«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Выявление в Судебнике 1550 г. «пласта», относящегося к 40-м гг. XVI в., эпохе «боярского правления», позволяет сделать вывод о том, что его составители руководствовались не морализаторскими, а прагматическими соображениями. Поэтому в этом памятнике нет противопоставления одних периодов другим, и, таким образом, обнаруживается несомненная преемственность в развитии судебно-административной системы страны на протяжении полувека.

Но отмеченная преемственность характеризует и рассмотренные нами ранее в этой главе меры по оздоровлению денежной системы (монетная реформа) и противодействию преступности (губная реформа). В обоих случаях сами проблемы были осознаны еще в предшествующую эпоху, а действия, предпринятые для их решения в 30–40-х гг. XVI в., не были радикальным разрывом с прошлым, а, скорее, сочетанием старых и новых подходов. Таким образом, в истории центрального управления декабрь 1533 г. (смерть Василия III) и февраль 1549 г. («собор примирения») вовсе не являются гранями, разделяющими различные эпохи: административные преобразования имели свой ритм, независимый от смены лиц на престоле, и свою логику, отличную от логики придворной борьбы. Нарождающаяся бюрократия обеспечивала относительную автономию административной сферы и преемственность в осуществлении намеченных мер. Именно поэтому история 1530–1540-х гг., эпохи «боярского правления», не может быть сведена только к столкновениям придворных группировок, опалам и бессудным казням.

Российская монархия в зеркале кризиса 30–40-х гг. XVI в. (вместо заключения)

В заключение, не повторяя выводов, сделанных в ходе данного исследования, я бы хотел взглянуть на поставленные здесь проблемы в более длительной перспективе: ведь только так можно попытаться понять, что в ситуации 1530–1540-х гг. было уникально, а что — вполне характерно для российской монархии XVI, XVII и даже XVIII века.

Начнем с центральной для нашей темы проблемы регентства: как было показано в этом исследовании, к 30-м гг. XVI в. в традиции российской государственности не было ни самого понятия регентства, ни соответствующего правового института, что наложило определенные ограничения на власть Елены Глинской, не говоря уже о пришедших ей на смену боярах-временщиках. Получила ли эта коллизия разрешение в дальнейшем, ведь, как известно, в конце XVI и в XVII в. не раз возникали ситуации, когда на троне оказывался юный и/или неспособный к самостоятельному правлению государь? Иными словами, эту проблему можно сформулировать так:

Сложился ли в средневековой России институт регентства?

Уместен и другой вопрос: всегда ли недееспособность монарха приводила к острому политическому кризису, как это было в 1530–1540-х гг.?

Подобного развития событий можно было ожидать в марте 1584 г., когда после смерти Ивана Грозного царем стал его слабоумный сын Федор. В некотором отношении обстоятельства его восшествия на престол напоминают тревожную обстановку декабря 1533 г., когда скоропостижно скончавшемуся Василию III наследовал трехлетний княжич Иван. Характерно, что современные исследователи, полагая, что грозный царь перед смертью поручил Федора заботам опекунского, или регентского, совета, не могут прийти к единому мнению о персональном составе этого совета. Эти разногласия очень похожи на споры об опекунах юного Ивана IV, рассмотренные нами в первой главе данной книги; в их основе лежат те же затруднения как источниковедческого, так и концептуального характера [2123] .

2123

С. Ф. Платонов считал, что Иван Грозный «и не думал устраивать формальную опеку над своим сыном Федором» и что «не было ни малейшей нужды в экстренном государственном учреждении», поскольку достаточно было и «ближней думы», в которую входили все родственники молодого царя (Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв. 5-е изд. М., 1994. С. 126). Однако историки конца XX в. в духе институционального подхода склонны и в данном случае видеть создание «экстренного государственного учреждения» — регентского совета, хотя источники и не позволяют однозначно определить его состав и функции, см.: Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». М., 1980. С. 10–11; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. М., 1986. С. 104–108; Павлов А. П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584–1605 гг.). СПб., 1992. С. 30.

Борьба между придворными группировками, вспыхнувшая вскоре после воцарения Федора, также напоминает события 1530-х гг. Р. Г. Скрынников считает возможным даже говорить о «кризисе власти» применительно к 1585–1586 гг. [2124] Однако нужно отметить, что этот кризис не был продолжительным и не сопровождался таким количеством жертв и такими потрясениями, как период «боярского правления», которому посвящена данная книга. Умело лавируя между придворными группировками, заключив союз с одними могущественными кланами (прежде всего Романовыми) и удалив из столицы других (в частности, князей Шуйских), Борис Годунов довольно быстро добился признания своей единоличной власти [2125] . В борьбе с соперниками он охотно прибегал к опалам, ссылкам и тайным расправам, но никто из представителей знати не сложил голову на плахе. Не было во второй половине 80-х и в 90-х гг. XVI в. и дворцовых переворотов, а также грозных мятежей, подобных походу Андрея Старицкого на Новгород в 1537 г.

2124

Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». С. 30–39.

2125

О пути Б. Ф. Годунова к единоличной власти см.: Скрынников Р. Г.. 1) Россия накануне «смутного времени». С. 30–39, 55–64, 108–119; 2) Борис Годунов. М., 1983. Гл. 2, 3, 7.

Размышляя о причинах относительной стабильности, которую Б. Ф. Годунову, в отличие от правителей 30–40-х гг. XVI в., удавалось поддерживать, можно указать на существенные перемены, произошедшие за полвека. Прежде всего следует отметить упадок удельной системы: Угличский удел, выделенный младшему сыну Ивана Грозного, царевичу Дмитрию, в 1584 г., был бледной тенью прежних уделов Московского дома, существовавших еще в 30-е гг. XVI в.

Дяди Ивана IV, Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий, располагали реальной военной силой — отрядами детей боярских, чьи поместья и вотчины находились в их княжествах; кроме того, они могли рассчитывать на поддержку части московской знати и служилых людей (вспомним контакты кн. А. М. Шуйского с окружением Юрия Дмитровского в декабре 1533 г. и переход нескольких десятков новгородских помещиков на сторону старицкого князя в мае 1537 г.). Поэтому у опекунов юного государя были серьезные основания опасаться притязаний обоих «принцев крови» на великокняжеский престол.

Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий закончили свои дни в темнице, трагически оборвалась и жизнь последнего удельного князя: 15 мая 1591 г. царевич Дмитрий погиб в Угличе при загадочных обстоятельствах. Но если принять версию о его насильственной смерти по приказу Бориса Годунова (этой версии придерживались многие современники и часть последующих историков) [2126] , то тогда нужно признать, что жестокое убийство восьмилетнего мальчика было своего рода превентивной мерой: Дмитрий и его мать, вдовствующая царица Мария Нагая, жившие в Угличе под надзором дьяка Михаила Битяговского, не представляли в тот момент реальной опасности для царя Федора и правившего от его имени Бориса Годунова. Если конфликт между Старицким удельным двором и правительством Елены Глинской был в середине 1530-х гг. источником постоянной напряженности в государстве, перешедшей весной 1537 г. в открытое вооруженное противостояние, то очаг «оппозиции» Годунову при дворе царевича Дмитрия в Угличе во второй половине 1580-х гг. ввиду явного неравенства сил не мог серьезно дестабилизировать обстановку в стране.

2126

Современное состояние дискуссии и аргументы сторон см.: Зимин А. А. В канун грозных потрясений. С. 153–182; Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». С. 75–84.

Судьба престола в немалой степени зависела от позиции служилых людей. «Шатость» детей боярских, как было показано в первой части книги, придала особую остроту политическому кризису 30-х — начала 40-х гг. XVI в. Но в конце указанного столетия не заметно никаких признаков вовлеченности служилой массы в борьбу придворных группировок. Похоже, тот факт, что на престоле в 1584–1598 гг. находился неспособный к самостоятельному правлению царь, не смущал присягнувших ему на верность дворян и детей боярских. По мере того как учет земли и службы приобретал все более централизованный характер и сосредотачивался в руках приказной бюрократии, утрачивалась личная связь между рядовыми помещиками и государем, важная еще в начале великого княжения Ивана IV. Разумеется, до тех пор пока существовала монархия, символическим адресатом службы оставался царь. Но на практике карьера и вознаграждение за службу какого-нибудь сына боярского зависели не от государевой милости, а от расположения воевод и исправной работы приказного аппарата. Поместная армия повиновалась тому, кто отдавал ей приказы от царского имени.

Одним из факторов, обусловивших длительную политическую нестабильность в 30–40-е гг. XVI в., как я старался показать, была местническая по своей природе борьба придворных группировок, ни одна из которых не могла добиться решающего перевеса. К тому моменту придворная иерархия еще не вполне сложилась, институт местничества находился в процессе становления. Группировки знати различного происхождения (князья Северо-Восточной Руси, старомосковское боярство, недавние выходцы из Литвы вроде князей Бельских или Глинских) оспаривали друг у друга право на первые места в Думе, в армии и за государевым столом. В отсутствие верховного арбитра, которым не мог быть малолетний Иван IV, местнические споры часто не получали разрешения, и стороны, не имея других аргументов, прибегали к насилию.

За последующие 50 лет титулованная и нетитулованная знать пережила немало испытаний. Старые счеты ушли в прошлое; к концу царствования Ивана Грозного возникла новая линия противостояния — между старинной аристократией и худородными опричными и «дворовыми» выдвиженцами [2127] . Сама аристократия также изменилась: она стала служилой, более зависимой от Короны, чем раньше [2128] . Как показал А. П. Павлов, Борис Годунов, руководствуясь интересами знати в целом, провел реорганизацию государева двора, чиновная структура которого была приведена в соответствие с родовитостью служилых людей. Восстановление местнической традиции, поколебленной было опричными «экспериментами» Ивана Грозного, в сочетании с политической стабильностью обеспечили Годунову поддержку основной части придворной аристократии [2129] .

2127

См.: Павлов Л. П. Государев двор. С. 28–29.

2128

Флоря Б. Н. Иван Грозный. М., 1999. С. 394.

2129

Павлов А. П. Государев двор. С. 37–43.

Как видим, политический кризис вовсе не был обязательным следствием восшествия на престол недееспособного монарха. Если правитель пользовался неограниченным доверием царя и мог привлечь на свою сторону, как удалось Борису Годунову, лидеров влиятельных придворных кланов, ему было по силам поддерживать в стране относительную стабильность и порядок. Возросшая мощь государственного аппарата и отлаженная система служебно-местнических отношений облегчали царскому шурину решение этой непростой задачи. Таким образом, своим успехом Борис Годунов в немалой степени был обязан централизации управления и усилению роли Государева двора в жизни страны — процессам, происходившим в течение многих предшествующих десятилетий. Указанные перемены в структуре общества и государства объясняют, на мой взгляд, контраст между бурной эпохой малолетства Ивана Грозного и относительно спокойно прошедшим царствованием Федора Ивановича, от имени которого правил Борис Годунов. При этом, разумеется, не стоит сбрасывать со счетов и личные таланты царского шурина, который проявил себя как выдающийся политик.

Не будучи членом правящей династии, Годунов не мог, как когда-то сделала Елена Глинская, официально стать соправителем царствующего монарха, приняв титул второго «государя». Но услужливые придворные нашли способ потешить честолюбие всемогущего правителя, присвоив ему множество звучных титулов. В феврале 1595 г. глава Посольского приказа Василий Щелкалов на приеме в Кремле в честь персидских послов перечислил все должности и звания Годунова, заявив, что Бог дал царю Федору Ивановичу «такова ж дородна и разумна шюрина и правителя, слугу и конюшего боярина, и дворового воеводу, и содержателя великих государств, царства Казанского и Астраханского, Бориса Федоровича» [2130] .

2130

Цит. по: Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». С. 111.