воевод, посланных еще князем Скопиным-Шуйским (до прихода его войска в Москву). Под Ростов, с тем чтобы двигаться далее на Кашин и Тверь, были направлены воеводы князь Иван Андреевич Хованский и князь Яков Петрович Барятинский. Новый шведский корпус под командованием Эверта Горна, объединившись с ними, освободил Ржеву Владимирову и Зубцов. В Волок преследовать отходящие польско-литовские войска был отправлен воевода Григорий Валуев.

В этот момент и произошло одно из самых трагических и нелепых происшествий в истории русской Смуты — необъяснимая смерть молодого, находившегося в самом расцвете сил, 24-летнего воеводы Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Жители Московского государства только-только получили надежду. Молодой воевода справился с задачей, которую безуспешно пытались разрешить с самого начала царствования Василия Шуйского его старшие — и «по местам», и по возрасту — родственники. Но дух победы и ощущение радости, принесенные армией князя Михаила Шуйского, сменились трауром из-за безвременной утраты того, кого уже многие начинали видеть «не господином, но государем». Не без оснований в давно возникшей зависти к успехам князя Михаила Скопина-Шуйского видели возможную причину его преждевременной смерти. Автор «Нового летописца» писал, что даже Якоб Делагарди «говорил беспрестани» своему другу, «чтоб он шол с Москвы, видя на него на Москве ненависть» [427] (конечно, речь идет не о московском посаде, где царило восхищение освободителем столицы, а о дворце, где всегда властвовала зависть). В современной событиям «Повести о князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском» приводится версия, показавшаяся москвичам наиболее убедительной. Оказалось, что князю не прошло даром то, что он потревожил опричные тени. Все тогда хотели прикоснуться к славе воеводы и понимали, что если он даже не станет царем, то первым боярином будет обязательно. Но место первого боярина при царе Василии Шуйском было давно и прочно занято его братом, князем Дмитрием Ивановичем Шуйским. И вот на пиру у князя Ивана Михайловича Воротынского по поводу крестин его новорожденного сына «княжевича» Алексея сошлись «крестный кум» князь Михаил Скопин-Шуйский и кума Екатерина Шуйская, она же — жена князя Дмитрия Ивановича Шуйского и дочь Малюты Скуратова (прозвище ее отца, как известно, стало нарицательным для обозначения злодейства). А дальше, переходя на особый размер погребального плача, автор «Повести» описывает, как был отравлен князь:

427

Новый летописец. С. 96.

И как будет после честного стола пир навесело, И дияволским омрачением злодеянница та, Княгиня Марья ^{3} , кума подкрестная, Подносила чару пития куму подкрестному И била челом, здоровала С крестником Алексеем Ивановичем. И в той чаре питии Уготовано лютое питие смертное. И князь Михайло Васильевич Выпивает ту чару досуха, А не ведает, что злое питие лютое смертное [428] .

428

РИБ. Т. 13. Стб. 1334.

Скорее всего, происшествие на пиру и дало повод для устойчивых слухов, которые приводят источники. По свидетельству «Нового летописца», «мнози же на Москве говоряху то, что испортила ево тетка ево княгиня Катерина, князь Дмитреева Шуйскова». Так это или нет, неизвестно. Остается лишь повторить вслед за летописцем: «…а подлинно то единому Богу».

Известно другое: болезнь князя Михаила Скопина-Шуйского продлилась в тяжких страданиях несколько недель. (Пасхальные торжества в «Велик день» 8 апреля, когда было сказано окольничество воеводе Семену Васильевичу Головину, отличившемуся во время похода рати от Великого Новгорода к Москве, происходили уже без князя Михаила Васильевича [429] .) Автор «Повести» говорил о том, что «нача у него утроба люто терзатися от того пития смертного», и приводил картину невыносимых предсмертных страданий князя: «Он же на ложе в тосках мечущеся, и биющеся, и стонуще, и кричаще люто зело, аки зверь под землею». В «Новом летописце» добавлена еще одна подробность: у князя «безпрестани бо идяша кровь из носа». Скопина пытались лечить «дохтуры немецкие со многими лечебными пригодами», но и они «не можаше никако болезни тоя возвратите», в бессилии наблюдая агонию: «Из двора дохтуры немецкия от князя идяху и слезы испущаху, аки о государе своем». 23 апреля, в день Георгия Победоносца, князя Михаила Скопина-Шуйского не стало [430] .

429

См.: Белокуров С. А.Разрядные записи за Смутное время… С. 225.

430

Новый летописец. С. 96–97; РИБ. Т. 13. Стб. 1335.

На Москву словно опустилась ночь. Никого так не оплакивали со времен кончины царя Федора Ивановича. Смерть этих двух Рюриковичей окончательно похоронила династию. Как писал С. М. Соловьев (и сочувственно его цитировавший С. Ф. Платонов), смертью Скопина «порвана была связь русских людей с Шуйским» [431] . Причем стало выясняться это уже в момент похорон, превратившихся в одну из первых стихийных демонстраций. Царь Василий Шуйский и его окружение так до конца и не поняли, какой переворот произошел в умах людей с появлением князя Михаила Васильевича. На двор покойного потянулись все те, кто воевал вместе с ним. «От войска же его и дружины хоробрыя князя Михайла Васильевича ближние его подручники, воеводы, и дворяне, и дети боярские, сотники и атаманы прихождаху во двор его, и ко одру его припадая со слезами и со многим воплем и стонанием, — писал автор «Повести». — И жалостно во слезах глаголаше и причитаху: „О господине, не токмо, не токмо, но и государь наш, князь Михайло Васильевич!“» Как видим, то, что страшно было произнести вслух при живом князе Михаиле Скопине-Шуйском, прорвалось во время его похорон, когда его, не стесняясь, называли государем. А действительный государь, царь Василий Шуйский, продолжал делать одну ошибку за другой. Некие «московские велможи» пытались даже воспрепятствовать прощанию с князем Скопиным-Шуйским его соратника воеводы Якоба Делагарди «со двенацатьми своими воеводы и с своими дворянами». Неназванные охранители «не хотяху ево во двор ко князю пустити, неверствия ради, к мертвому телу», но были посрамлены шведскими наемниками, добившимися своего права проститься с боевым товарищем.

431

Платонов С. Ф.Очерки по истории Смуты… С. 334.

Князья Шуйские решили похоронить воеводу в родовой усыпальнице в Суздальском соборе Рождества Богородицы. Пока же, до времени, из-за того, что этот город лишь недавно был освобожден от сторонников Вора, тело князя вознамерились положить в дубовом фобу в Кремлевском Чудовом монастыре. Может быть, эта-то деталь и стала сигналом к действию. Когда по торговым рядам стали искать подходящую дубовую колоду (а князь Скопин-Шуйский, к зависти малого «возрастом», то есть ростом, царя Василия Шуйского, был еще и настоящим великаном), недовольство москвичей выплеснулось наружу. Как рассказывает автор «Повести», узнав о стремлении «положить» тело князя в простом гробу в Чудовом монастыре, все «народное множество» стало твердить об одном: «Подобает убо таковаго мужа, воина и воеводу и на сопротивныя одолителя, яко да в соборной церкви у Архангела Михаила положен будет и гробом причтен царским и великих князей великие ради его храбрости и одоления на враги и понеже он от их же рода и колена» [432] . С таким протестом поделать уже было ничего нельзя. Царю Василию Шуйскому оставалось только подчиниться «гласу народа», и он согласился: «Достойно и праведно сице сотворити». Еще день в Архангельском соборе в Кремле, вопреки всем правилам, прощались с князем Михаилом Скопиным-Шуйским все, кто хотел («иже есть хто неведаше его во плоти, но слышавше его храбрость и на враги одоление»). Только тогда, когда был изготовлен подобающий каменный гроб, царь и патриарх возглавили многотысячную траурную процессию, совершили необходимые службы и погребли тело князя Михаила Васильевича в приделе Архангельского собора, в самом почетном месте, рядом с гробами царя Ивана Грозного и его детей, царевича Ивана и царя Федора Ивановича.

432

РИБ. Т. 13. Стб. 1339.

Глава восьмая Потерянный престол

Клушинская катастрофа

В мае-июне 1610 года пришло время решительных сражений царя Василия Ивановича с королем Сигизмундом III. Союзники из набранного в Швеции вспомогательного войска во главе с Эвертом Горном и французским капитаном Делавилем, соединившись с воеводой Григорием Валуевым, доделали начатое еще князем Михаилом Скопиным-Шуйским дело. Они нанесли последнее поражение тушинцам, оставшимся без своего гетмана князя Романа Ружинского, умершего спустя короткое время после оставления Тушина, и выбили их из Иосифо-Волоцкого монастыря 11 (21) мая 1610 года. Тушинские полки и роты прекратили свое существование в качестве самостоятельного войска и начали отступление к Смоленску, чтобы соединиться с королевской армией. В битве за Иосифо-Волоцкий монастырь они растеряли своих пленников, в том числе самого ценного для них, «нареченного патриарха» Филарета, получившего возможность вернуться в Москву [433] . Григорий Валуев «с пешими людми» получил приказ соединиться с основной армией, собиравшейся под Можайском. Вместе с воеводой князем Федором Андреевичем Елецким ему велено было «поставить острог» недалеко от Вязьмы в Цареве Займище.

433

См.: Мархоцкий Николай.История Московской войны. С. 66–71; РИБ. Т. 1. Стб. 190.

Во главе войска, выступившего к Можайску, был поставлен царский брат, боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский, «прославившийся» как совершенно бездарный полководец. В других обстоятельствах решительный поход на войско короля Сигизмунда III под Смоленском должен был бы возглавить князь Михаил Скопин-Шуйский, уже имевший опыт военных действий совместно с наемной «немецкой» ратью. Позднее автор «Иного сказания», не скрывая своего осуждения, напишет об этой вынужденной смене командующего царской армией: «В его место дал воеводу сердца не храбраго, но женствующими обложена вещми, иже красоту и пищу любящаго, а не луки натязати и копия приправляти хотящаго» [434] . Как вскоре выяснится, это назначение и предопределило поражение царя Василия Шуйского и окончательное крушение так и не начавшейся династии князей Шуйских.

434

РИБ. Т. 13. Стб. 119.

Другому решению царя Василия Шуйского суждено было, наоборот, изменить впоследствии всю историю русского дворянства. Речь идет об известном указе царя Василия Ивановича, разрешавшем служилым людям, отличившимся во время осады тушинцами Москвы, переводить часть своих поместных владений в вотчину. Речь шла об одной пятой, составлявшей 20 четвертей из 100 [435] . Этот важнейший указ не сохранился или не был письменно зафиксирован. Об обстоятельствах его принятия долгое время было известно только из упоминания в челобитной Захара Ляпунова польскому королевичу Владиславу уже во второй половине 1610 года: «И царь Василей, поговоря с потреархом и с бояры, которые на Москве в осаде сидели, а к Вору не отъезжали и не изменяли, приговорили: давати боярам и розных городов дворянам и детем боярским, за службу и за осадное сиденье, поместье в вотчины». Недавно А. В. Антонов обнаружил рассказ об этом указе старца Дионисия — думного дьяка Николая Новокщенова, служившего при царе Василии Шуйском в Поместном приказе: «То де я помню, что то перво при царе де Василье Ивановиче было ему имянной приказ от него, царя Василья, у Благовещения Пресвятыя Богородицы, что на сенях, у обедни, у своего царьского места. А на которой празник, и того он не упомнит. А приказал де ему царь Василей дать за службу преж всех челобитчиков Григорью Васильеву сыну Измайлову ис подмосковного ево поместья в вотчину». Первые пожалования давались «не в образец», для этого требовался личный указ царя Василия Шуйского, поощрявшего таким образом служивших ему людей.

435

См.: АИ. Т. 2. № 311/III. С. 368; Законодательные акты Русского государства второй половины XVI — первой половины XVII века… № 64. С. 79; Акты служилых землевладельцев… Т. 3. № 563. С. 493.

Рассказ старца Дионисия очень хорошо объясняет механизм принятия указов по одному царскому слову, продолжавший существовать при царе Василии Ивановиче. Как и то, что царские распоряжения могли трактоваться очень вольно. Русское право опиралось на прецедент, поэтому выдача вотчины из поместья одному человеку должна была спровоцировать вал подобных челобитных. Очень скоро единичное распоряжение стало нормой земельных отношений.

Самые ранние жалованные грамоты на вотчины, выданные «за царево Васильево осадное сиденье», датируются началом мая 1610 года. Это дало основание Б. Н. Флоре высказать предположение о том, что целью издания указа было «сплочение русского дворянства вокруг трона накануне похода русских войск к Смоленску» [436] . Возможно, и так, но раздачи вотчин продолжались еще много лет после того, как смоленский поход потерял всякую актуальность. Указ о переводе поместий в вотчины 1610 года стал самым лучшим способом зафиксировать земельную собственность, приобретенную служилыми людьми за время Смуты. Сначала указ применялся только в отношении сторонников царя Василия Шуйского. Формуляр грамот, выданных в мае-июле 1610 года, имел в виду осаду Москвы в узком смысле (то есть непосредственно тех, кто служил в 1608–1610 годах в столице): «Будучи на Москве в осаде, против тех злодеев наших, стояли крепко и мужественно». Не исключено, что это было связано еще и с запоздалым стремлением отблагодарить московских осадных сидельцев, не получивших заслуженной награды после ликвидации Тушинского лагеря и триумфального прихода в Москву рати князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Даже Захар Ляпунов в упомянутой челобитной королевичу Владиславу имел в виду удовлетворение своего права на пожалование вместе с другими служилыми людьми, кто сидел «на Москве от Вора в осаде». Позднее, с 1613 года, уже при царе Михаиле Федоровиче, «московская осада» стала толковаться расширительно и включила всех, кто смог доказать, что участвовал в земском движении за царя Василия Шуйского: «Будучи в Московском государстве при царе Василье… против тех злодеев наших стоял крепко и мужественно» [437] .

436

Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России… С. 176, 196.

437

См.: ААЭ. Т. 2. № 159. С. 274–275; Акты времени правления царя Василия Шуйского… № 49–50. С. 55–57, № 52. С. 59–60.