«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Но даже если допустить, что в этом источниковедческом споре прав Зимин и упомянутые слова Василия III действительно читались в первоначальной редакции Повести, то и в этом случае с предложенной ученым интерпретацией невозможно согласиться. Как справедливо отметил С. А. Морозов, «приказание» Бельского «с братией» боярам в данном контексте означало лишь поручение названных лиц «заботам» думцев [166] . О предоставлении кому-либо опекунских полномочий в том эпизоде речи не было. Непонятно, кроме того, почему Зимин, основываясь на упомянутом отрывке, причислил к опекунам, помимо Глинского, только Д. Ф. Бельского: ведь кн. Дмитрий в тексте Повести всюду фигурирует вместе со своей «братией», — получается, что тогда всех троих братьев Бельских следовало бы считать опекунами!

166

Морозов С. А. Летописные повести. С. 71. По мнению самого С. А. Морозова, смысл этого «приказания» боярам кн. М. Л. Глинского и Бельских состоял в том, что Василий III добился тем самым коллективного поручительства членов Думы за казавшихся ему недостаточно надежными князей (Там же. С. 72). На мой взгляд, летописный текст, на который ссылается исследователь, не дает оснований для столь смелого вывода. Текст Повести не оставляет сомнений в том, что по крайней мере кн. М. Л. Глинский пользовался доверием великого князя в тяжелые дни неизлечимой болезни.

Исследователь летописной Повести о смерти Василия III С. А. Морозов пришел к выводу о том, что регентами-опекунами малолетнего Ивана IV были назначены кн. М. Л. Глинский, М. Ю. Захарьин и И. Ю. Шигона. Из текста диссертации Морозова можно понять, что ученый основывался на летописном рассказе о последних совещаниях Василия III с боярами 3 декабря 1533 г. К сожалению, автор не раскрыл логику своих рассуждений и не привел аргументов, которые позволили бы предпочесть его точку зрения ранее высказанным взглядам других исследователей на эту дискуссионную проблему [167] .

167

Морозов С. А. Летописные повести. С. 73; Его же. Летописные повести по истории России 30–70-х гг. XVI века. Автореферат дис. …канд. ист. наук. М., 1979. С. 14.

Оригинальную трактовку интересующего нас вопроса предложил Р. Г. Скрынников. В 1973 г. он выдвинул гипотезу о существовании уже в XVI в. «семибоярщины», которая впервые возникла в 1533 г. как регентский совет при малолетнем наследнике престола; в состав этого совета, по мнению историка, вошли князь Андрей Старицкий и шестеро бояр (князья Василий и Иван Шуйские, М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов, кн. М. Л. Глинский, М. В. Тучков) [168] .

На слабую обоснованность этой гипотезы уже обращалось внимание в литературе [169] . Действительно, по ссылкам на Повесть о смерти Василия III можно понять, что Скрынников строит свои выводы на основе эпизода составления великокняжеской духовной в присутствии ряда доверенных лиц. Этот пассаж анализировался многими исследователями, начиная с Сергеевича; дело, однако, заключается в том, что, как уже говорилось, там перечислено десять участников совещания: цифра «7» получается у Скрынникова путем произвольного исключения из числа опекунов лиц, не имевших боярского чина (казначея П. И. Головина, дворецкого И. Ю. Шигоны, дьяков Меньшого Путятина и Ф. Мишурина), и необоснованного расширения состава комиссии за счет старицкого князя, которого на самом деле на это совещание не пригласили.

168

Скрынников Р. Г. Московская семибоярщина // ВИ. 1973. № 2. С. 209–213 (о составе опекунского совета — с. 210).

169

Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 294; Юрганов А. Л. Политическая борьба в годы правления Елены Глинской. С. 11–12.

Предположение об участии кн. Андрея Старицкого в «думе» о духовной Василия III основано, видимо, на неверном прочтении следующего места летописной Повести [170] : «И того же дни [как больной государь был доставлен в Москву, т. е. 23 ноября. — М. К.] приеде к великому князю брат его князь Андрей Иванович. И нача князь великий думати з бояры. А бояр у него тогда бысть… [перечисление]. И призвал их к собе. И начат князь велики говорити о своем сыну о князе Иване…» [171]

170

Цитируемый отрывок ввел в заблуждение и А. А. Зимина, который полагал, что упомянутое заседание происходило «в присутствии князя Андрея Ивановича» (Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. С. 394). Р. Г. Скрынников пошел еще дальше и назвал старицкого князя не только участником совещания, но и старшим опекуном, главой пресловутой «семибоярщины» (Скрынников Р. Г. Московская семибоярщина. С. 210, 212).

171

ПСРЛ. Т. 34. С. 20. Тот же текст в Соф. и Дубр.:. Т. 6. С. 270; Т. 43. С. 227.

Как видим, между первой фразой (о приезде князя Андрея к брату в столицу) и последующим текстом нет прямой связи. Вполне возможно, что Андрей Иванович находился где-то рядом с происходящим, в соседних палатах. Но о его приглашении в государеву «думу» о наследнике и о духовной грамоте в тексте не сказано ни слова. Участники этого совещания указаны совершенно определенно: «нача князь великий думати з бояры», «а бояр у него [Василия III. — М. К.] тогда бысть», «и призва их к собе» и т. д. Подобным же образом рассказ о заседании, состав которого расширился до 10 человек, перебивается ниже сообщением о приезде другого брата государя, Юрия: «И тогда же приеде к великому князю брат его князь Юрьи Иванович вскоре на Москву». После чего рассказ о «думе» продолжается: «И нача же князь велики думати с теми же бояры и приказывати о своем сыну великом князе Иване…» [172] (выделено мной. — М. К.).

172

ПСРЛ. Т. 34. С. 20.

Чтобы развеять все сомнения, связанные с возможным участием удельных князей в решении вопроса об устройстве правления при малолетнем наследнике престола, обратимся к другому эпизоду Повести, где описываются последние совещания у постели умирающего государя, происходившие 3 декабря. Здесь говорится о том, что после причащения великий князь «призва к себе бояр своих», и перечисляются те же 10 человек, которые участвовали в «думе» о духовной. «И бышя у него тогда бояре от третьяго часа до седмаго». Выслушав наказ государя о его сыне Иване, устроении земском и управлении государством, бояре ушли («И поидошя от него бояре»). Остались, как мы уже знаем, трое (Захарьин, Глинский и Шигона), которые просидели у великого князя «до самыя нощи». И только после того, как они выслушали «приказ» Василия III, «как без него царству строитись», явились братья государя Юрий и Андрей и стали «притужати» умирающего, «чтоб нечто мало вкусил» [173] . Больше к обсуждению государственных вопросов Василий III, судя по тексту Повести, не возвращался. Таким образом, предположение о том, что великий князь обсуждал с братьями судьбу престола и, тем более, назначил одного из них опекуном своего сына, противоречит свидетельствам нашего основного источника.

173

ПСРЛ. Т. 34. С. 21. О том же в других списках: Т. 6. С. 272; Т. 43. С. 229.

Несмотря на прозвучавшую в литературе критику тезиса о существовании «семибоярщины» уже в XVI в., Скрынников в работах 1990-х гг. продолжал настаивать на своей версии, по-прежнему называя опекунский совет, созданный Василием III при своем малолетнем сыне, «седьмочисленной комиссией». А поскольку это определение не соответствовало, как мы уже знаем, реальному количеству лиц, упомянутых в цитируемой Скрынниковым летописной Повести, то историк нашел остроумный выход, объявив старицкого князя и шестерых бояр «старшими членами» опекунского совета, а казначея Головина, дворецкого Шигону и дьяков Путятина и Мишурина — «младшими» [174] . Искусственность данного построения очевидна.

174

Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 83. См. также: Его же. История Российская. С. 254, 258.

А. Л. Юрганов предпринял попытку разрешить загадку регентства не на основе источниковедческого анализа сохранившихся известий о событиях конца 1533 г., а исходя из реконструируемой им традиции оформления великокняжеских завещаний. По его наблюдениям, бояре подобного рода документы только подписывали в качестве свидетелей, но опекунами они быть не могли: опекунские функции являлись прерогативой лиц более высокого ранга — членов великокняжеской семьи, удельных и служебных князей, а также митрополитов. На этом основании Юрганов пришел к заключению, что опекунами малолетнего Ивана IV были назначены Елена Глинская, митрополит Даниил, кн. Глинский и кн. Андрей Старицкий [175] .

175

Юрганов А. Л. Политическая борьба в годы правления Елены Глинской. С. 12; Его же. Духовная Василия III и завещательная традиция XIV–XVI вв. // Спорные вопросы отечественной истории XI–XVIII веков: Тезисы докладов и сообщений первых чтений, посвященных памяти А. А. Зимина. М., 1990. Ч. II. С. 310–313.

Обращение к завещательной традиции вполне оправдано при изучении интересующей нас проблемы и, как я постараюсь показать ниже, может дать «ключ» к пониманию некоторых мест летописной Повести, о которых продолжают спорить историки. Однако информацию о конкретных лицах, назначенных в конце 1533 г. опекунами наследника престола, невозможно вывести «аналитическим путем» из завещаний предков Василия III; здесь ничто не может заменить прямых показаний источников.

Версия Юрганова очень уязвима во многих отношениях. Лежащий в ее основе тезис о том, что Василий III во всем покорно следовал традиции, труднодоказуем и едва ли верен. Да и сама трактовка этой традиции вызывает определенные сомнения: из чего, например, следует, что служилый князь мог быть опекуном? Ведь прецеденты такого рода неизвестны. А главное — гипотеза Юрганова противоречит показаниям источников: ни Елена Глинская, ни митрополит, ни удельные князья не были приглашены к составлению духовной; не им, а ближайшим советникам, согласно летописной Повести, великий князь дал последний наказ о сыне, жене и о том, «како без него царству строитися». Наконец, имеется свидетельство псковского летописца о том, что Василий III еще при жизни нарек старшего сына Ивана великим князем и «приказа его беречи до 15 лет своим бояром немногим» [176] . Одно это свидетельство разом подрывает (тут я согласен со Скрынниковым [177] ) всю концепцию Юрганова.

176

ПЛ. Вып. 1. С. 106.

177

Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 82.

Трудно признать удачной и недавнюю попытку А. Л. Корзинина при помощи нескольких цитат из Повести о смерти Василия III решить давнюю научную проблему — определить состав регентского совета при Иване IV. Исследователь не стал разбирать аргументы своих предшественников, ограничившись кратким перечислением высказанных ранее точек зрения (при этом работы С. А. Морозова, X. Рюса, П. Ниче вообще оказались неупомянутыми). Источниковедческий анализ летописной Повести и сравнение разных списков и редакций данного памятника он подменил беглым пересказом этого произведения и привел несколько цитат из текста по Постниковскому летописцу. Искомый перечень членов регентского совета историк усмотрел в перечисленных летописцем десяти советниках, которым Василий III в последний день жизни, 3 декабря, «приказал» о своем сыне Иване и об устроении земском. Сам этот вывод далеко не нов: многие исследователи со времен В. И. Сергеевича видели в этом «приказании» намек на учреждение «правительства», или регентского совета. Новым можно признать лишь следующий аргумент А. Л. Корзинина: особое значение ученый придал словам летописца о том, что великий князь, в частности, приказал боярам, «како бы тии правити после его государства» [178] . В слове «тии» исследователь увидел указательное местоимение и понял всю фразу как поручение боярам правления после смерти Василия III [179] . На самом деле словечко «тии», которое читается только в издании Пост., появилось в результате ошибки публикаторов летописи, неправильно разбивших текст на слова [180] . Правильное чтение содержится в опубликованном списке Соф., относящемся к той же редакции памятника: здесь говорится, что великий князь приказал боярам «о своем сыну великом князе Иване Васильевиче, и о устроении земском, и како быти и правити после его государьства» [181] (выделено мной. — М. К.). Как видим, «наблюдение» Корзинина основывается на ошибке (или опечатке) в издании Повести по одному из списков. Пренебрежение приемами текстологического анализа приводит к подобным курьезам.

178

ПСРЛ. Т. 34. С. 21.

179

Корзинин А. Л. Регентский совет при малолетнем Иване Грозном // Клио. Журнал для ученых. 1999. № 3 (9). С. 106.

180

Как показало обращение к соответствующему месту рукописи, в единственном сохранившемся списке Пост. нет никаких оснований для такого прочтения этой фразы, см.: РГАДА. Ф. 201 (Собр. М. А. Оболенского). Д. 42. Л. 40 (выражаю искреннюю признательность О. Е. Кошелевой, предоставившей мне фотокопию данной страницы Постниковского летописца).

181

ПСРЛ. Т. 6. С. 272.

Итоги многолетних попыток исследователей проникнуть в тайну пропавшего завещания Василия III убеждают в том, что при нынешнем состоянии источниковой базы ясный и убедительный ответ на вопрос, кому великий князь доверил власть и опеку над сыном, вряд ли может быть получен [182] . Дальнейшая дискуссия по данной проблеме будет плодотворна лишь при условии введения в научный оборот новых материалов. Ниже я приведу информацию о московских событиях конца 1533 г., которая сохранилась в источниках польско-литовского происхождения. Но и возможности нового прочтения летописной Повести о смерти Василия III нельзя считать исчерпанными. Этот замечательный памятник остается главным источником наших сведений о ситуации при московском дворе в момент перехода престола к юному Ивану IV. Но для правильной интерпретации содержащейся там информации исследователям необходим контекст. Поскольку одной из основных сюжетных линий Повести является составление великокняжеской духовной грамоты, таким контекстом может стать завещательная традиция в Московской Руси XV — первой трети XVI в.

182

Работа над книгой была уже завершена, когда в печати появилась статья В.В. Шапошника о завещании Василия III, в которой исследователь высказывает ряд соображений о предсмертных распоряжениях великого князя, о полномочиях, данных им группе бояр, и т. п. (Шапошник В.В. К вопросу о завещании Василия III // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. История. 2009. Вып. 2. С. 21–28). Но ни подробного анализа источников, ни полемики со своими предшественниками автор в этой статье не предлагает, отсылая читателя к другим своим работам, остававшимся, однако, на тот момент неопубликованными. Между тем в отрыве от конкретных источниковедческих наблюдений и вне историографического контекста невозможно оценить ни новизну, ни убедительность высказанных ученым предположений. Поэтому критический разбор взглядов В. В. Шапошника по обсуждаемым здесь вопросам придется отложить до полной публикации его исследования.