Вавилон

Мурашки забегали по спинам слушателей, а Села прижалась спиной к стене:

— Ну, если правда это, пускай он угадает мои мысли и испепелит мое тело своим жаром…

— У тебя одно на уме, бесстыдница, — сплюнул подмастерье. — Вот погоди — испепелит тебя Кир… в геенне огненной…

Заложив руки за голову, Села потянулась, словно кошка.

Молодой корабельщик, сын перекупщика рогов, не сводил с нее жадного взгляда. Жилы на его загорелой шее вздулись.

— Села, — проговорил он не громко, охваченный волнением.

В ту же минуту Селу окликнула мать, желая ее предостеречь.

— Ха-ха! — Села в ответ показала жемчужные зубы.

Не дожидаться же ей со страхом в сердце и скорбью во взгляде прихода персидского властелина. Не страха и слез ждет она от жизни. Все свои мечты она поверяет наперснице-каморке, и та ее ни в чем ни разу не упрекнула — ее каморка под чахлым платаном, обрамленная гирляндами кровавых пионов, каморка, где стоит ее ложе, мягкое ложе из овечьих шкур…

Подмигнув корабельщику — дескать, как-нибудь наведайся ко мне, — огнеокая Села скользнула в калитку двора. Раззадоренный корабельщик тотчас последовал за нею, с трудом ступая непослушными дрожащими ногами по ее обжигающим следам. Но Села захлопнула дверь перед самым его носом и рассмеялась задорным молодым смехом.

— Наконец-то ушла, — с облегчением выдохнул подмастерье, — ей бы только зубы скалить… Теперь расскажу вам все по порядку.

Докончив зубец гребня из буйволиного рога, он начал:

— Да поразит меня богиня моря Сидури, да завлечет меня в подземное царство Иркалас, если я вру, что Кира произвела на свет волчица. Говорят, он даже на человека не похож. Тело заросло шерстью, вместо рук — лапы, а вместо пальцев — когти. Чудище, под стать могучему Сакану, богу пустыни и диких зверей!

— Ох, — простонала Изиба и, подняв с земли малыша, прижала к себе, словно укрывая от беды.

На лицах слушателей отобразился ужас, и только мастер-гребенщик ухмылялся про себя.

Он знал, что Кир — могучий царь, но знал также и то, что россказни о волчице — выдумка, пущенная в ход для одурачивания простаков. Как-то ранним утром в его мастерскую явился персидский купец с высоким коробом за спиной. Он скупил у него чуть ли не все гребни, отделанные жемчугом и тонкой резьбой, и щедро заплатил за них — золотыми персидскими монетами, горевшими на ладони, точно маленькие солнца. До поздней ночи просидел он в пустой мастерской, беседуя с хозяином. И когда месяц посеребрил зубчатые стены дворцов, речь зашла о Кире, могущественном правителе страны за Эламскими холмами, куда совершают паломничество пророки; они постятся и возвращаются, осененные высшей правдой, чтобы нести ее в народ.

Персидский купец тоже пришел оттуда и, словно златоустый пророк, повествовал о жизни Кира, начиная с самого его зачатия, когда будущий царь, подобно затерянному семени, пребывал во чреве Манданы, матери своей, и кончая тем днем, когда он, как и его отец Камбиз, стал властелином Анзана. Жизнь Киру дали Мандана с Камбизом. Мандана приходилась дочерью мидийскому царю Астиагу, а Камбиз — сыном персидскому князю Курушу из царствующей династии Ахеменидов.

— Кир — царский сын, ему на роду было написано властвовать.

Так говорил персидский купец, облокотясь на короб, при свете месяца, стража ночных небес, глядя в маленькие глазки гребенщика.

— Да только дед, царь Астиаг, невзлюбил внука.

— Неужто? — дивился мастер.

— То-то и оно.

— Гм…

— Перед тем как младенцу покинуть материнское лоно, лоно Манданы, Астиагу привиделся вещий сон.

— Вещий сон? — Хозяин придвинулся к рассказчику.

— Вещий.

— Гм…

— Всемогущему царю Астиагу, повелителю мидийцев и Эламского царства, приснилось, будто из лона Манданы произросла могучая виноградная лоза, затмившая своими побегами его владения. Маги и звездочеты предсказывали, что Мандана даст жизнь великому властелину, который подчинит своей власти не только чужеземных правителей, но и самого царя Астиага. Так оно и случилось. Мандана родила Кира, и тот сломил могущество Астиага и стал владыкой Мидии, отомстив тому, кто обрек его на погибель, когда он был еще беспомощным младенцем.

— На погибель? — по слогам выговорил мастер, машинально разгребая на своем столе роговые обрезки.

— На погибель, потому что пророчество магов испугало Астиага. Задумав недоброе, призвал он Мандану к себе. Камбиз не мог этому противиться, он был данником Астиага. Вскоре Мандана произвела на свет сына и нарекла его Киром. Астиаг пожелал взглянуть на внука, и, когда кормилица принесла его, он из страха за себя приказал верному царедворцу Гарпагу убить младенца и потихоньку унести в горы.

Гребенщик вздрогнул и невольно произнес вслух, точно все еще сидел с купцом в своей мастерской:

— В горы…

Изиба взглянула на него. Она не умела читать чужие мысли, так как не обладала даром пророков — даром познания и провидения. Не зная, о чем думает гребенщик, она спросила:

— Ты думаешь, нам лучше уйти в горы и там переждать беду?

Смешавшись, гребенщик снова постучал ногтем по зубу, словно возвращая себя к действительности.

— По нынешним временам и впрямь лучше жить с дикими зверями, чем с людьми. Близится день суда и муки мученической. Но я о другом…

— О чем же ты?

— О том, как Астиаг, ходивший в пурпуре из города Библа и увешанный золотом с острова Тассу, жестокосердый царь Астиаг приказал Гарпагу убить Кира, едва тот покинул материнское чрево, и унести его в горы.

— Но Гарпаг пощадил этого изверга, — затрясся от злобы торговец Эрару, — да осенит Астиага Шамаш, он ведал, что ожидает людей, когда внук его подрастет.

— Да укрепит Нинурта, бог войны, меч Кира, — надулся гребенщик. — На себе испытав несправедливость, Кир хочет избавить мир от неправды.

— Откуда это известно тебе, мастер? — подбоченилась Элига, которая толкла у крыльца ячмень в ступе.

— Заходил ко мне один персидский купец. — Мастер шумно втянул воздух тупым носом.

— Верно, он неплохо тебе заплатил за гребни… — укоризненно бросила Изиба, приглаживая густые кудряшки над лбом малыша.

— И то сказать… золотыми.

— Зо-ло-ты-ми?

— Ну, теперь ты как вельможа, — рассмеялась она, — только вот на груди золотой цепи не хватает!..

— Неужто вправду золотыми? — недоверчиво переспросил подмастерье. — Может, не золотыми, а ячменем?

— Говорят вам — золотыми, самыми настоящими! Вот я и думаю — если простой купец может платить золотом, то, когда придет Кир, все будем в золоте купаться. Вот она, его справедливость!

— Оно и впрямь было бы справедливо… Слушатели одобрительно закивали головами.

Поодаль, на краю дороги, сидела покрытая язвами женщина, моля милосердных богов об исцелении и ловя каждое слово о Кире. Персидского царя ждали, верили, что он несет избавление униженным, и в то же время боялись, так как войско его сеяло смерть и огонь. Говорили, что самими богами ему предначертано властвовать над Старым Светом, но обезображенная гнойниками и струпьями женщина всей своей исстрадавшейся душой желала, чтобы не правом на власть, а даром исцеления обладал персидский владыка.