Вчерашний мир. Воспоминания европейца

В первый раз я увидел в печати крохотный отрывок своей переводческой работы. Теперь, думал я, это вопрос техники, когда «Нева» начнет публиковать всю книгу. Конечно, в за и против внутри редакции едва ли что-нибудь изменилось, и та же неуверенность оставалась и у главного редактора. И все же, все же ответственный секретарь с его неотъемлемым красным карандашом в руке внимательно просмотрел предоставленные ему четыре главы и отправился с ними в обком. Он вернулся оттуда с разрешением напечатать две главы. Не хватало лишь визы главного редактора, но тот именно в это время находился в командировке в Японии, и его, на мое счастье, замещал Владимир Николаевич Кривцов. Так в январском номере 1972 года появились две главы «Вчерашнего мира».

Читательский отклик на эту публикацию оказался для меня поразительным, если не сказать сенсационным. В редакцию шел вал писем из всех уголков Советского Союза. Разумеется, я знал, что Цвейга читают охотно и много; но такой популярности я просто представить себе не мог, как не мог предположить, что всего две главы из книги вызовут такой жгучий интерес к ней. Шахтер из Воркуты спрашивал, когда публикация будет продолжена. С Дальнего Востока объявилась пожилая дама, бывшая ленинградка. Из Ялты, Вологды, Москвы приходили запросы: где и когда можно будет эту книгу купить и каким тиражом она выйдет. Я испытал чувство невероятного удовлетворения, узнав, что книга, над переводом которой я так долго работал, и в самом деле нужна людям в стране; что им было важно ее иметь. Тем большее разочарование я испытал, когда в редакции, в которую тем временем из командировки возвратился главный редактор, узнал, что о продолжении публикации книги не может быть и речи.

И таким образом, следующий номер «Невы» вышел без Стефана Цвейга, но случай, который один раз мне уже помог (с командировкой главного редактора в Японию), благоприятствовал мне и на этот раз. Едва вернувшись из командировки в Японию, главный редактор не на шутку разболелся и был вынужден лечь в Свердловку. А тем временем усилиями Саши Лурье и Владимира Николаевича Кривцова в третьем номере «Невы» за 1972 год смогли появиться следующие две главы, которые в обкоме – кто может знать, по каким соображениям? – вызвали определенные сомнения.

И снова в редакцию пришло множество писем, на этот раз – не только от читателей и почитателей Стефана Цвейга, но и от некоторых литераторов. Московская писательница Кальма, которая в 1928 году, будучи юной журналисткой, сопровождала Стефана Цвейга во время его визита в Советский Союз, в газете «Советская Россия» справедливо полагала, что публикация первых глав в «Неве» – залог того, что книга вот-вот выйдет на русском языке. Этот факт она называла счастьем для русского читателя. Но время проходило, а ее пророчество не сбывалось.

После того как я понял, что, несмотря на поддержку Кривцова, Лурье и некоторых других членов редколлегии, публикация в «Неве» всей книги (во всяком случае, в ближайшее время) невозможна, я стал обращаться в другие журналы и издательства. Длительную переписку я вел с журналом «Север», журналами в Вильнюсе, Риге и Таллине, где время от времени печатали тексты, которые в Москве и Ленинграде не пропускались цензурой. В Риге уже готовы были выпустить книгу, однако неожиданно отрицательный ответ пришел и оттуда: кто-то в самом издательстве или тамошнем обкоме задействовал все еще хорошо функционирующий тормоз.

Вскоре у меня появился, как мне казалось, многообещающий контакт с умной, чистосердечной дамой в Москве – Евгенией Александровной Кацевой. Она была известным переводчиком немецкоязычной литературы и редактором журнала «Вопросы литературы». Чтобы избежать каких бы то ни было осложнений, я выбрал три главы, посвященные творческой и литературной работе Стефана Цвейга и его анализу произведений других литераторов, и со всем этим отправился в Москву. Весьма обстоятельный разговор в редакции «Вопросов литературы» с Евгенией Александровной настроил меня на очень оптимистический лад. Она заверила меня, что сделает все от нее зависящее, чтобы эти три главы опубликовать. Но и на этот раз ничего не произошло. Проходили недели и месяцы напрасных ожиданий. Долгие годы я подписывался на «Вопросы литературы» и неожиданно обнаружил, что последние номера стали приходить с многомесячной задержкой – а это свидетельствовало об ужесточившейся цензуре. Это означало, что с ожиданиями можно было покончить. Обманутая в своих надеждах, Евгения Александровна прислала мне трогательное письмо, в котором сообщала, что главного редактора уволили.

Но я не бил отбоя: в конце концов, имелся еще журнал «Иностранная литература», который печатал именно не советскую, а иностранную литературу. Туда я отправил пять глав, обратив внимание журнала на то, что отрывки из книги Цвейга уже печатались в «Неве» и «Литературной газете». Я еще приписал, что всю книгу перевел без какого бы то ни было договора, а стало быть, и гонорара и что давно пришло время через их респектабельный журнал сделать эту книгу доступной русскому читателю. Как всегда (и к этому я уже привык), началась длительная переписка, закончившаяся рекомендацией возвратиться к первому публикатору – журналу «Нева». Мне стало ясно, что со всеми моими попытками опубликовать последнюю книгу Стефана Цвейга я топчусь в circulus vitiosus, который теперь замкнулся и возвратил меня к средству, все же успех обещающему, – предлагать моего Цвейга ломтиками.

Тем временем приближался столетний юбилей Стефана Цвейга. Однако нигде в моей стране, столь много сделавшей для распространения произведений Стефана Цвейга, судя по всему, никто к этому событию особо не готовился ни в издательствах, ни в редакциях журналов. Предстоящий юбилей казался мне серьезным поводом, чтобы предложить московскому журналу «Советская музыка» несомненно интересную именно для этого журнала главу о совместной работе Цвейга и Рихарда Штрауса. К моему удивлению, ответили мне довольно быстро и проявили живой интерес. И даже попросили, сообразовываясь с родным городом Стефана Цвейга – Веной – и его богатыми музыкальными традициями, написать небольшое предисловие к этой главе. Врезку я писал с необычайным облегчением, полагая, что наконец-то появился просвет на горизонте. Я подчеркнул органическую взаимосвязь между литературной деятельностью Цвейга и его музыкальными интересами, указал на многие стихи Цвейга, положенные на музыку, и на его более позднюю привязанность к музыке и дружбу с выдающимися современниками – музыкантами и композиторами. И все это с готовой главой из книги Цвейга я послал в Москву. И вновь произошло то, что случалось уже не раз: то по телефону, то письменно редакция сообщала мне (в который раз, все снова и снова), что публикация задерживается. И, как всегда, ни слова о причинах задержки. Так проходило время, и наступило столетие со дня рождения Стефана Цвейга, но на страницах «Советской музыки» не появилось ни моего вступления к главе из книги Стефана Цвейга, ни самой главы. Вместо этого в июле того же года, когда я со своей семьей находился на юге в отпуске, по московскому радио мы прослушали передачу «Стефан Цвейг и музыка». Я не поверил своим ушам: слово в слово я прослушал свою врезку и отрывки из собственного перевода без всякого упоминания автора предисловия и переводчика. Я так и не знаю, как моя рукопись попала на радио. Выяснять все это и требовать гонорар (который, несомненно, достался кому-то из сотрудников «Советской музыки») я просто отказался.

Мои усилия опубликовать книгу достигли, по всей видимости, новой фазы; и она началась с того, что я вновь обратился в «Литературную газету», напомнив там о состоявшейся несколько лет тому назад в их газете публикации фрагментов из парижской главы. В руководстве газеты кое-кого сменили, и, я надеялся, к лучшему. Новый заведующий иностранным отделом, известный московский писатель, оказался страстным поклонником Цвейга и, перечитав напечатанный в их газете в 1972 году отрывок, заявил: «Разумеется, напечатаем. Вне всяких сомнений. Но напишите небольшое вступление к этой публикации». Весь мой прежний опыт сделал меня плутоватым, и я тут же достал из кармана уже готовое вступление – и вовсе не обязательно было знать этому редактору, что врезку эту я писал к совсем другой главе, – в итоге еще раз получил от него заверение, что материал будет «всенепременно», как он сказал, опубликован в ближайшее время. И я, вполне довольный, отправился в Ленинград.

Точно: в столетие со дня рождения Цвейга, в ноябре 1981 года, через девять лет после первой публикации в газете, советские читатели «Литературной газеты» смогли прочитать о том, как в ноябре 1931 года в своих зальцбургских пенатах Стефан Цвейг отметил пятидесятилетие. Заголовок, предложенный мной, был, правда, заменен другим, а под текстом стояло: «Перевод с немецкого». Указание на переводчика опять отсутствовало; да и предисловие – хотя и на основе моей врезки – было полностью переписано. И подписался под ним известный московский переводчик и литературный критик, на которого я из-за этого зла не держал, потому что знал его и ценил как великого знатока австрийской литературы.

Но в его вступлении среди прочего речь шла о том, что Стефан Цвейг был особенно близок русским, обладал в известной мере особой русскостью. Об этом я написал бы, разумеется, совсем по-другому, потому что именно я соприкоснулся и все еще продолжал соприкасаться с тем, что не кто иной, как эти люди, говорившие об особой русскости Цвейга, препятствовали опубликованию в Советском Союзе его «Вчерашнего мира» именно из-за его еврейскости. Требованиям этих людей не отвечало то, что Цвейг уже на первой странице своих воспоминаний говорил о себе, не переводя дыхания, как о европейце, австрийце, пацифисте, гуманисте и еврее; и о том, как повсюду – все снова и снова – сталкивается лицом к лицу со своим еврейством и как его принимает (если судить по таким произведениям, как новелла «Мендель-книгоноша»). И их не устраивало, что он ощущал себя космополитом – космополитом в истинном и лучшем смысле. Этого советский читатель (если ему не довелось случайно выяснить из других источников) ни в коем случае узнать не должен был.