Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства

Киномеханики засекли технологию превращения яйца в билет на детский сеанс. Нам было предложено приносить яйца и складывать их на подоконник в кинобудке. После этого мы беспрепятственно проходили в зрительный зал.

Обмен кинокультуры на продукты развивался стремительно. Подростки постарше и мужская часть молодежи появлялись с бутылкой самогона, закуской. Самогон предпочитал Миша-цыган, а Малюта впускал нас в зал, разрывая один билет на два юных зрителя.

Малюта обилетчивал и уходил в кинобудку крутить фильм. А холостой Миша-цыган подсаживался к девушкам и молодицам, развлекая их, наверное, рассказами о смешных кинокомедиях. После кино молодежь танцевала под звуки Мишиного баяна. Миша-цыган уже слыл в селе перспективным женихом, когда вдруг выяснилось, что он такой же жених и в окрестных селах, а в Тырново у него жена и дочь. Отношения сельских девчат и Миши-цыгана стали подчеркнуто холодными. Товарообмен процветал, а выручка от проданных билетов стремительно падала.

Одним летом Малюту и Мишу сменил Алеша, родом из Марамоновки. Вместо одного, установили два кинопроектора. Перерывов между частями не стало. Алеша стал привлекать в качестве помощников сельских подростков. Некоторые впоследствии стали квалифицированными киномеханиками.

Мы по инерции продолжали приносить Алексею яйца, но он положив пару яиц на подоконник, отправлял нас за деньгами в магазин. А если не было ни копеек, ни яиц, Алеша махал рукой точь-в-точь, как дядя Павлик:

– Проходьте скорище!

Осенью Алешу забрали в армию. Его сменил самый молодой из всех прежних киномехаников - Андрей Цымпэу и ныне живущий в Тырново. Ему уже за семьдесят. А тогда это был молодой паренек, на долгие годы молчаливо занявший свою нишу в культурной жизни села. К нему можно было подойти и попросить пустить на фильм в долг. Он молчаливо кивал. Ни у кого не возникало мысли не вернуть ему долг.

Как-то днем я подошел к нему и попросил научить меня крутить кино. Он показал пару раз и я сразу же стал без ошибок включать кинопроектор. Главное, надо было оставить достаточные петли пленки до и после рамки, а при пуске уравнять скорость вращения рукоятки с двигателем. Все это предотвращало обрыв пленки.

Эти тонкости я усвоил с ходу. Вечером я смотрел новый фильм уже через амбразуру кинобудки. Однако, прокрутив пару фильмов, я потерял интерес к ремеслу киномеханика. Я снова стал смотреть фильмы в зрительном зале.

Вспоминая сейчас то безоблачное время, я все больше убеждаюсь, что кино в селе представляло собой не только демонстрацию фил ьма. За два-три часа до сеанса киномеханик подключал к усилителю проигрыватель и по селу неслись знакомые и совсем новые мелодии.

Подпевая, мы быстро разучивали песни военных и послевоенных лет. По мелодии мы уже определяли песню и кто ее поет. Из динамика, установленного на террасе клуба неслись в наши души песни Марка Бернеса, Гелены Великановой, Клавдии Шульженко, Владимира Трошина, Майи Кристалинской.

Перед фильмом мы собирались на лавочках у клуба и вели ожесточенные споры о футболе, рассказывали о новостях спорта, прочитанных книгах. В клубе перед сеансом мы быстро разбирали с длинного стола журналы: Вокруг света, Техника молодежи, Химия и жизнь, Юный техник и Юный натуралист, Огонек, Нева и многие другие издания, выписываемые для клуба сельским советом.

По дороге домой, постепенно тающая толпа подростков и молодежи живо обсуждали события на экране. Некоторые из ребят, посмотрев один раз фильм, уже по дороге домой пели новую песню, прозвучавшую впервые сегодня. А мой одноклассник Миша Бенга не только запоминал всю песню, но на второй день талантливо пародировал ее, вставляя свои строчки и целые куплеты.

В кинозале зарождались первые чувства, чистые, как те, которые мы видели на экране. После фильма устраивались танцы, которые в чем-то являлись продолжением той жизни, которую мы только-что смотрели. В отношениях с девчонками мы никогда не выходили за рамки романтического трепета.

Не было пьяных драк и безумных в своей жестокости разборок. Регулярные, по два-три раза в неделю групповые общения детей и подростков были своеобразной формой эффективного социального контроля. Фильмы помогали нам выбирать профессию не по престижности и выгоде, а, простите за пафосность, по душе и зову сердца.

Мне стыдно за неспособность сегодняшних монстров киноиндустрии донести до зрителей основной замысел фильма без мата и постельных сцен. Это, наверное, от собственного душевного убожества. Фильмы, как и литература не должны конъюнктурно опускаться до уровня культуры общей массы, не встречаться где-то на середине. Фильмы должны быть не отражением, а локомотивом, несущим настоящую культуру в народ.

А люди - они умные, поймут все без мата.

Наше детство, золотое детство,

Где нас любили все "за просто так",

Никуда нам от тебя не деться

И назад нельзя вернуть никак...

Л. Арвачева

Уши и хвосты

К событию начинали готовиться накануне. Отец приносил толстый деревянный щит, постоянно кочевавший по дворам магалы. На щите были видны следы скобления различной давности. Прислонив щит к задней стене дома, отец выносил из сарая щит поменьше. Устанавливал его на два козлика и примерял по длине недавно купленную клеенку. На плоском серо-красном камне-голыше точил ножи. Мама в это время мыла ведра, эмалированные миски, ножом скоблила деревянное корыто и старую цыбарку, окованную заржавелыми ободьями.

Захватив две-три большие вереты (рядно), мы с отцом отправлялись вглубь двора, где стояла, крытая старыми листами ржавой жести и клеенки, скирда соломы. Срезав надломанной косой посеревший слой прошлогодней соломы, отец стелил рядом со скирдой верету. Снимая слоями солому, укладывал ее на верету, часто предупреждая, чтобы я не лез под вилы. Накидав достаточно соломы, завязывал на ней крест-на-крест верету и поочередно уносил огромные узлы в стодолу.

Мама выносила на крыльцо ведро с болтушкой для свиньи. Сегодня болтушки было намного меньше, да и жиже она была, чем обычно. Отец брал ведро и мы шли кормить кабана последний раз. Вылив болтушку в деревянное корытце, прикрученное проволокой к доске ограды загона, отец начинал звать кабана:

– Ц-ц-ц-ц-ц....

– Ц-ц-ц-ц-ц-ц ... - старался я .

В глубине небольшой, почти игрушечной односкатной пристройки раздавалось протяжное, напоминающее стон, хрюканье. В проеме дверей показывалась голова кабана . Он не спешил, разглядывая нас маленькими глазками под белыми ресницами.

– Чувствует, - сказал негромко отец, - Ц-ц-ц-ц-ц.

Тяжело переступая, кабан выходил в загон. Подойдя к корытцу, кабан начинал чавкать, громко прихлебывая и вскидывая рыло кверху. Отец, опершись на верхнюю жердь ограды локтями, молча смотрел на кабана.

Каждый год он покупал ранней весной поросенка. Приносил его, визжащего , в мешке за спиной. Визжа, поросенок пытался найти брешь в мешке, периодически ненадолго затихая. Опустив мешок в загон, отец развязывал веревочку и, потряхивая за дно, заставлял поросенка выйти в загон. Поросенок покидал мешок и, обиженно хрюкая, начинал обследовать загон, в котором ему предстояло жить недолгой свинячьей жизнью. До очередного забоя. До октябрьских, либо до нового года. И так из года в год.