Вдова Клико

— Вы всюду оставляете за собой следы разрушений, убеждаете себя в собственной безупречности, а всю вину возлагаете на бессердечный мир. Но у каждого есть выбор. Я буду говорить без обиняков: откроете мой секрет Моэту — и я предъявлю ожерелье, обличив вас как изменницу. И это будет последствием ваших действий, а не чьих-то чужих.

— Какая заразительная страстность! Но лишь богатство вашей семьи позволяет вам иметь те высокие идеи, о которых мы, остальные, можем только мечтать.

Возьмите, это от ожерелья. — Тереза протянула деревянный футляр, потрепала Николь по щеке и ушла.

Оставшись одна и вдыхая затхлый воздух музея, Николь вспомнила свои ремюажные столы, сейчас занимающие большую часть погребов, уложенные аккуратными рядами бутылки вина кометы, поворачиваемые на четверть каждый день до момента избавления от осадка. Надежные, созданные ее умом и упорством, с которыми она может делать, что хочет. Да, ее тайна вне опасности, но победа отдавала горечью. Тереза опасна и порочна, но она же — огонь, энергия, волшебство. И даже сейчас, после всего случившегося, жизнь без нее казалась тусклее.

Николь положила футляр в кожаную сумку и поспешила обратно в отель. «Я не только для себя стараюсь, — утешала она себя по дороге. — Подрастает Ментина, и теперь ее будущее обеспечено».

Глава двадцать четвертая ВТОРЖЕНИЕ ИЛИ ОСВОБОЖДЕНИЕ?

Март 1814 года

— Спасибо! — Николь расцеловала монахиню в обе щеки.

Сестра Айасса похлопала ладонью багаж Ментины:

— Вот твой чемодан. Удачи тебе, и всегда поступай как должно, Клементина. Молись об окончании войны и не запускай учебу. О маме заботься, дорогая моя!

Когда дочь на прощание обняла монахиню, Николь заметила у нее в глазах слезы. У девочки здесь остаются подруги, с которыми прежней дружбы уже не будет. Лицо ее слегка осунулось, под платьем начинали тесниться груди. Мягкие светлые волосы, молочной бледности кожа, в зеленых глазах светится необыкновенная страстность, которой не было раньше. И ростом догнала мать.

Николь обвела взглядом кафе, высматривая мужчин-хищников. Наверняка ведь глазеют на красавицу дочь? Но нет, все вели себя обычно: пили кофе, курили, болтали. Ничего опасного, но потребность защитить неожиданно ставшую взрослой дочь накрывала с головой.

За месяцы, прошедшие с тех пор, как Николь приезжала для встречи с Терезой, Париж изменился: в нем стало опаснее. Вставшие лагерями в окрестностях Парижа казаки, русские, пруссаки, англичане вот-вот могли хлынуть в городские ворота. Все посетители кафе взвешивали свои шансы, обменивались мнениями насчет того, что Наполеон потерял поддержку, что он стал неуправляем. Может, было бы лучше, если бы союзники его победили — хоть война кончилась бы. Ясно было одно: Ментину надо везти домой.

— Я уеду из Парижа?

— Пока что да. Волноваться не надо, опасности еще нет, но на несколько месяцев тебе лучше все же вернуться домой, пожить со мной, бабушкой и дедом.

— А мои подруги? Я же буду без них скучать!

— Главное — безопасность. Как только война закончится, ты вернешься.

Кофейник дымился, чашки с золотыми ободками были такие тонкие, что жидкость просвечивала сквозь фарфор. Ментина что-то щебетала, зал полнился успокоительным гулом голосов. Крахмальные скатерти, сверкающие под высоким потолком люстры, льющееся в окно весеннее солнце, — казалось, война за миллион миль отсюда. Николь надеялась, что Ксавье в точности выполнил ее распоряжения и заложил кирпичом погреба, чтобы избежать грабежей. Моэт уже потерял четверть своих запасов в Эперне — так писала мадам Оливье, осведомляя Николь.

— А Тереза сказала, что мне всегда нужно говорить «нет». Женщина свою силу должна использовать разумно и не проявлять ее необдуманно, да, мам? — спросила Ментина.

— Конечно, детка, — ответила Николь, не слишком вслушиваясь.

— Она мне подарила вот это платье. Ты заметила, оно точно под цвет моих глаз! Первое в моей жизни платье с высокой талией. Правда, мне повезло, что меня одевает самая модная и блестящая дама Парижа?

— Это платье подарила тебе Тереза? Когда?

— На прошлой неделе, когда я ей рассказала, что ты за мной приезжаешь, чтобы забрать меня домой. Она такая милая, сказала, что, поскольку я теперь почти взрослая, у меня должно быть платье, которое произведет на тебя впечатление. Правда, она добрая? Смотри, тебе нравится?

Перед мысленным взором Николь возникли все те вещи, которые она посылала Ментине в последний год: детские хлопчатобумажные платья, переднички… Все, что она всю жизнь носила.

— Ты невероятно красивая в новом платье! Все никак не могу поверить, что ты такая взрослая.

Гордая улыбка дочери согрела ей сердце. Совершенная, невинная, беззащитная.

— Ты часто видишься с Терезой?

— Каждую субботу. Она меня забирает к себе домой на Рю-де-Бабилон. Ее девочки — мои лучшие подруги. Она говорит, что нельзя сидеть взаперти в монастыре всю неделю безвылазно. Кормит меня пирожками, конфетами, дарит вещи и возит кататься в карете в Тюильри с подругами. Самый лучший день на неделе!

Николь вспомнила ту небрежную жестокость, с которой Тереза к ней отнеслась, но припомнила и пачку нераспечатанных писем от Терезы, которые бросала в огонь, когда бывала в Париже. Может быть, все-таки зря она осудила подругу?

— Я должна поблагодарить ее за такую заботу.

— Конечно, должна. Она со мной обращается как с собственной дочерью.

Тереза так заботится о Ментине, несмотря на историю с ожерельем?

— А можно я останусь? Тереза говорит, что опасности нет, что русские — люди благородные.

— Не сомневаюсь, что она так говорит.

— У вас не по годам разумная дочь, мадам, — вмешался в разговор посетитель из-за соседнего стола. Он сидел один, рядом с его тарелками лежала сложенная газета. — Русские солдаты действительно благородны. Но мнение матери гораздо мудрее. Если вам есть куда уехать из Парижа, на вашем месте я бы поторопился. Надеюсь, вы простите мое вмешательство?

По-французски он говорил почти идеально. Темные, едва ли не черные глаза, очень смуглая кожа, хотя сейчас и не лето. Долгие годы дружбы с Наташей научили Николь распознавать этот акцент.

— Вы русский?

— Да. Неужели и вы тоже? Мало кто сейчас может распознать тонкости моего произношения. Русские называют меня французом, но мало кто из французов сейчас назовет меня русским.

— Я из Реймса, француженка до мозга костей.

— Родина моих самых любимых вин.

— Моих тоже.

Она улыбнулась и вернулась к разговору с Ментиной.

— Еще раз прошу прощения, что вмешиваюсь, но я бы на вашем месте уехал в Реймс как можно быстрее. Русские — захватчики мирные, сами себя они называют освободителями, но не бывает войны без жертв. Вам следует как можно скорее нанять карету с лошадьми. Сейчас их уже не хватает, потому что многие хотят уехать, так что прошу вас, не теряйте ни минуты. Услышав ваш разговор, я не мог промолчать, поэтому взял на себя риск показаться нетактичным, полностью осознавая свою вину. Надеюсь, вы сможете меня простить.