Вавилонские хроники

Он оставил рецепт и ушел, не закрыв за собой дверь.

* * *

Мурзик оказался двужильным. Я даже и не знал, как мне повезло с рабом.

Все то время, что он помирал, Цира жила у меня. Спала со мной в одной постели, но трахаться наотрез отказывалась. Говорила, что у нее кусок в горле застревает, не говоря уж обо всем остальном. Все остальное, надо понимать, тоже застревает.

Однако сидеть с Мурзиком, обтирать с него пот и поить его бульончиком отказывалась. Больше по тонким планам ударяла, стерва.

На третий день Мурзику действительно полегчало. Он увидел Циру, боязливо втиснувшуюся на кухню за чайником, и обрадовался.

– Цирка! – сказал он. – И ты здесь… А новости какие-нибудь есть?

– Да, – сказала Цира. – Есть, и к тому же важные. Ты встать можешь?

– Не знаю, – сказал Мурзик. – Сесть, вроде, могу.

И сел.

Я велел ему умыться и переодеться. Мурзик натянул на себя чистую тельняшку – едва ли не последнюю, ибо за время его болезни грязного белья накопился полный мешок – и, хватаясь за стены, прибрел в комнату. Я подвинулся, пуская его на диван. Цира – о диво! – сама подала чай. Правда, половину, косорукая, ухитрилась разлить.

Мы выпили по чашке в молчании. Потом Цира со значением сказала:

– Ну вот, теперь я покажу вам кое-что.

И упорхнула в прихожую.

Мы с Мурзиком переглянулись. Я пожал плечами.

– Понятия не имею, – ответил я на невысказанный вопрос моего раба. – Что ты, Циру не знаешь? Вечно у нее какие-то фейерверки…

По лицу Мурзика я понял, что Циру-то он, может быть, и знает, а вот фейерверков явно не видел…

Цира внесла в комнату свою сумочку. Сумочка выглядела изрядно раздувшейся. Меня всегда поражало, как много барахла можно напихать в самую микроскопическую дамскую сумочку.

Цира тряхнула волосами и расстегнула сумочку.

– Освободите столик, – распорядилась она.

Я сдвинул чашки на край. Цира осторожно выложила перед нами несколько глиняных табличек, совсем новеньких, незатертых и необколотых, и продолговатый футляр длиной в две ладони. Футляр был деревянный, обтянутый потертой замшей.

– Вот, – молвила Цира.

Я потянулся к футляру.

– Что это?

Она легонько пристукнула меня по руке.

– Не трогай пока что. Сперва послушайте таблички. Это древние тексты из храма Эрешкигаль.

– Древние? – усомнился я. – Не слишком-то древними они выглядят.

Цира метнула на меня уничтожающий взор.

– Неужели ты думаешь, что мне позволили бы взять из храма подлинники? Это ксерокопии.

Она бережно взяла первую табличку и начала читать.

Читала долго, и стихами, и прозой. Суть прочитанного сводилась к тому, что великий герой Энкиду носил в себе великую душу. И столь могуче было тело Энкиду, что не тяготила его великая душа. Но затем, после первой смерти Энкиду, обмельчали люди и меньше стали тела их. И разделилась душа Энкиду между двумя телами. Как и предполагала мудрая Цира. А затем, с каждой новой эпохой человечества, все меньше и меньше становилось места в людской груди. Особенно усилилась тенденция к измельчанию после потопа. Вавилонское столпотворение также внесло известный вклад в этот процесс.

И все большее и большее число тел требовалось для того, чтобы вместить в себя душу Энкиду – некогда великую и цельную.

– Известно, что в конце эпохи Красного Быка таких вмещающих тел должно быть семь, – сказала Цира, откладывая третью табличку. Голос у нее немного сел от долгого чтения.

– Ничего себе… – прошептал Мурзик. – Сколько нас, оказывается…

– А вот это – самое интересное. – Цира поднесла к глазам последнюю таблицу. – Здесь говорится о будущем…

Ничего утешительного о будущем, естественно, не говорилось. Грандиозно – да, захватывающе – конечно. Но отнюдь не утешительно. Воистину, умалился человек и мыслит иными масштабами, вот и жутко ему от великого…

…И когда прозреют все, кто вмещает в себя частицу души героя, и когда обретут они в себе Энкиду, тогда соберутся вместе. И вместе уйдут в прошлую жизнь, в седую древность, в былое. И будет у них тот, кто сумеет их отвести туда. И увидят <они> там Энкиду во всем его могуществе и силе. И возродятся <они> как Энкиду.

И так будет: когда в их час умрут все эти вместившие, сольются осколки великой души в единую великую душу, и вновь родится на земле герой Энкиду, и вернется эпоха богов и героев, и настанет новое царство, и водами радуги умоется Вавилон – столица мира и возлюбленная царств, и восстанет <он> в изначальном сиянии…

– Это что же получается – как все соединимся, значит, в едином, это… созерцании, так сразу и копыта отбросим? – спросил Мурзик.

– В их час умрут все вместившие душу Энкиду, – холодно проговорила Цира. – Чем ты слушал, Мурзик? Я только что читала…

Я взял у нее табличку и перечитал:

– Тут сказано: «Когда в их час умрут все вместившие»…

– Знать бы, еще когда это – «их час»… – задумчиво сказал Мурзик. – То есть, наш час, получается… Может, этот час как раз тогда и настанет, когда мы все соединимся в этом… в едином порыве…

– Может быть, – сказала Цира. – Ни одно древнее пророчество нельзя трактовать однозначно. В этом мудрость древних пророчеств.

– Хорошенькая мудрость, – проворчал я. – Никаких гарантий – и вся тебе мудрость… Как хочешь, так и понимай. А наебут тебя – получается, сам же и виноват, неправильно трактовал…

– Это тебе не ремонт телевизоров, Даян, – сказала Цира. – Древние пророчества гарантийных талонов не выдают. Зато они уважают твою свободу.

– Какую свободу-то? Хорошенькая свобода…

– Свобода выбора, – сказала Цира. – То, что является неотъемлемым качеством свободной личности. Будь пророчество однозначно, то и выбирать было бы нечего. То же мне, заслуга, выбрать одно из единственного…

Я пожал плечами.

– Не знаю… Как-то боязно… Ну, то есть, представь себе. Мы каким-то образом разыщем всех, в ком есть частица Энкиду. Соберем их вместе. Уверовать понудим. Всем эшелоном в прошлое отправим… И вот тут-то всем нам карачун и придет… Да-а, веселенькое дело – древние пророчества. Уверуешь в них, пойдешь на что-нибудь серьезное – и тут-то тебя и прихлопнет.

– А ты боишься умереть? – презрительно спросила Цира. – За свою жалкую индивидуальность трясешься? Тебе страшно возродиться вновь в качестве великого Энкиду?

– Так ведь… я буду там не один.

– Где – там?

– Ну… в Энкиду.

– А что, – решился вдруг Мурзик, – а давайте соберем всех, кто Энкиду. Мой господин дело говорит. Заставим их уверовать. Всех заставим. У нас в руднике и не в такое уверовывали, только заставить уметь надо… Сходим в прошлое… А коли помрем оттого… Да и что страшного-то в том, что помрем? Все ведь когда-нибудь помрем. А так хоть польза будет… Новое царство настанет, Вавилон радугой умоется… Только можно я, Цира, еще раз перед смертью с сотником перевидаюсь?