Вдова Клико

— Черт, ты гений! — Луи схватил бутылку и снова поднес ее к свету. — Чиста, как солнце. Боже мой, мы же сэкономим недели труда… — Он посмотрел на свет перевернутую бутылку, потом снова поставил ее прямо.

— Проще простого. Несколько усовершенствований к многовековому старинному способу, смотри.

Николь вытащила ящик с песком, который спрятала шесть лет назад, в день смерти Франсуа, и показала. Нагнулась, взяла две бутылки, выпрямилась, чуть их встряхнула, снова опустилась на колени возле ящика и поставила бутылки в песок. Потом за ремюажным столом продемонстрировала Луи тот же процесс, но с применением своего нового изобретения. Встав около стола высотой ей по пояс, где стояли все бутылки, она встряхнула и перевернула ряд из пятнадцати за то время, которое в песочнице требовалось для двух.

И наконец — гвоздь программы. Она показала Луи, уже готовому лопнуть от радостного волнения, горлышко бутылки.

— Четыре меловые отметки? — удивился он. Увиденное не произвело на него никакого впечатления.

— Да! Это же очевидно! Когда я ставлю бутылки обратно в песок, никогда не получается точно так же, как было, и снова надо шевелить осадок, если при выставлении угла ошибешься хоть на полсантиметра — а это удлиняет процесс. С моим ремюажным столом все, что должен сделать рабочий, — это выставить бутылку по меловой отметке, вот и все. С таким приспособлением я могу переворачивать тридцать пять тысяч бутылок в день, если хорошенько напрактиковаться. С каждым переворотом осадок придвигается чуть ближе к пробке. Все оказалось до смешного просто, как все лучшие идеи, но ведь работает! Похоже на упражнения на движение и время, как те, что видала я у папы на сукновальной фабрике.

— Пятнадцать тысяч бутылок в день для простых смертных, а для тебя и тридцать пять тысяч получится, не сомневаюсь! Тем не менее преимущество перед всеми нашими конкурентами, тысячи безупречных бутылок за долю того же времени и вполовину меньше трудозатрат. Ты это сделала, Бабушетта! Все наши жертвы и весь риск оказались не напрасны.

Она поклонилась, он зааплодировал.

— Но даже со всем этим наши нынешние трудности не исчезнут как по волшебству. Все равно пройдет еще много времени, прежде чем ты получишь деньги. Рынки все еще мертвы, пусть даже ты заложишь тысячи бутылок безупречного шампанского.

— Знаю, но это рано или поздно откроет для нас новые возможности, Луи. Для твоей семьи, для моей семьи, для всех тех рабочих, которым моя винодельня не чужая. И для себя тоже. Я хочу быть первой, хочу быть лучшей.

— Ты и так всегда ею была.

— Хочу быть лучшей в глазах всего мира. Не только Реймса, не только Франции. Это наша тайна, Луи. Антуан тоже о ней знает. Мы приплатим рабочим, чтобы держали язык за зубами, а работать в шампанских погребах будут лишь немногие избранные. Больше никто не должен об этом знать. Я заложу мое кометное шампанское на новые стойки и буду ждать. Война когда-нибудь кончится.

— Ты не можешь себе позволить ждать. Компания «Вдова Клико» уже стоит на коленях.

— Моя новая постоялица вложит деньги в наше дело, — ответила Николь.

Луи схватился за голову:

— Фея-крестная, Ла Тальен с ее неправедно нажитыми богатствами?

— Именно она. И чем они неправедней, тем лучше — по крайней мере, для меня.

— Тереза чудесная женщина, но рядом с ней всегда неподалеку ходит беда. Будь осторожна, прошу тебя.

Глава двадцать первая БОГАЧКА, ВОР…

Сентябрь 1813 года

Дом мадам Тальен в Реймсе стал местом притяжения скандалов, но саму Терезу с ее вызывающим поведением более чем терпели. В эти спартанские времена там, где она появлялась, жизнь начинала играть яркими красками. Нынче в Шампани выбор товаров в магазинах оскудел. Наполеон вторгся в Россию, его война с жадностью заглатывала молодых свежих призывников и выплевывала их, изувеченных и сломленных. Тем, кто вернулся, повезло. Родители, видевшие в детстве, до революции, как уносит их любимых нищета, наблюдали теперь, как их собственных детей пожирает война. И Тереза служила желанным отвлечением от забот — возмутительная, блестящая местная знаменитость. Она дергала за ниточки великого Наполеона, ставила на колени могущественных генералов или, что куда более важно, могла замолвить словечко за честолюбивого сына.

Никто не знал, как и почему она может себе позволить такой роскошный особняк на Рю-де-ла-Ваш, но многие подозревали, что без Моэта тут не обошлось. Николь не спрашивала — предпочитала не знать. В год кометы деньги Терезы помогли ей уложить в погреба «Кюве де ля Комет», а заодно ее присутствие помогло Николь пережить рождение первенца у Луи, хотя сама Тереза о такой своей роли не догадывалась. При ней Николь было легче переносить сияние глаз Луи, когда он рассказывал о своем новорожденном сыне, а потом — все более уверенный вид его жены. Николь никогда не встречала их вместе, но видела ее пару раз в городе или когда подвозила Луи к давильне. Они составляли отличную маленькую семью, и Николь ненавидела себя за желчь, подступавшую к горлу при виде их радости.

Луи — ее деловой партнер, они виделись почти каждый день. И было бы вполне естественно принять эту пару как своих близких друзей, приглашать Луи с женой на светские мероприятия, покатать его сына на пони с тележкой по виноградникам. Но единственное, что Николь могла сделать, — улыбаться, глядя на его счастье, и желать им добра. Все остальное было слишком болезненным. Луи, казалось, интуитивно понимал ее и старался не упоминать слишком часто о жене и сыне. Она была молча благодарна другу за его такт, сама стыдясь собственных чувств.

Ее драгоценное вино кометы стояло на новых ремюажных столах в глубинах погребов, подальше от любопытных глаз, но все рынки оставались по-прежнему закрыты для него из-за торговых блокад и войны. Дело Николь, смысл ее жизни — все зависело от того, попадет ли шампанское на рынок.

После долгих военных лет дела шли плохо у всех. Столько мужчин ушло на войну, что урожай этого года собрать будет непросто. Отлучки Терезы в Париж становились чаще и продолжительней. Вечеринки, салоны — это было единственное, что оживляло ее искрометное веселье, а Реймс и его маленькие собрания ей быстро надоели. Николь скучала по своей жизнелюбивой подруге «Луи вернулся к работе, но каждый день уходил ровно в пять и спешил к семье, так что Николь обрадовалась, когда Жозетта подала ей записку, тщательно перевязанную дорогой светло-розовой шелковой ленточкой. Не пожалеть денег на такую прозу, как записка, могла только Тереза.

Моя дорогая, как же приятно снова вернуться в старый добрый Реймс! Париж меня душит. Я уверена, что мне было предназначено родиться сельской девушкой и жить среди волшебного воздуха, шампанского и светляков в звездной ночи. Прошу Вас, приходите ко мне сегодня выпить чаю и посплетничать. Мне есть, что Вам рассказать.

Николь сложила записку. Как правило, она избегала города — предпочитала получше приглядывать за своей землей, уклоняясь от сплетен и жалостливых взглядов, которые неизбежно ей доставались в каждый приезд. Но, пожалуй, стоило изменить своим привычкам, чтобы повидаться с Терезой.

Николь заехала в булочную к Наташе и, чувствуя свою вину, взялась за полированную медную ручку двери. Уже давно она не навещала подругу. Пекарня всегда была центром реймсской машины сплетен, и Николь просто не имела сил слышать их — или, если честно, Наташиных проницательных вопросов. Куда проще было тянуть лямку, нагружать себя бесконечной работой, чем сталкиваться с чем-нибудь подобным.

— Бабушетта, возвращение блудного сына! — Наташа неловко выбралась из-за прилавка и поцеловала подругу.