Васька

— Ходят, ходят, — проворчал Лобода, — дверями гремят… На чем я остановился?.. Надо аккуратней ходить. Шуметь надо меньше. Фу ты, шут… С мысли сбил…

— Вы начали про колобок, — напомнил Бибиков.

— Да, да, обожди, обожди! — заторопился начальник. — Подходит после совещания, дает реплику: «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?»

— Это вы уже говорили, — сказал Бибиков.

Обожди, обожди! Запросто, понимаешь? «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?» Так я стою, а так он. «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?» Я, конечно, растерялся. Шут его знает, как в таких случаях рекомендуется реагировать. Вот так я стою, а так — он. Ну, думаю, пан или пропал. «Вращаюсь, говорю, по силе возможности!» Смеется… — Лобода сделал длинную паузу, стараясь справиться с подступающей слезой умиления. — Смеется… «Гляди, говорит, чтобы голова не закружилась».

— Многогранный руководитель, — сказал Бибиков. — Титан.

— В чем и дело! — Лобода громко высморкался. — Титан! Многогранный!.. Да, товарищи, учтите: как прибудет — в карманы не лазить. Ни за папиросами, ни за чем. Есть такое указание.

Митя сообразил, что речь шла о Первом Прорабе. И простая мысль ошеломила его: ведь Первый Прораб имеет право опоздать и на час, и на сутки, не обращая внимания ни на Митину свиданку, ни на Лободу.

— Федор Ефимович, — заныл он. — Мне отгул положен. Мое присутствие, я думаю, не обязательно.

— Вот она, нынешняя молодежь! — качнул головой начальник. — Ждем, можно сказать, титана, а у него отгул. Я прошлый год с аппендицитом в пузе прискакал на него глянуть…

— Чего на него глядеть? Что он, крокодил? — возразил Митя. Ему недавно стукнуло семнадцать. Комсомолец он был еще зеленый, и с его языка иногда срывались непродуманные выражения.

Наступила ледяная тишина.

— Надо так надо, — поспешно поправился Митя и тоскливо взглянул на часы, украшавшие ослепительно белую изразцовую стену конторы. Недавно здесь размещался мясной магазин, могучие крюки, рассчитанные на тяжесть свиных и говяжьих туш, торчали между канцелярскими шкафами.

Часы показывали семь десять.

— А помнишь, как он Гусарову явился? — спросил Лобода.

Инженер Бибиков вздрогнул. Он откровенно клевал носом. От хронического недосыпа заместитель по техчасти выглядел неумытым, алчущим опохмелки отставным актером, и ни интеллигентная стеклянно-серебряная бородка, ни старомодная ленточка пенсне не могли сгладить этого впечатления.

— Помнишь, Гусарову явился? Свая ни туда, ни сюда, Гусаров кроет по-церковнославянскому. А он — вот он и он. Другой бы сгоряча за нецензурку, а он: «С тебя гривенник, Гусаров». — Губы Лободы задрожали, и он полез в карман за платком. — Вот она где, чуткость, — проговорил он умиленно. — Вот она где!

— Титан, титан! — бормотал Бибиков. — Ничего не скажешь!

— У них комсомольцы назначили штраф за матерщину, — робко пояснил Митя.

— У них, понимаешь, комсомольцы наложили штраф на матюки, — объяснил Лобода, игнорируя и Митю и его комментарии. — Вот он и говорит: «С тебя гривенник, Гусаров».

Возникло молчание. Каждый, как пишут в нынешних романах, думал о чем-то своем.

— А совещание в горкоме! — испугавшись, что чуть было не забыл исторического факта, воскликнул Лобода. — Гусаров докладывает: «Заложение — шестнадцать шестьдесят». А он без шпаргалки, с лету: «Не шестнадцать шестьдесят, а шестнадцать шестьдесят пять».

— Самородок! — откликнулся Бибиков.

— В чем и дело! — подхватил Лобода. — Небось заложение нашей шахты лучше тебя знает… Да, товарищи, учтите, станет здороваться — руку крепко не жать! Есть такое указание!.. А на двадцать первой, помнишь, что учудили? Лампочки выкрутили, чтобы не видать было. А он идет в темноте и дает конкретные указания. Ему света не надо! Без свету скрозь землю видит. Даром что на строителя не учился!

Товарищ Шахтком принял положение «смирно» и сказал:

— Не случайно страна назвала его Первым Прорабом!

Он был заикой. Самая простая фраза, особенно если она начиналась на «н», давалась ему с трудом. И все же смолчать при таком разговоре он не решился. Его молчание могло быть неправильно истолковано.

— Он, говорят, сапожником был при царе, — старался восстановить расположение начальства Митя.

Лобода туго обернулся. Во взгляде его было что-то болезненное. Так мать, жалеючи, смотрит на неудачное чадо свое.

— Воду проверил? — спросил он скорбно. — В бачках хоть вода-то у тебя есть?

— Вода есть, Федор Ефимович. Только возле сто пятой кто-то кружку унес.

— Что значит — унес? Она на цепке.

— Оторвал и унес. Совместно с цепкой. Я, Федор Ефимович, велел все молотки, какие есть, запустить. И с долотами, и без долот. Для шума.

— А вот это ты… — начал было Лобода, но дверь хлопнула.

И снова Товарищ Шахтком застыл в неподвижной стойке, снова начальник забыл, что хотел сказать, и снова в контору вошел не тот, кого ждали.

В конторе появилась Чугуева.

Работала она возле воды, на гравиемойке. Грузную, крупнокалиберную фигуру ее обтягивал дефицитный каучуковый комбинезон, и она чем-то смахивала на водолаза. На ней были плоские, как лопаты, рукавицы и каучуковая штормовка. Вразвалочку, будто одна нога в туфле, а другая босая, протопала она, чмокая дырявыми сапогами-метроходами, мимо начальства и нелепо встала посреди зала.

— Куда, куда! — вскрикнул Лобода, с ужасом взирая на рубчатые следы, заляпавшие пурпурную ковровую дорожку. — Куда, куда! Куда, куда, куда!

Дорожка была выпрошена взаймы в соседней библиотеке и тянулась от порога до ампирного кресла по кратчайшему расстоянию.

— Николай Николаевич! — кричал Лобода. — Ну чего же вы? Что за безобразие? Кто это?

— Наша. С мойки, — отозвался Бибиков. — Простите, матушка, а без спросу врываться не полагается.

— Врываются, понимаешь! — воскликнул Лобода.

— Прошу немедленно выйти, — продолжал Бибиков. — Будьте любезны. У нас срочное совещание.

— Совещание, понимаешь! Врываются!

Чугуева бессмысленно глядела в воздух и не двигалась с места.

— Что с вами? — спросил Бибиков с опаской.

Он иногда нанимал Чугуеву мыть полы в своей квартире. Увидев, кто подошел, она радостно засопела.

— Просьба, — проговорила она низким приятным голосом, сняла рукавицу и вытащила из нее грязный лоскут бумаги.

— Просьбы, голубушка, подают бригадиру. — Бибиков тряхнул бумагу за уголок. Листок развернулся. — А бригадир перешлет начальнику шахты…