Васька

Посмеялись. Седой официант вручил карту Чугуевой, поклонился и отошел.

Снеди натаскали столько, что места не хватило: семужка, грибочки, шпроты, тостики, два экземпляра очищенной. Пришлось убирать цветы со стола. Гоша предложил выпить за Ваську — свою счастливую звезду. Он вспоминал о пьесе, о том, как Васька вдохновляла его, как в последний момент был придуман гениальный эпиграф: «Гвозди бы делать из этих людей». Слушатели терпеливо держали на весу рюмки. Гоша почувствовал, что пора кончать, крепко зажмурился и выпил. Несмотря на «два экземпляра» и на «семужку», пить молодой писатель еще не наловчился.

Впрочем, из всей пирующей четверки никто не умел бражничать. Поэтому друг от друга старались не отставать.

Прибыли котлеты де-валяй. С укором глядя на рюмку, Гоша произнес тост за Тату. Тата — принципиальный товарищ и верный друг, без ее совета Гоша никогда бы не догадался погрузиться в метро и так никогда бы и не ведал, что в московских подземельях таится Маргарита, в переводе с латинского — «жемчужина». Так бы и строчил никому не нужные терцины, гнался бы за журавлем славы, а синица была бы…

— Кошачья мудрость, — перебил Митя. — Котище потрошит синичку и декламирует: лучше синица в когтях, чем журавль в небе. Не уважаю я старые пословицы. Пока молодые, надо не синиц за хвосты ловить, а вперед пробиваться. А какие мы есть, выяснится лет через сорок-пятьдесят…

Тате нравилось, как Митя сердится. Она готова была слушать его до утра.

— Присесть допустите? — послышалось за ее спиной.

Возле столика стоял Осип, а за ним Мери в мадаполамовой блузке под лаковый ремешок.

Митя мрачно умолк, Чугуева потупилась. Словно молния пронзила Тату. Она поняла: этот неровно стриженный, мелкий спекулянт в парусиновых ботинках и есть тот третий, кто знает про Чугуеву все.

— Пойдем, — Мери дернула его за рукав. — Тут мы вроде не под кадриль.

— Что вы, что вы, товарищи! — захлопотал Гоша. — Митя, подвиньтесь!

— Прекрати, — сказал Митя.

— Не боись, — сказал Осип. — У нас деньги есть.

— Почему ты такой нетерпимый, Митя? — мягко попрекнула Тата.

— А потому, что нечего дерьмо ублажать.

— Перепил, комсорг? — оскалилась Мери.

— Да, да… Мы давно здесь. — Тата подсела к Мите и зашептала: — Успокойся сейчас же! Мы в общественном месте! Это хорошо, что они пришли. Нам все равно не выпить, а они выпьют.

— Выпьем! — обнадежил Осип. — Садись, Маруська. А что он обзывает, не пузырись. Имеет полное право — комсорг. И травма у него. Мартыном его вдарило. Позабыла?

Тата оцепенела.

Осип стал разливать водку.

— Я пить не стану, — сказала Чугуева.

— Не перечь, — усмехнулся Осип. — Гляди, на Машку променяю. Она не хуже тебя уважает это дело — кверху пятками… Верно, Маруська?

— Не Маруська, а Мери, — поправила Мери и сбросила его руку с плеча.

— Ты, друг, давай не распускайся, — предупредил Митя. — А то, гляди, стукну. Пломбы из зубов повыскакивают.

— Митя, Митя, — залопотала Тата. — Осип! Что же вы?! У Гоши выходит первая книжка, а вы… Прямо не знаю! Хоть бы поздравили.

Подняли рюмки. Митя провозгласил тост. Захмелевший с первой рюмки Гоша объявил, что следующий очерк он назовет «Два друга». Напишет про Митю и Осипа… Пришлось пить снова.

— А ты что? — остро глянул Осип на Чугуеву. — Брезговаешь? Ты, мол, ударница, а я серый волк? Пей!

— Не стану.

— Не приставай, — остановила приятеля Мери. — Не хочет, не надо.

— Не боись. Выпьет. Ты, Маруська, плохо ее понимаешь. Посопит маленько, а выпьет.

— Поехал!

— А что, нет? И ты выпьешь. А то гляди. Пошлю вас обеих куда подальше. С Надькой любовь затею.

— Сиди уж! С Надькой, с Надькой! Нужен Надьке такой шелудивый!

— А ты полегше давай! — ржавым голосом протянул Осип. — Бери, Васька, рюмку. Клюкнем на пару. Сделай мне компанию.

— Не стану. С Мери пришел, с Мери и клюкай.

Осип поглядел на нее внимательно, выпил один.

— Пойдем, Митя, — шепнула Тата.

— Подожди, — ответил он. — Не отрывайся от коллектива.

— С Надькой он пойдет! — смеялась Мери. — Шею сперва отскобли, кавалер! Напьется и лежит, ровно подкидыш. У меня плюшку вчерась спер. Вовсе стыда нету. И куда в него влазит!

— Действительно, верно. — Осип налил себе и выпил. — Чем больше жую, тем больше охота… — и поинтересовался между прочим: — А кто мартын кинул, не нашли?

— Нашли не нашли, твое дело десятое, — оборвал Митя.

— Зачем десятое? — Осип поймал ускользавший из-под вилки грибок. — Не по своей же он воле тебе на кумпол свалился? Ктой-то кинул, не иначе. А?

Возникло тягостное молчание. Тата сидела напряженная как тетива.

— Всеми своими успехами в беллетристике, — нарушил молчание Гоша, — я обязан двум девушкам: Тате и Рите. Я их люблю и хочу, чтобы об этом все знали.

Осип поглядел на Чугуеву.

— Чего же ты? Теперича со мной гулять не станешь?

Чугуева была белей полотна.

— Вот беда! Сама дегтем вымазала, а сама серчает… Ну, ладно. Я зла не держу. Пить не можешь, тогда давай пой.

— Здесь не положено.

— Я отвечаю. Пой. Эту давай, «Курку»!

— Знаешь что, друг… — Митя поднялся.

Тата вцепилась в его рукав.

— Не связывайся, — посоветовала Мери. — Спой потихоньку.

— Хоть режь, не стану, — мрачно проговорила Чугуева. И вдруг лицо ее оживилось. — Ладно! Давай так: отдашь ТО письмо, спою.

— Ну вот, — закуражился Осип. — Так бы сразу. А то выкобыливается.

— Спою, отдашь?

— Отдам. Куда мне его?

— Не обманешь?

— Как я тебя обману, когда свидетели — вот они. Все тута… — Осип достал из пиджака перевязанную бечевкой пачку. — И письма здесь. Все женихи твои у меня в кармане.

Не сводя жадных глаз с писем, Чугуева глубоко вздохнула и начала:

Эх, курка бычка родила,Поросеночек яичко снес…

Песня была глупенькая, а всем, кроме Осипа, стало грустно от этой песни.

— Все! — сказала Чугуева. — Давай письмо.