Вдали

— Аса-Аса. Тебя повесят.

— Назад, шериф.

— Ох, Аса-Аса, — сказал тот с внешним спокойствием и гневом твердым, как он сам.

— Я его забираю.

— Ох, Аса. Вот погоди, узнают об этом в братстве.

— Да, узнают. И узнают от меня. Я отведу его сразу к ним и расскажу, как ты наживался на их имени. Расскажу своему дяде. Старейшины ко мне прислушаются.

— Вот мои деньги. Все. Пожалуйста, забирай, — сказал Джозайя. Пораженный страхом, он бросил деньги на землю, будто они мигом обернулись змеей или пауком.

— Да ты выжил из ума, — прошипел шериф, буравя Асу прищуренными глазами.

— Знает бог, многие видели, как ты берешь деньги, — продолжил Аса, не обращая внимания на вскрик шерифа. — Они же их и давали. Ты скажешь, что брал на благое дело, от имени старейшин. Тут-то я и отправлю их к этому твоему часовщику.

— Решил прибрать всю награду себе, да? Завистливая презренная псина.

— Ближайший город — Платтсвилл. Дней пять пешим ходом? Когда доберешься, старейшины уже узнают все.

— Я тебя расчленю, скормлю по кускам свиньям и помочусь на навоз.

— Нет. Ты сбежишь. Они придут за тобой. Ты спрячешься.

На миг лицо шерифа, перекосившись от гнева, выдало: он знает, что Аса прав.

Аса надел шерифу и его помощнику мешки на голову, потом помог Хокану забраться в седло. Из-под мешковины нечленораздельные мольбы Джозайи слились в мягкое влажное бормотание. Шериф, прорезая голосом ткань, велел ему заткнуться. Наконец Аса тронулся бок о бок с Хоканом и двумя лошадьми на привязи. Шериф сорвал мешок и швырял им вслед оскорбления, но они уже были так далеко, что истошная божба словно предназначалась самим прериям. Когда они скрылись из виду, Джозайя так и сидел с мешком на голове.

17

Синева и холод были едины. Хокан чувствовал чистое синее небо на коже и глазах. И это согласие зрения и осязания подсказало: он вернулся в сознание. Затекшие руки и ноги говорили, что отсутствовал он долго. Он по очереди проверил остальные чувства (шелест травы, запах кострища и навоза, кислота во рту со сна); подтвердил твердость земли под телом (совсем не та вязкая яма, куда он медленно сползал много дней); призвал несколько воспоминаний (дружелюбные картины, что можно вызвать и развеять по желанию, а не те призраки, что преследовали его в кошмарах); мысленно попробовал говорить (jag ar har darfor att jag kan tanka att jag ar har) [14] . В небе, когда он всмотрелся, загорались и пропадали точки ярких, но непонятных цветов. Он все еще на равнинах.

14

Я здесь, потому что могу думать, что я здесь (шв.).

— Тебе больно?

Аса вышел из-за спины и сел рядом. До вопроса боли не было. Теперь же в его груди разгорелся огонь, порез на руке запульсировал своей жизнью.

— Да.

— Если можешь потерпеть, нужно прекратить капли. Я уж думал, что теряю тебя.

— Да.

— Дай знать.

— Да.

Хокан посмотрел на руку, не зная, как поранился, но отметил, что рану примитивно, однако умело прочистили и перевязали. Аса поднес к его губам размоченный крекер. Хокан съел с аппетитом. Затем Аса накормил его рагу с ложки. Кто-то готовит для него, успел подумать Хокан перед тем, как задремать.

Когда он проснулся, на горизонте умирало последнее свечение. Горел костер, поблизости спал Аса. На краю, в углях, грелся котелок. Жалкие крошки после долгого поста возбудили в Хокане аппетит. Он закашлялся и было подумал, что у него лопнет грудь. Проснулся Аса.

— Вид уже лучше. Хочешь есть?

— Да.

Аса привалил его к седлу и подал чашку рагу. Они молча поели. Хокан только смутно помнил события после того, как его зашили в тюремной камере, но не забыл, что его везли в Иллинойс, чтобы отдать братству на повешенье. Где шериф? Или ему приснилась эта рябая от оспы писклявая голова? Почему руки уже не связаны? Осмеется ли он спросить?

— Где мы? — наконец произнес он. Прозвучало это как извинение.

— Снова на территории.

Хокан не понял.

— Запад. Мы покинули Штаты, — пояснил Аса.

— Иллинойс?

— Не Иллинойс.

— Шериф?

— Нет шерифа.

Аса рассказал, что произошло.

— Я тебе верю, — закончил он, подкладывая Хокану добавки. — Многие догадались, что случилось с поселенцами на тропе. Ангелы Гнева. Они рыщут здесь многие годы, воюют с неверными. Ополчение братства. Сейчас это просто банда. Их поддерживают некоторые старейшины, но большинство не желает иметь с ними ничего общего. Мой дядя — старейшина. Он не желает иметь ничего общего с Воинством Ииуя. О тебе и о твоих делах ходили слухи. Но потом я увидел тебя и понял, что это никак не может быть правдой. Впрочем, тебя все равно разыскивают за убийство братьев. Но нас никогда не найдут.

В горле Хокана запутались волнение и облегчение. Он не мог вздохнуть. Искупление невозможно, но хоть кто-то знал, что он не убивал Хелен и прочих невинных. Глаза затуманились, он попытался сглотнуть, чтобы впустить воздух.

— Я все равно собирался на запад, — добавил после паузы Аса.

Вечер углубился в ночь, и теперь его лицо было едва различимо в свете тускнеющих углей. Он поворошил костер, вскинув к небу синее пламя в снопах искр.

— Расскажешь свою историю? — застенчиво спросил он, словно ответ на этот вопрос раскроет что-то о нем самом, а не о Хокане.

Хокан наконец сумел сглотнуть и утер глаза.

— Я из Швеции. Я потерял брата. Я еду в Нью-Йорк его найти. Люди на тропе. Я их встретил. Они. После.

Ком в горле затвердел. Он закашлялся и почувствовал себя так, словно легкие вот-вот вырвутся из раны. Боль освободила слезы.

— Давай помогу, — сказал Аса, приподняв Хокана за плечи и подложив ему под спину сложенное одеяло.

— Я устал, — сказал он с тихим стоном, с искаженным слезами лицом.

Аса сжал его крепче.

— Я устал.

Он, всхлипывая, положил голову на плечо Асы.

— Так устал.

Аса охватил его грудь другой рукой.

— Так устал.

Это были первые объятья Хокана.

Они отправились на запад почти в полном молчании. Впрочем, время от времени они переглядывались и мимолетно улыбались. Еще никто не улыбался Хокану вот так, без причин. Это было приятно. Скоро и он научился улыбаться в ответ. Каждый вечер, когда они устраивали привал, разжигали костер и стряпали ужин, он почитал едва ли не за чудо находиться в чьих-то глазах, в чьем-то мозге, в чьем-то сознании. Влияло присутствие Асы и на равнины — уже не ту гнетущую махину, так долго вверявшуюся лишь одинокому взгляду Хокана.

Еще не восстановив силы, он все-таки потребовал снять швы с груди как можно раньше — его преследовали воспоминания о кишащих личинками швах Пинго. Это вызвался сделать Аса, но Хокан хотел провести процедуру сам, пусть это и значило, что он не сможет принять болеутоляющее. Пока он дергал стежок за стежком щипчиками и срезал скальпелем, Аса глядел во все глаза и ронял разрозненные слова ободрения, только давившие на Хокана. Но когда он закончил и боль ушла, он все же понял, как сильно ему помогло присутствие Асы.