Вайнахт и Рождество

– Гады, – сказал Валя. Он поднялся и вытер лицо.

– Испугался? – спросил я.

– За тебя, – ответил он. – Фашисты, одно слово. Ладно, недолго им…

Недалеко от Валиного дома была старая кирпичная постройка, в которую попал снаряд. От одной стены почти ничего не осталось. От крыши тоже. Но в постройку мы не пошли, а обошли ее кругом.

На нижней части окна была жестяная полоса, загнутая вниз.

– Смотри, – сказал Валя, – приподнимаешь отлив, суешь в щель руку и проводишь вот так. Если записка есть, ты ее найдешь. Отвернись.

Я отвернулся.

– Теперь попробуй.

Я приподнял эту полосу, то есть отлив, поводил рукой, нащупал свернутую бумагу и достал ее.

– Понял?

Я кивнул.

– Ну и… Чтобы никто! Усвоил? Тем более там немец у тебя. Всё, расходимся.

Жиды

Когда на улицу не пускают – плохо. Потому что на улице много дел. Когда выгоняют – тоже плохо. Потому что одному делать на улице нечего. Я заходил к ребятам из класса, но родители их не отпускали. Еще и удивлялись: «А ты не боишься?» Жалко, что самые-самые мои друзья давно уехали с родителями в какую-то эвакуацию.

В общем, я «шлялся», как говорит бабушка. Город был не таким, как перед приходом немцев. Тогда казалось, будто он совсем пустой. А сейчас на улицах были люди. И рынок работал. У некоторых домов стояли немецкие машины и мотоциклы. И даже танкетки. Немцы были везде. Некоторые просто так, а некоторые с оружием. Они были в серой форме. А еще я увидел других, одетых в короткие пальто, с белыми повязками на рукавах. Они шли втроем и с оружием. Самое удивительное, что эти говорили по-русски. Я смотрел на них и не мог понять, кто же они такие.

– Что рот разинул? – спросил один из них.

– Просто так, – ответил я. – А вы за кого?

Он остановился.

– Что значит за кого?

И тогда я задал вопрос, который крутился у меня на языке:

– А вы за наших или за фашистов?

Мне тут же стало ясно, что я сморозил глупость.

Глаза у него были прозрачные, лицо узкое, уже шеи. А руки оказались очень длинными. Я и не заметил, как он схватил меня за шиворот.

– Вашим капут пришел, понял, недоносок? А ну говори, где твой отец?

Я открыл рот, но вмешался еще один.

– Да отпусти ты этого огрызка. Не наигрался, что ли?

Наверное, он был за старшего, потому что узколицый послушался, но все же больно щелкнул меня по лбу.

Они пошли дальше, но я услышал, как старший бормотал:

– За наших, за ваших… Я лично за себя.

На здании сельхозтехникума прибивали новые вывески на русском и немецком.

На Театральной площади люди толпились вокруг тумбы с объявлениями. Объявления были совсем свежими, и от тумбы еще пахло клейстером. Все читали молча и так же молча уходили.

Объявлений было много. Я стал читать. Все неинтересные: про работу по уборке улиц, про комендантский час, про штрафы и наказания… Я уже хотел уйти, но пришел человек и наклеил еще одно. Я прочитал:

«Приказ № 8

Об ограничении прав жидов.

А) Отвести в одном из кварталов города дома или один многоквартирный дом, в котором могли бы разместиться все проживающие в городе жиды.

Б) Запретить жидам: выходить за город, появляться на базарах в торговые дни, иметь общение с населением…»

Дальше я не стал читать.

Вот здорово! Жид – это кто жидится. Жадничает, значит. Все богачи – жадные. Хорошо, что у нас в стране нет богачей. Их всех повыгоняли. Только все равно жадины остались. Вот Ванька Зайцев – настоящий жид. Что ни попросишь – нипочем не даст. Когда у меня красный карандаш сломался, я у него попросил, а он сказал, что нет. А я знал, что есть. Я у него в пенале видел: один просто красный карандаш, а другой двухцветный – половина синяя, половина красная. Я его тогда стал дразнить: «Жид, жид, по веревочке бежит!» Толстый Ванька стал гоняться за мной по партам. Ни за что бы не догнал, просто я споткнулся. И мы подрались. Мне потом здорово попало. Несправедливо. Ведь это Ванька жадничать начал, а не я. В общем, это хороший приказ. Теперь всех жадин накажут.

Подожди, сказал я себе, это что же получается? Получается, что фашисты тоже против жадных богачей? Тогда почему мы с ними воюем? И почему наши русские свободно с оружием ходят? Все было непонятно, голова пошла шаром. То есть кругом.

Я замерз, но домой идти было рано. Поэтому я пошел к Соньке. Они с мамой были дома. Я сразу рассказал им новости про немца и про жидов. Интересно, что Сонькина мама скажет? Но она ничего не сказала, только побледнела сильно. Сонька спросила, что с ней, а она ответила, что у нее голова разболелась.

И тогда я пошел домой. Сколько можно убираться? Недалеко от дома я встретил маму. Она шла с тяжелыми сумками – несла продукты для немца. А бабушка одна убраться не может, ей нельзя поднимать тяжелое. Мама отрезала мне кусок хлеба, посыпала солью и велела гулять еще. У них еще дел по горло. Я сказал, что замерз. Тогда мама отвела меня к Ивану Ильичу.

У Ивана Ильича две маленькие комнаты. Он возился у печки.

– Заходи, гранатометчик, сейчас греться будем. Чаю хочешь?

– Нет, – ответил я. Мама велела мне отказываться от еды, когда предлагают.

– А я буду, – сказал Иван Ильич и поставил чайник на печку. – У меня сухари есть. И мед. Любишь?

Конечно, люблю! Но если я скажу «да», он меня угостит. А мама не разрешила. А если «нет», то это обман. Тоже нехорошо. И я сказал:

– Немного люблю.

Иван Ильич засмеялся:

– «Немного люблю»? Ну хорошо. Тогда я тебе немного дам. Договорились?

– Договорились… Иван Ильич, а немцы против богачей? Как мы?

Он помотал головой, будто отгоняя муху.

– Против богачей? А с чего ты взял?

И я рассказал ему о приказе про жидов.

Иван Ильич достал баночку с медом, сухари, снял закипевший чайник, заварил чай.

– Зверобой. Знаешь такую травку? Сам собирал. А про жидов ты не понял. Немцы, фашисты то есть, жидами не жадин называют, как вы в школе, а евреев.

– А кто это?

– Народ такой. Есть немцы, есть русские, есть евреи.

– А откуда у нас евреи?

– Ниоткуда. Просто живут.

Я ни разу не видел у нас в городе никаких евреев. Русских видел. Немцев вот сейчас видел. Негров или китайцев я бы сразу узнал. Китайцы желтые и с узкими глазами. А негры черные. Китайцев и негров у нас тоже нет.