ВЦ - 2

Деньги кончатся через три, четыре дня. И на что жить? Правда, на следующей неделе Третьякова должны милиционером устроить. Завтра уже идёт заявление писать. Сегодня Чернышёв обрадовал. Придётся пока тоже хлеба побольше покупать, да вот картошка ещё есть.

Поели картошку, и Третьяков залез на свою верхотуру, а Вовка в паршивом настроении от известия о смерти капитана Радостина повздыхав и побегав из одного угла их комнатушки (целых три с половиной метра на три), решил домой письмо написать. Неделя с лишним прошла, а он обещал матери писать каждую неделю.

Сел, написал «Хелоу, предки», в смысле: «Здравствуйте, папа и мама» и остановился. О чём писать? О Наташе, о Свете, о смерти капитана Радостина, о победах и забитых шайбах. Нет. Там родители с ума сойдут. Мать сойдёт. Отец только посмеётся и скажет, хлопнув огромной ладонью по столу их чуть колченогому: "Наша порода. Фомин растёт".

Потому ничего про женский пол писать не стал. Вот про то, что их с Вовкой Третьяковым поселили в одну комнату в очень хорошем общежитии, написал, про, то, что купили чайник и сковороду, стаканы и даже заварочный чайничек. Добавил, что комендант кастрюльку выдал, вот только в ней картоху варили. Чтобы мать не паниковала, а отец грозно глядя на неё не спрашивал, а деньги у него откуда, приврал, что выдали ему и Третьякову стипендию от общества «Динамо». Передал привет Мишке. Куцее письмо получилось, почти телеграмма. Опять задумался, что добавить. Не про погоду же?

Решил потрафить матери и написал, что кормят их ещё дополнительно в столовой при заводе и даже шоколад в буфете дают, но постоянно вспоминает её пирог с рыбой, который она сделала после возвращения с рыбалки у деда.

Чуть лучше. Уже половина страницы. А, добавил, что ничего у него не сломано и не болит, и только матч со «Спартаком» выиграли, и он три шайбы забросил, о чем возможно в «Советском спорте» напечатают.

Всё. Выдохся. Попрощался и, сложив письмо, засунул в выданный матерью конверт.

Заснул быстро. А вот сон был плохой. Нет, сон был хороший. Он играл в хоккей за «Динамо» с ЦДКА, и их команда побеждала, но тут Бобров забросил шайбу и счёт сравнялся. И тогда Вовка пошёл на сольный проход. Он применил мельницу против Анатолия Тарасова, опрокинув его на лёд. Классным хитом врезался в Боброва, отшвырнув того к борту, а потом подъехал к воротам и вынул за плечи из них вратаря ЦДКА Валентина Григорьева. А потом, спокойно насвистывая, медленно — медленно закатил в пустые ворота шайбу.

Проснулся от свиста. Третьяков встал пораньше и делал зарядку. Рука ещё перебинтована. Палец заживал медленно. Махал руками и насвистывал. Вот к чему этот дурацкий сон? Начал одеваться для похода к удобствам и понял вдруг, что сон нужный. Нет, не легенд опрокидывать. Через месяц пожалуют чехи. И они начнут применять против наших вот эти самые приёмы, разрешённые в канадском хоккее, а наши судью будут их удалять за грубую игру, а потом русские озвереют и в ответ на якобы грубость чехов, начнут грубить по-настоящему.

Ну, ладно, вот есть теперь напоминалка из прошлого будущего, и что делать ему, учить судей правильно судить матчи, по правилам, а не по справедливости. Это не добро и зло, это такая игра. Есть у соперника шайба и можно против него силовые приёмы применять, нет, и это нарушение правил и грубость. В настоящее время ни мельницы, ни хиты никто правильно делать в СССР не умеет. Он тоже не великий спец, нужно потренироваться и повспоминать далёкую — далёкую молодость.

Поговорить с Аполлоновым? Нет. Вот тут точно нельзя. И так светится уже не первый раз, не зря тот вопросы задаёт, ты мол, точно семиклассник. С Чернышевым говорить тоже нельзя. Перебор, добиться бы от него, чтобы тот осознал нужность и важность частых замен. Вот и получается, что сон вещий, и ему надо валить именно Тарасова и Боброва, чтобы эти супертренеры будущие на себе преимущество силовой игры прочувствовали. Только бы ещё понять, а зачем он на вратаря напал. Этого, ни какие правила не допускают.

— Вовка, ты не забыл, сегодня на стадион нужно к восьми, форму приедут замерять, — вывел его из задумчивости Третьяков. Фомин глянул на будильник. Половина седьмого. Действительно, пора собираться.

Замерили. Как там, в «Истории рыцаря»: «Ты был взвешен, ты был измерен и был признан никуда не годным». «Мене, текел, фарес». Из иврита ветхозаветного. Последнее лишнее. Тётечка с дядечкой сняли с четырнадцати человек все размеры и остановились перед Вовкой.

— А вы зачем здесь, молодой человек. У вас ведь есть защита, — подёргал себя за пейсы Гершель Соломонович. Хотел подёргать. А, может, и не хотел, может, хотел затылок почесать. Что и проделал. Почесал со скрежетом.

— Так-то не честно будет. У всех будет из дельта-древесины лёгкий комплект, а у меня из железок тяжёлый.

— И это вы говорите о честности, ой, вей, куда катится мир. Да на вас лучшая форма в СССР.

— Постойте, — Вовка приостановил, собирающего оставить собеседника разговаривать в одиночку, главного спортивного изобретателя страны, — Гершель Соломонович, ведь, правда, не честно.

— Это была шутка, молодой человек. Ваши размеры у нас есть, вы, надеюсь, помните, что мы два дня изучали ваши рыцарские доспехи.

— Нда, шутка удалась, не смешная, ну, может, это у меня с чувством юмора не всё хорошо. Подождите всё равно, Гершель Соломонович, я вам свои коньки хочу показать. Тоже придумал кое-какие усовершенствования. И травмоопасность меньше, и нога гораздо меньше устаёт, и на льду человек увереннее себя чувствует, они ногу жёстче фиксируют.

— Интересно, интересно. Показывайте.

Показал. Подёргал изобретатель за язычки, за ботинок наращённый, повыворачил, как получилось, наизнанку.

— Немного ботинок от фигурок напоминает. Пожёстче. Заберу? — И уже потянулся за вторым.

— А назад? — Сегодня ведь в два у Фомина опять тренировка с молодёжкой. Чернышёв ещё хитрее «Хитрого Михея» оказался.

— Ты, Фомин, взялся тренировать сверстников, так и не бросай. Я с руководством стадиона переговорю. Возьмём тебя на полставки тренером. Свою половинку отдам.

— Спасибо, Арка…

— Нет, этим не отделаешься. Магарыч с тебя. С первой зарплаты. Да, и про команду не забывай. И вот держи, мы вчера вечером костюмы бостоновые поделили. Один Бочарникову, один тебе. Цени. И оправдай высокое доверие. Там мужики взрослые за тебя проголосовали, — Аркадий Иванович протянул Фомину зелёно-коричневую бумажку с расплывчатым фиолетовым штампом, приблизительно размером с банковскую карту из прошлого-будущего. Поверх штампа бала надпись от руки, «Костюм мужской, одна штук». Потеряли буковку «А». Или чернила сэкономили.

— Постараюсь.

— Не переживайте, молодой человек, я Фиму — сынка пошлю, он через пару часов коньки назад привезёт. Тоже хоккеистом стать мечтает, — отвлёк от костюмных воспоминаний Вовку изобретатель.

У Фомина на сегодняшний день на утро план был. Решил он по Гостиному двору прогуляться, посмотреть, можно там этот громадный клад с серебром отыскать или нет.

Доехал до «Площади революции» на метро, вышел и дотопал по плохо чищеным улицам до памятника архитектуры. Обошёл двухэтажное строение, постоял, полюбовался входом, даже на задний двор проник, что интересно, там двухэтажное здание стало трёхэтажным. То ли задумка архитектора, то ли по наружи нарастили культурный слой. Да, нет, всё же архитектор специально, наверное, занизил двор внутренний, чтобы попадать в этот полуподвал и там склады всякие спроектировал.