«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Однако этот рассказ представляет собой такую же фикцию, как и утверждение официальной московской летописи середины XVI в., будто Василий III перед смертью приказал своей супруге, великой княгине Елене, держать «скипетр великия Руси до возмужения сына своего» и возложил на нее «все правъление великого государства» [2147] . На самом деле, как мы уже знаем, Елена Глинская стала единоличной правительницей вопреки воле покойного мужа, и произошло это после многомесячной придворной борьбы. Что же касается Софьи, то, как показал А. С. Лавров, запись в записной книге Разрядного приказа, оформившая передачу власти царевне, — а именно на этот источник ссылается С. Медведев в своем рассказе [2148] , — была сделана никак не раньше осени 1682 г., уже после казни князей Хованских [2149] . С октября 1682 г., по наблюдениям того же исследователя, в царских указах наряду с именами «великих государей» Ивана и Петра Алексеевичей появляется и имя их сестры — «великой государыни, царевны и великой княжны Софии Алексеевны» [2150] .

2147

ПСРЛ. М., 1965. Т. 29. С. 9, 10.

2148

Россия при царевне Софье и Петре I. С. 93.

2149

Лавров А. С. Регентство царевны Софьи Алексеевны: Служилое общество и борьба за власть в верхах Русского государства в 1682–1689 гг. М., 1999. С. 73–77.

2150

Там же. С. 76.

Мы видим здесь ту же формулу соправительства, которую в свое время использовала великая княгиня Елена, а впоследствии — патриарх Филарет: как и в предыдущих случаях, реальная правительница, царевна Софья, приняла титул «государыни», как бы сравнявшись по статусу с братьями-царями. Уникальность ситуации заключалась лишь в том, что в течение почти семи лет в стране номинально было три «великих государя»!

Но соправительство и регентство — это не одно и то же: Софья Алексеевна носила титул государыни и, судя по всему, хотела быть ею на деле, т. е. хотела царствовать [2151] . Между тем ни объем, ни срок ее полномочий не были регламентированы каким-либо правовым актом. После того как молодые цари женились (Иван — в январе 1684 г., Петр — в январе 1689 г.), правление Софьи стало все больше походить на узурпацию власти ставших уже взрослыми ее братьев. Дальнейший ход событий хорошо известен: августовский переворот 1689 г. положил конец правлению царевны; одни ее советники (в частности, кн. В. В. Голицын) были отправлены в ссылку, другие (как Ф. Л. Шакловитый) казнены, а сама она вскоре вынуждена была уйти в монастырь [2152] .

2151

О подобных амбициях правительницы и, в частности, о гравюрах, на которых Софья изображена с короной на голове, см.: Хьюз Л. Царевна Софья. С. 281.

2152

Подробнее о перевороте 1689 г. см.: Лавров А.С. Регентство царевны Софьи Алексеевны. С. 157–190.

Таким образом, приходится констатировать, что проблема регентства, а точнее говоря, проблема отсутствия этого института, впервые остро проявившаяся в эпоху политического кризиса 30–40-х гг. XVI в., не была решена и в последующие полтора столетия. Очевидно, формирующееся самодержавие было несовместимо даже с временным ограничением полномочий государя, независимо от его возраста и состояния здоровья. Вакуум власти, возникавший в периоды малолетства или недееспособности царя, заполнялся ad hoc, каждый раз по-новому, исходя из соотношения сил между придворными группировками. Тем самым, по существу, консервировался средневековый порядок, существовавший во многих королевствах Европы, но уже в XIV в. уступивший там место законодательной регламентации регентства.

Отсутствие регентства было проявлением институциональной слабости московской монархии, особенно заметной в моменты смены лиц на престоле. Как показывает опыт XVI–XVII столетий, государь оставался единственным источником легитимной власти, и от его способности контролировать придворную элиту зависела стабильность этой политической системы. Попытки кого-либо из его окружения хотя бы временно присвоить себе указанную прерогативу монарха в случае его малолетства или недееспособности зачастую приводили к вспышкам насилия и другим кризисным явлениям.

Проблема регентства и ее грозный спутник — дворцовые перевороты, впервые заявившие о себе в годы малолетства Ивана Грозного, оставались ахиллесовой пятой самодержавия и в XVI столетии, и в «просвещенном» XVIII веке. Уместно напомнить, в частности, о том, что официальная опека Верховного Тайного совета (а фактически — князя А. С. Меншикова) над юным императором Петром II просуществовала всего четыре месяца — с начала мая до начала сентября 1727 г., а регентство герцога Э.-И. Бирона при малолетнем Иоанне Антоновиче продлилось еще меньше — лишь три недели (с 18 октября по 8 ноября 1740 г.) [2153] . В обоих случаях хрупкая политическая конструкция была разрушена очередными дворцовыми переворотами…

2153

См.: Курукин И. В. Эпоха «дворскихбурь»: Очерки политической истории послепетровской России, 1725–1762 гг. Рязань, 2003. С. 125–135, 281–287.

Но не только перевороты и отсутствие института регентства сближают эпохи, разделенные двумя столетиями, и выявляют их внутреннее родство: в том же ряду следует назвать и феномен фаворитизма. Именно в связи с периодом «боярского правления» 30–40-х гг. XVI в. впервые появилось понятие «временщик» [2154] , которое в исторической памяти прочно ассоциируется теперь с XVIII — началом XIX в.

Если уж прослеживать связь времен в терминологии, то нельзя не упомянуть еще одно слово, ставшее впоследствии самой распространенной характеристикой московской приказной бюрократии XVII столетия: речь идет о «волоките». Впервые в известных мне источниках это знаменитое словечко встречается опять-таки в эпоху «боярского правления», а точнее — в указной грамоте Ивана IV на Вятку, посланной в марте 1546 г. [2155] Без приказных дельцов с их любовью к «волоките» и «посулам» (т. е. взяткам) невозможно себе представить российскую монархию ни в XVI–XVII, ни в XVIII столетии, и поэтому будет справедливо уделить им несколько строк в этих завершающих книгу заметках.

2154

Впервые это слово в форме «в(е)ременник» встречается в материалах Стоглавого собора, причем со ссылкой на недавнюю эпоху «боярского правления». Так, в одном из царских вопросов к собору («О ружных попех») говорилось: «…да в нынешняа лета веременники причли к соборам своих попов и ругу, и милостыню из нашие казны устроили» (здесь и далее выделено мной. — М. К.). Соборный ответ на этот вопрос гласил: «А которыя ружныа попы и диаконы веременники в нынешние лета причли к соборам своих попов и диаконов, да и ругу им, и милостыню из царьскиа твоея казны устроили без твоего царьского ведома — и тех всех попов и диаконов отставити и руги им царьскиа не давати…» (Емченко Е. Б. Стоглав: Исследование и текст. М., 2000. С. 263, 408). Кто имелся в виду под этими «временниками», ясно видно из речи царя на том же соборе; вспоминая свое детство, он говорил: «И тако боляре наши улучиша себе время — сами владеша всем царством самовластно, никому же възбраняюще им от всякого неудобнаго начинаниа…» (Там же. С. 246).

2155

В мартовской 1546 г. грамоте, адресованной наместнику Верхнего Слободского на Вятке кн. Д. Д. Ухтомскому, упоминается, в частности, тяжба слобожан с жителями соседнего Шестаковского городка: «…всего деи тем слобожаном городцким и волостным людем от тех шестаковцов в наместничем корму и в земских розрубех и в сторожех в три года доспелося убытка и с московскою волокитою сорок рублев»; далее наместнику предлагалось судить слобожан с шестаковцами и «управу» им учинить «безволокитно» (Труды Вятской УАК 1905 г. Вятка, 1905. Вып. 3. Отд. III. С. 88; выделено мной. — М. К.).

Будни власти, или к вопросу о специфике средневековых преобразований

Сам термин «бюрократия» применительно к эпохе Московского царства носит дискуссионный характер: некоторые современные историки оспаривают его уместность в этом контексте. Так, П. В. Седов в изданном недавно капитальном труде отрицает бюрократизацию управления в России XVII в. По его мнению, исполнение государственных обязанностей в ту эпоху сохраняло характер личных поручений, что отличало московские приказы от учреждений Нового времени; перестановки в приказах были продиктованы не стремлением более четко разграничить их функции, а являлись следствием борьбы придворных группировок, отражением возвышения или падения влиятельных бояр [2156] .

2156

Седов П. В. Закат Московского царства. С. 31, 42–45, 345–346, 551.

Безусловно, приказная система XVI–XVII вв. была очень далека от идеальной бюрократии (в том смысле, как ее понимал Макс Вебер) [2157] , но то же самое можно сказать в отношении любого европейского государства того времени: Московия вовсе не являлась в этом плане исключением. Министры французского или английского короля в XVII в. были не просто чиновниками высокого ранга, они были в первую очередь придворными, облеченными доверием своего монарха. Как показано в работах Ш. Кеттеринг, У. Бейка и других исследователей, управление Францией времен Людовика XIV во многом опиралось на небюрократические методы, включая неформальное покровительство, использование сетей клиентелы и т. п. [2158]

2157

Weber М. Economy and Society. An Outline of Interpretive Sociology. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 1978. P. 956–958.

2158

Kettering S. Patrons, Brokers, and Clients in Seventeenth-Century France. New York; Oxford: Oxford University Press, 1986; Beik W. Absolutism and Society in Seventeenth-Century France: State Power and Provincial Aristocracy in Languedoc. Cambridge: Cambridge University Press, 1985.

Но бюрократизация управления — это не состояние, а процесс. Отрицать наличие этого процесса в России в длительной временной перспективе (с конца XV до Петровской эпохи и далее — по XIX в. включительно) невозможно. Велико различие между боярами XVI в. — аристократами и воинами, с одной стороны, и боярами XVII в. — приказными судьями, с другой. Несомненен и количественный рост «крапивного семени» — дьяков и подьячих: так, по подсчетам А. А. Зимина, за первую треть XVI в. известен 121 чел., носивший чин дьяка или подьячего [2159] ; в 1534–1548 гг., как показано в данной книге, это число достигает 157 чел., но лишь 33 из них упоминаются одновременно (в январском списке 1547 г.). Зато в 1588/89 г., как установил А. П. Павлов, дьяков было уже около 70 чел., а в 1604 г. — свыше 80 чел. [2160] В 90-е гг. XVII в., согласно приведенным Н. Ф. Демидовой данным, в стране насчитывалось 4657 приказных людей — дьяков и подьячих [2161] .

2159

Зимин А. А. Дьяческий аппарат. С. 282.

2160

Правящая элита Русского государства IX — начала XVIII в. (Очерки истории). СПб., 2006. С. 261 (автор раздела — А. П. Павлов).

2161

Демидова Н. Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. М., 1987. С. 37, табл. 7.

Главное в процессе бюрократизации — формирование профессиональной группы управленцев, сосредотачивающей в своих руках административно-распорядительные функции. В изучаемую в данной книге эпоху это определение в первую очередь относится к дьякам и казначеям, в меньшей степени — к дворецким, которые, как правило, продолжали нести ратную службу и для которых дворечество было лишь этапом в карьере, ступенькой на пути к желанному думному чину.

Как показало проведенное исследование, административно-хозяйственная сфера обладала определенной долей автономии по отношению к носителю верховной власти и придворной элите. Этим обстоятельством, на мой взгляд, объясняется тот факт, что «корабль» государственного управления не пошел ко дну во время «дворцовых бурь», бушевавших в 30–40-е гг. XVI в. Полагаю, что данное наблюдение с определенными коррективами может быть распространено и на другие эпохи дворцовых переворотов, будь то 80-е гг. XVII в. или вторая четверть XVIII в.

Одним из следствий этой относительной самостоятельности приказного аппарата было то, что логика и последовательность административных преобразований, проводимых в стране в XVI в., мало зависели и от личности монарха, и от того, какая именно группировка знати господствовала в тот или иной момент при дворе. Как я старался показать в заключительной главе этой книги, введение губных старост и иных выборных органов для сыска разбойников в конце 1530-х гг. было лишь одной из мер — зачастую непоследовательных и плохо согласованных друг с другом, — предпринимавшихся центральной властью на протяжении конца XV — первой половины XVI в. и направленных на обуздание преступности. В итоге хронологические рамки так называемой губной реформы остаются размытыми, а ее изначальные цели и масштабы проведения дают простор для самых различных предположений.