Вчера

Водитель врубил передачу, и железный мамонт неотвратимо понесся к Москве. Сенька рассудил, что если из Звенигорода, помнится, шел на северо–запад, то, едучи обратно, движемся, стало быть, на юго–восток, то есть к Москве. Да и все дороги по определению ведут в Москву, тем более такие классные, как ночное звенигородское шоссе.

В кабине было очень тепло, тошнотно пахло пивом и водкой, сержант по–свойски расположил голову у Сеньки на плече и тут же уснул. На специальных карабинах в стенках кабины болтались автоматы.

Водила, чтобы не уснуть, как сорока, болтал с неожиданным пассажиром, хотя тот бы и сам с охотой подремал. Выяснилась военная тайна, состоявшая в том, что ребята перегоняли автоколонну, груженную военным имуществом, из города Лида в Свердловск. Семён понял, что и водитель крепко пьян. На спидометр было страшно смотреть — ниже девяноста кэмэ скорость не опускалась. Машину кидало от кювета до кювета, но инстинктивное мастерство водителя позволяло выравнивать курс в нескольких сантиметрах от роковой канавы.

Какой там сон, Сенька пришел в ужас от ситуации, в которую сам влез. Уже давно бы мирно дремал на холодной, но безопасной эмпээсовской скамье звенигородского вокзала в ожидании утреннего пригородного поезда на Москву. А тут такие страсти!

— Куда дальше? — непрерывно допрашивал его водила.

— Прямо, все время прямо, — твердо советовал Сенька.

И на тебе, вскоре показалось и начало все ярче разгораться, закрыв полнеба, зарево ночной Москвы.

Но, красоты красотами, а водитель стал клевать носом, и разок хорошо протрясся по обочине. Он, видно, сам испугался и, быстро протрезвев, растолкал сержанта. Тормознули. Сходили втроем на обочину. За баранку уселся сержант, а водила устроился посередине. С новым рулевым МАЗ начал рыскать еще страшнее. Но Семёну надо было, моля всех богов, терпеть до конца.

Вот, наконец, показалась ВДНХ, и машины выруливают на пустынный ночью проспект Мира. Еще рывок через череду мигающих желтых светофоров, и колонна мчится по Сретенке, а затем по ул. Дзержинского (бывшая Большая Лубянка). Площадь с железным Феликсом в центре круглой клумбы. Охотный ряд. Моховая улица. Стоп. Семён просит остановить у родного здания юрфака МГУ.

Растолковывает служивым, как перебраться через Москву–реку. Ориентиры — библиотека имени Ленина, за мостом кинотеатр «Ударник», ещё мостик, а дальше — прямо и прямо, вплоть до вашего сраного Свердловска…

Так, посмотрим на часы, — уже пять утра. Сенька заходит в знакомый двор. Памятник Ломоносову. Отшлифованные задами тысяч несостоявшихся ломоносовых скамьи. Садится, поплотнее укутываясь в пальтецо. После жаркой кабины быстро зябнет, но терпит минут сорок. Потом рысью бежит мимо американского посольства в тёплый зев метро «Охотный ряд»…

Когда потом он списался с Ёней, то оказалось, что пошел по ходу прибывшего из Москвы поезда к шлагбауму, и дальше зашагал на северо–запад, а Ёня имел в виду, что надо идти по ходу поездов, идущих, естественно, в Москву. Причем, с той стороны станции есть такой же шлагбаум, но шоссе за ним ведет на юго–восток…

Однажды Семён маялся бездельем и от нечего делать позвонил Нине из уличного автомата, и они встретились у Центрального телеграфа на улице Горького. Общие неприятности сближают. Оказалось, что она непростая девочка. Из Казани. Сирота. Воспитывалась тёткой. Тёткин муж известный человек в Казани. Окончила школу с золотом. Математический склад ума и хочет добиться серьезных результатов в математике. И вот на тебе, это глупейшее приключение. Расставаясь, договорились поддерживать отношения, чтобы вместе как–то преодолеть полосу глупых неудач.

С того дня, несмотря на административные невзгоды, Сенька стал встречаться с Ниной, которая нелегально кантовалась на двадцать втором этаже северной башни у одной своей землячки из Казани и где скрывалась от невзгод и Людка Ксенюшкина. Пройти в высотку по чужому пропуску не составляло никакого труда.

Целые ночи Нина с Сенькой простаивали, обжимаясь, в какой–нибудь лестничной клетке или коротали время до утра в пустой аудитории учебного корпуса высотки МГУ, на этаже где–то с десятого по девятнадцатый.

Их симпатии усложнились, и для полноты ощущений теперь достаточно было бесконечных разговоров сначала о тебе и обо мне, а уже затем о сумбурной вселенной людей. Никто из знакомых в их платонические чувства не верил. И они не опровергали прямолинейных житейских гаданий и домыслов.

Есть такие мгновения в отношениях парня и девушки, когда хочется открыть всю свою душу, как бы исповедаться, чтобы начать совместную жизнь с чистой страницы… Итак, Семён Серба. Кто и откуда?

…Сенька принадлежал к тому поколению, кто повидал в детстве войну, но сам не смог, по молодости, чёрт бы её побрал, расписаться на стенах рейхстага. Но к детству своему он обращался, когда затруднялся с оценкой сложных жизненых обстоятельств, как к справочнику по человековедению, и оно всегда выручало его, давая пусть не прямой, но всё же ответ на трудные вопросы повседневности. И поэтому Сенька не мог не рассказать именно Нине во время их бесконечных ночных бдений в учебном корпусе самое–самое из детства.

Война продолжалась. Жить было нелегко, всё превратилось в проблему. Но чего определённо не хватало, так информации с фронта. Слухи носились самые фантастические и, понятно, противоречивые. Из репродукторов в двенадцать и шестнадцать часов раздавалось уверенное: «Внимание, внимание! Говорит Германия! Слушайте последнюю сводку из Рейхсканцелярии. Доблестные части вермахта продолжали изматывать противника на восточном направлении…»

Однако истинное развитие событий иной раз становилось понятным и без дикторов.

Кажется, в июле под вечер Сенька с мамой шли по Гитлер–штрассе в районе завода Войкова, где ремонтировались подбитые немецкие танки. Вдруг дорогу перекрыла полиция и по главной улице пошла в сторону 6-го поселка (Соцгорода), то есть к плотине ДнепроГЭСа для перехода на правый берег, немецкая моторизованная колонна. Долго шли танки, транспортёры, грузовики. Улицу заволокло смердючим сизым выхлопом. Содрогалась земля и в домах звенели стекла. Хмурые водители сосредоточенно вели машины. На тротуаре сгрудилось человек двадцать аборигенов.

Один небритый дядька довольно громко объяснял бабам, что немец начал драпать, что, видать, прижали фрицев, и скоро наши придут. Женщины зашикали на смельчака, боясь недалеко стоявших полицаев. Но те или не расслышали кощунственную речь мужика, или уже их рвение было не то…

В сентябре 1943-го в хуторке, где жил с дедушкой и бабушкой восьмилетний Сенька Серба, у оставшегося в живых населения пробудили надежду слышная по ночам дальняя канонада, зарево пожаров со стороны Запорожья, слухи о том, что фронт наконец–то докатывается до Днепра. С Запорожьем, хотя до него было рукой подать, около пятидесяти километров, не имелось уже никакой связи. Селяне полагались на всё более редких меняльщиков из города. Вскоре полицаи обошли хутор и взяли на учёт весь скот, предупредив о предстоящем его изъятии для нужд великой Германии. Участились заходы беглых румынских солдат. Вид их был жалок. Они, однако, уверенно клянчили у сердобольных бабулек вареную картошку и со знанием дела уверяли, что «Гитлер капут!».