Вчера

Возвращаясь к машине, один из фрицев вдруг полез за пазуху и повернулся к бабе Фросе и Сеньке, что–то лопоча и улыбаясь.

Бабуле стало почему–то страшно, и она попробовала загнать Сеньку к себе за спину. Но тот ничего не понял и вывернулся, Немец вынул из–за пазухи не пистолет и не гранату, а бумажник, из которого достал карточку не по–нашему подстриженной молодой женщины с девочкой лет пяти и мальчиком лет десяти.

— Майнэ фрау… Унзэрэ киндэр!.. — показал фотку плохо выбритый усталый мужик и погладил Сеньку по голове. Спрятал карточку, вымученно улыбнулся и медленно вернулся к боевой машине. Привычно забрался на броню и нырнул в люк. Взревел двигатель.

Потом они дали газу, подняв на сельской улице немыслимую пылищу, и укатили в страшном грохоте на своей раскалённой от полуденного зноя чертопхайке, надолго распугав кур.

Войдя в хату, бабуля с Сенькой наперебой стали рассказывать деду Калистрату, лежавшему, как всегда в жаркий полдень после хоть какого обеда, на кровати в светёлке, про то, как проскочил на Максимовку заблудившийся фрицевский бронетранспортёр.

— Деда, а мы их ещё и молоком напоили. Они целый глэчик выпили…

— А я думав, шо то мени прыснылося, колы воно загуркотило…

Деда встал и начал ругать бабулю, что его не позвала и что молоком непрошеных гостей напоила.

— Так таки ж хлопци, як и наши, — оправдывалась бабушка.

Но деда, оказалось, не то испугало, что молоком поделились, а не видел ли кто, как угощали залётных. Как бы не пошло по хутору, а там и до наших, когда придут. За такое воно по головке не погладит…

Матрёнин ошибся всего на один день.

В субботу передовые части Советской Армии прошли через хутор и близлежащие села, остановившись километрах в сорока от Запорожья, чтобы сосредоточиться и подумать перед штурмом города и форсированием Днепра.

Александр Матрёнин нашел свой танковый полк, который как раз расположился на окраине хутора, побрился, получил новый комбинезон и танкистский шлем, влился в новый экипаж, в котором недавно тяжело ранило наводчика, отъелся у старшины и через пару дней подрулил на «виллисе» к усадьбе Гордея Калистратовича.

— Я теперь, батя, — сказал он деду при изумленных соседях, — до Берлина дойду.

Его новый танк с бесстрастным четырёхзначным номером на борту стоял в ряду боевых машин, лишь накануне прибывших с Урала и замаскированных в том самом лесопитомнике, где Александр объявился деду и Сеньке.

— На вот, Сеня, на добрую память, — сказал Матрёнин, выдергивая из петель комбинезона узкий кожаный ремень.

А был танкист не из поджарых, грузный, объемистый дядька.

— Когда этот ремешок не станет на тебе сходиться, считай, что ты готовым мужиком стал.

Поясочек едва не три раза обхватил тощенькое тельце Сеньки…

Через две недели Запорожье пало под дружным рывком Юго — Западного фронта.

В приказе № 33 от 14 октября 1943 года Верховного Главнокомандующего эти события подытожены кратко:

«Войска Юго — Западного фронта, продолжая успешно наступательные действия, сломили ожесточенное сопротивление противника и сегодня, 14 октября, штурмом овладели крупным областным и промышленным центром Украины городом Запорожье — важнейшим транспортным узлом железнодорожных и водных путей и одним из решающих опорных пунктов немцев в нижнем течении Днепра.

В боях за освобождение города Запорожье… Особенно отличились:

…9-я гвардейская танковая бригада подполковника Мурашко, 20-й гвардейский танковый полк подполковника Доброзая… 1544-й самоходно–артиллерийский полк подполковника Панкова…

В ознаменование одержанной победы соединениям и частям, отличившимся в боях за освобождение города Запорожье, присвоить наименование Запорожских».

…Сеньке тоже пришлось побегать с сумками. Правда, он пока временно поставил вещи у Аллочки Левитиной. Хорошо помотавшись, Семён снял за сто рублей в месяц угол на Арбате по ул. Композиторской, 16, у старушенции Коробковой Марии Ивановны (возможно, Степановны или Селивановны, царствие ей Небесное!). Тогда ей было под восемьдесят. Угол, это значит диван в единственной комнатке хозяйки в допотопном деревянном доме, превращённом стараниями советской власти в коммуналку. Сущий тараканник. Кровать хозяйки стояла в противоположном по диагонали углу за псевдокитайским складным экраном. Посреди комнаты — стол на все случаи жизни.

Закономерно, что через неделю Сенька пригласил Нинулю в гости на новоселье. Попили чаю, потрепали языком, потом он провел её до троллейбуса. Впервые по–настоящему крепко поцеловались. Потом она пришла еще раз, и старуха Коробкова Мария Ивановна внимательно посмотрела на Семёна, когда он вернулся, проведя Нину до троллейбуса. На третий раз, с разрешения диалектически мыслящей старой большевички, Нина осталась с Семёном до утра. Ханжи, не всплёскивайте негодующе руками. Ничего такого, о чём вы подумали, не было.

Дело в том, что вот уже второй год у Семёна страшные сердечные боли. Мальчик не раз проверялся у кардиолога, но все только разводят руками. То ли юношеская стенокардия, то ли порок, то ли истощение ЦНС (центральной нервной системы — прим. для недоучек). После изгнания из общаги состояние настолько ухудшилось, что уже не мог заснуть по ночам. Если закрывал глаза, у него как бы выключалось сознание, он куда–то проваливался. Казалось, что если немедленно не открыть глаза и не сесть в постели, то он тотчас помрёт.

Так вот, когда они с Ниной нацеловались всласть (тайно, чтобы не слышала спящая бабуля), а время зашкалило за два часа ночи, Нина пожалела Сеньку и прибегла, как они потом, смеясь, это назвали, к маммотерапии. Она сняла блузку и лифчик и предоставила умирающему целовать ее груди. И он с восторгом занимался этим до утра, отложив умирание на потом, затем Нина, почти засыпая, убежала на Ленгоры, а Сенька окунулся в славный крепкий сон, спеленавший его почти до вечера. Проснувшись, он увидел улыбающуюся Марию Ивановну. Она подкрепила молодца свежим, еще тёплым ситничком с маргарином и крепким, ароматным чаем. Вскоре пришла веселая Нина и начала рассказывать ему сегодняшние эмгэушные сплетни. Ночью же — опять восхитительная маммотерапия. Так продолжалось недели две, и, надо же, состояние больного весьма улучшилось. Он сдал весеннюю сессию и собрался съездить домой. Нина тоже решила побывать в Казани, как–то преподнести тетке тяжелые известия о своем исключении из МГУ.

Когда Семён уже взял билет, то вспомнил, что надо наведаться к Алке Левитиной и забрать кое–какие вещи. За день созвонились. Ради его она не пошла на лекции, которые не очень и праздновала. Едучи в троллейбусе, Семён вспоминал свои отношения с Алёной.

В своей сомнительной славе Алка сама же и была виновата, так как разрешала себе беспечные увлечения. К тому же она зачем–то, приходя со свиданий, показывала подругам по комнате захватанные грязными руками претендентов блузки. Но Сербе она поверяла душу и не разрешала ему, в связи с деликатностью его должности духовника, нахальничать. Правда, как–то она заболела, не ходила несколько дней на лекции, так и Семен тоже не ходил, просидев едва не сотню часов у её постели.