«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
Шрифт:
Лишь на рубеже XIX–XX вв. исследователи уделили более пристальное внимание Повести о смерти Василия III как источнику сведений о недошедшем до нас завещании великого князя. Основываясь на тексте этого памятника, В. И. Сергеевич высказал предположение, что государь назначил правителями «десять советников, приглашенных к составлению духовной и к выслушиванию последних приказаний великого князя» [74] . Так возникла версия о существовании особого регентского совета при малолетнем Иване IV.
74
Сергеевич В. И. Древности русского права. СПб., 1908. Т. 2. С. 401, прим.
Эту версию подробно развил А. Е. Пресняков в статье о судьбе не дошедшего до нас завещания Василия III. В основе этой работы, не утратившей до сих пор своего научного значения, лежит тщательный источниковедческий анализ летописных текстов о кончине великого князя. Вопреки утверждениям Никоновской летописи, считает исследователь, Василий III не возложил на жену «все правление великого государства»; в своих предсмертных распоряжениях он указал «подробную программу ведения дел» и определил состав лиц, которым завещал наблюдение над выполнением своих предначертаний [75] .
75
Пресняков
В послевоенные десятилетия изучение летописной Повести и содержащейся в ней информации о последних распоряжениях Василия III было продолжено. Свое мнение по этому вопросу высказали А. А. Зимин, И. И. Смирнов, X. Рюс, П. Ниче, Р. Г. Скрынников, С. А. Морозов, А. Л. Юрганов и другие историки. За исключением Рюса, вернувшегося к высказанной в свое время С. М. Соловьевым точке зрения о передаче Василием III власти непосредственно великой княгине Елене [76] , остальные исследователи полагают, что сразу после смерти государя власть перешла к созданному им опекунскому (регентскому) совету. Однако до сих пор ученые не могут прийти к единому мнению ни о численности этого совета (по разным оценкам, в него входило от двух до десяти человек!), ни о его персональном составе. Разбор высказанных точек зрения и приведенных исследователями аргументов будет приведен ниже. Но для того, чтобы понять, как текст одного источника мог послужить основой для столь различных мнений ученых, необходимо подробнее изучить сам памятник — Повесть о смерти Василия III.
76
R"uss Н. Elena Vasil’evna Glinskaja // JGO. N. F. 1971. Bd. 19. Hf. 4. S. 481–498, особенно с. 490.
1. Повесть о смерти Василия III: вопрос о первоначальной редакции
Детальный анализ летописной Повести о смерти Василия III, ее литературной композиции и основных редакций проведен С. А. Морозовым [77] . Повесть представляет собой выдающийся памятник русской литературы XVI в., а вместе с тем — ценнейший источник для изучения обстановки при московском дворе в момент перехода престола от Василия III к его малолетнему сыну Ивану.
Великий князь заболел внезапно в конце сентября 1533 г. во время поездки на охоту на Волок Ламский. Автор повести подробно описывает физическое и душевное состояние государя с момента появления первых признаков болезни до последних минут жизни великого князя. Действие Повести разворачивается как бы в двух планах: с одной стороны, для летописца очень важен религиозный аспект происходящего; он подчеркивает благочестие умирающего государя. Забота о спасении души, приготовлении к монашескому постригу, различная реакция приближенных Василия III на это намерение государя (часть присутствующих его одобряет, другая часть пытается этому воспрепятствовать) — одна из важнейших сюжетных линий рассказа. С другой стороны, неизвестный нам по имени автор Повести (ни одну из предпринятых до сих пор попыток установить авторство этого произведения нельзя признать убедительной) [78] обнаруживает прекрасное знание придворной среды, для которой так много значила близость к особе государя. Поэтому летописец так скрупулезно отмечает, кто сопровождал великого князя во время его последней поездки, с кем советовался государь, кому какие распоряжения отдавал. Это внимание к персоналиям было продиктовано, вероятно, столкновением местнических интересов придворной верхушки в критический момент передачи верховной власти. И именно местнический интерес, стремление подчеркнуть близость тех или иных лиц к умирающему государю скрываются, на мой взгляд, за редакторской правкой в дошедших до нас текстах Повести.
77
Морозов С. А. Летописные повести по истории России 30–70-х гг. XVI века. Дис. …канд. ист. наук. М., 1978. (РГБ. Отдел дисс., Дк 80–7/108. Машинопись). С. 8–74; Его же. Повесть о смерти Василия III и русские летописи // Теория и практика источниковедения и археографии отечественной истории. Сб. статей. М., 1978. С. 61–77; Его же. Опыт литературоведческого анализа «Повести о болезни и смерти Василия III» // Вопросы источниковедения и историографии истории досоветского периода. Сб. статей. М., 1979. С. 88–98.
78
По мнению С. А. Морозова, автором был старец Мисаил Сукин (Морозов С. А. Летописные повести. С. 44–45). Р. Г. Скрынников склонен считать таковым дьяка Постника Моклокова (Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 82). X. Рюс предположил, что Повесть была написана по инициативе М. Ю. Захарьина, если не им лично (R"uss H. Der Bojar М. Ju. Zachar’in im Chronikbericht "uber die letzten Tage Vasilijs III // FOG. 1980. Bd. 27. S. 172 f.). Старец Мисаил Сукин и боярин М. Ю. Захарьин действительно принадлежат к числу главных персонажей Повести, но методика определения авторства по частоте упоминания того или иного лица в изучаемом памятнике не может на сегодняшний день считаться надежной. Что же касается дьяка Постника Губина Моклокова, то, как будет показано ниже, нет никаких оснований связывать с его именем составление Повести о смерти Василия III.
По данным Морозова, всего на сегодняшний день известно 15 списков Повести. Однако только три из них — в составе Новгородской летописи по списку Дубровского, Софийской II летописи и Постниковского летописца — отражают раннюю редакцию этого памятника. Несколько летописей содержат сокращенный текст Повести (Воскресенская, Никоновская, Летописец начала царства, Степенная книга). Остальные сохранившиеся тексты воспроизводят (с той или иной степенью переработки) пространную редакцию памятника по списку Дубровского [79] .
79
Морозов С. А. Летописные повести. С. 8, 21–41; Его же. Повесть о смерти Василия III и русские летописи. С. 61, 70–74; Лурье Я. С. Повесть о смерти Василия III // СККЛР. Л., 1989. Вып. 2. Ч. 2. Л-Я. С. 277–279. См. также комментарий Н. С. Демковой к тексту Повести в изд.: БЛДР. СПб., 2000. Т. 10: XVI век. С. 564.
Оставляя в стороне позднейшие переделки и сокращения памятника, сосредоточим наше внимание на ранней редакции Повести. Она известна в двух версиях: одна из них отразилась в Новгородской летописи по списку Дубровского (далее — Дубр.),
другая — в Софийской II летописи (далее — Соф.) и Постниковском летописце (далее — Пост.). По мнению Морозова, тексты Повести в Соф. и Пост. восходят к общему протографу, который более полно отразился в Пост. [80]80
Морозов С. А. Летописные повести. С. 22.
Какая же из двух указанных версий ближе к первоначальной редакции и точнее передает суть событий, происходивших осенью 1533 г.?
А. А. Шахматов считал более ранней и первичной по отношению к Соф. версию Повести в составе Новгородского свода (списка Дубровского) [81] . По осторожному предположению А. Е. Преснякова, ни один из сохранившихся списков точно и полностью не передает первоначального текста памятника [82] . А. А. Зимин принял точку зрения А. А. Шахматова о том, что текст «сказания» о смерти Василия III, написанный современником, сохранился в Новгородском своде, а позднее в Соф. подвергся редактированию; однако при этом ученый сделал оговорку, отметив, что и этот отредактированный вариант (т. е. Соф.) «сохранил черты первоначального текста», утраченные в Дубр. [83]
81
Шахматов А. А. О так называемой Ростовской летописи // ЧОИДР. 1904 г. М., 1904. Кн. I. С. 58–59.
82
Пресняков А. Е. Завещание Василия III. С. 74.
83
Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. М., 1972. С. 390.
Морозов полностью поддержал мнение Шахматова о первичности текста Повести в Дубр., по сравнению с Соф. и Пост., и привел новые доводы в пользу этой точки зрения [84] . Я. С. Лурье с некоторой осторожностью («возможно») также согласился с таким взглядом на соотношение основных списков интересующего нас памятника [85] .
В опубликованной более десяти лет назад статье автор этих строк, не проводя самостоятельного исследования текста Повести, присоединился к указанному мнению Шахматова и Морозова [86] , однако в ходе дальнейшей работы над темой у меня появились серьезные сомнения в обоснованности этой точки зрения.
84
Морозов С. А. Летописные повести. С. 24–30, 41. См. также автореферат его диссертации под тем же названием (М., 1979). С. 10.
85
Лурье Я. С. Летопись Новгородская Дубровского // СККДР. Вып. 2. Ч. 2. С. 53–54.
86
Кром М. М. Судьба регентского совета при малолетнем Иване IV. Новые данные о внутриполитической борьбе конца 1533–1534 года // Отечественная история. 1996. № 5. С. 39.
Между тем в литературе существуют и иные представления о соотношении двух основных версий ранней редакции Повести. В частности, X. Рюс и Р. Г. Скрынников независимо друг от друга пришли к выводу о том, что обращение великого князя Василия к князю Д. Ф. Бельскому с «братией», которое читается только в Дубр., является более поздней тенденциозной вставкой [87] . По мнению Скрынникова, текст Повести наиболее точно воспроизведен в Постниковском летописце, составленном очевидцем — дьяком Постником Губиным Моклоковым [88] .
87
R"uss H. Dmitrij F. Belskij // FOG. 1986. Bd. 38. S. 173–177; Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 83.
88
Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 82; Его же. История Российская. IX–XVI1 вв. М., 1997. С. 480. Прим. 1.
Как уже говорилось выше, имеющиеся в нашем распоряжении тексты не позволяют с уверенностью судить об авторстве Повести. Едва ли дьяк Федор Постник Никитич Губин Моклоков мог быть «очевидцем» последних дней жизни Василия III, так как в источниках он упоминается только с 1542 г. [89] : вероятно, в 1533 г. Постник был еще слишком молод, чтобы входить в ближайшее окружение великого князя. К тому же, как показал Морозов, так называемый Постниковский летописец представляет собой выписку из летописи, а не законченное целостное произведение [90] .
89
См.: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV–XVII вв. М., 1975. С. 346.
90
Морозов С. А. К изучению источников Постниковского и Пискаревского летописцев // Летописи и хроники. 1984 г. М., 1984. С. 59.
Вместе с тем указанный Рюсом и Скрынниковым пример тенденциозной вставки в тексте Повести по списку Дубровского, несомненно, заслуживает внимания. Важно также учесть наблюдения Н. С. Демковой, отметившей «литературность» текста Повести в Дубр., стремление его составителя «сгладить элементы непосредственной фиксации речей и действий исторических лиц, присущие начальному авторскому тексту», лучше сохранившемуся в ряде фрагментов Соф. и Пост. [91]
91
Демкова Н. С. Комментарии [к «Повести о болезни и смерти Василия III»] // БЛДР. Т. 10. С. 564.