Вдруг выпал снег. Год любви

В сороковом году.

Их летний лагерь располагался в семидесяти километрах от зимних квартир. Красивое место до войны было. В сорок третьем Ерофеенко через него на запад наступал. Ничего не осталось, кроме речки. А тогда тут и лесочек был, и березки. И трава зеленая.

Ерофеенко тогда уже два треугольника в петлицы получил. Младшим командиром, сержантом считался.

Бывало, дежуришь по роте. Ночь, словно песня, увлекла и кончилась. Утро тихое, ясное, только росинки поблескивают. Взглянешь на часы: стрелки шесть показывают. Кивнешь дневальному. Он наберет воздуха в легкие побольше и закричит зычным голосом:

— Подъем!

А если голос у него слабый, бывают и такие дневальные, поможешь ему. Потому что команда, да еще первая, должна крылья иметь, как птица.

Повыскакивают из палаток красноармейцы, выстроятся вдоль линейки. А это значит — лагерный день начался. И движется он по распорядку, где учтена каждая секунда.

Но однажды распорядок дня Ерофеенко был нарушен самым неожиданным образом. Вызывает его старшина:

— Вся рота в караул идет, а вы поезжайте в полк, привезите хлеб для столовой. А то у сержанта, который хлеб возил, приступ аппендицита случился.

Ерофеенко поехал…

У одного мосточка остановились: стадо навстречу шло. Девчата, доярки, Ерофеенко и шофера комплиментами, как цветами, засыпали. Шофер, парнишка совсем молодой, розовым сделался, словно малина. Ерофеенко отвечал, и не без успеха. Одна, такая быстроглазая, в пестрой косыночке, прямо заявила:

— Острить ты мастер, а танцевать — не знаю. Приходи к нам в клуб, покружимся!

Хотел ей что-нибудь запоминающееся ответить, но шофер дал газ. И оставили они хохотушек. Правда, просигналили им на прощание.

— Бывайте здоровы! Нам некогда! Едут дальше.

Вдруг шофер говорит:

— Не нравится мне, товарищ сержант, вон та тучка.

— Где же тучка? — возражает Ерофеенко. — Это облако, на барана похожее.

— Нет, — говорит, — я в степи родился, эти фокусы знаю. Быть грозе.

— Типун тебе на язык. Этого еще не хватало.

А шофер свое:

— Конечно, начальству виднее, но только гроза будет.

И верно.

Приехали на зимние квартиры. Погрузили хлеб. Смотрят на небо, а оно хмурое-хмурое. И тишина кругом тягучая, предгрозовая. Подсолнухи головы попрятали.

Вышел старшина-сверхсрочник, в тяжелом весе мужчина. Покрутил ус, сказал:

— Знатная гроза будет.

А Ерофеенко ему:

— Барометр смотрели?

— Какой там барометр! — говорит. — У меня свой барометр. На грозу суставы ломит.

Организм, он, конечно, не железка. Нервами чувствует. И тут, правда, как сверкнет молния, как ударит гром! И полил дождь. Льет, льет и кончать не думает.

А ручьи! Наперегонки спешат. И все к дороге. А дорога уже речкой стала, прямо судоходство открывай.

— Н-да, — говорит старшина, — не повезло вам. До ночи просидите. А как добираться будете, не ведаю. Поразмывало небось дороги.

И представьте себе, как в воду глядел. Ночь захватила их в дороге. Ехали тихо. Небо-то в тучах. Тьма-тьмущая. Дорога вся в ямах, словно черти на ней горох молотили. С ветерком не разгонишься. Шофер ворчит да баранку крутит.

Ехали так час. А может, больше. Вдруг — стоп! Остановка. И снова на том месте, где с девчатами разговаривали. Мосточек там раньше был, а теперь нет: уплыл мосточек. Одни сваи, как сиротинки, стоят. Что будешь делать?

Ситуация. Сидят Ерофеенко с шофером, затылки чешут. А время идет. Наконец шофер проявляет инициативу и держит речь:

— Я так считаю, товарищ сержант, что хлеб — это те же боеприпасы. Повернем в колхоз, попросим помощи? К завтраку, хоть разбейся, хлеб доставить нужно.

— Поворачивай, — ответил Ерофеенко. — Колхозники — свои люди.

Приезжают в колхоз. Луна из-за туч выглянула, улыбается, шалунья, да крыши серебрит. На улицах ни души. Собаки брешут, аж собственного голоса не слышно. Время — третий час ночи. Рассвет скоро… Стучатся в первую хату. Открывает дед в нижнем белье. Только вышел на порог, шофер как ударит его светом. Дед назад. Не понял спросонья, что это фары автомобильные. Закрыл на задвижку дверь и голоса не подает.

Ерофеенко шоферу:

— Выключи! Обалдел, что ли?

А он в ответ:

— Сами они включились. Замыкает где-то. Ерофеенко к деду:

— Отец, родной, выйди, а то от псов нет мочи отбиваться.

— А кто вы такие? — спрашивает.

— Красноармейцы.

Вышел дед.

— Чего вы испугались?

— Я, — говорит, — не испугался. Я думал, что начальство из района приехало, а потому портки надевать ходил.

Рассказали они тогда деду про беду.

— Ответственное дело у вас, ребятки, — говорит дед. — Хлеб, он как воздух всем нужен. А если прямо сказать, то хлеб — это жизнь. Ладно, возьмите мою лодку. Погрузите в нее хлеба столько, чтобы на завтрак хватило. И по течению. С рассветом у лагеря будете. А объехать здесь негде. Наш мост самый крепкий был…

— Хорошо, — согласился Ерофеенко.

И приказал шоферу остаться здесь, доглядывать за остатком хлеба и машиной. А сам нагрузил лодку и собрался отчаливать. Тогда дед вдруг говорит:

— Знаешь, сынок, чтобы не застрял ты в речке, она у нас хитромудрая, дам я тебе в провожатые свою внучку.

Душевный, в общем, человек оказался. Кликает:

— Машуля!

Прибегает девушка. Та самая, хорошенькая, на язык бойкая, которую они с шофером видели. Узнала.

— Ах, — говорит, — старый знакомый. Только не знаю вот, как зовут.

Брякнул тогда он:

— Денис Васильевич.

По молодости брякнул, по глупости. Загордился, наверное, сержантским званием.

Но с тех пор вот уже тридцать лет она его так и зовет.

3

Заметка из окружной газеты:

«Маскировка оборонительных позиций

Мотострелковый батальон занял оборонительные позиции на танкоопасном направлении. Время на проведение инженерных мероприятий было крайне ограничено, поэтому в помощь обороняющимся старший начальник выделил взвод под командованием лейтенанта Березкина. Воины образцово, с высоким качеством замаскировали командный пункт батальона, опорные пункты рот и взводов, артиллерийские позиции.

Перешедший в атаку «противник» начертания переднего края, систему огня обороняющихся выявил лишь тогда, когда попал под эффективный огонь с близких дистанций. Понеся ощутимые потери, «противник» был вынужден отступить».

4

У больного были все признаки перитонита, инфекционного, острого. И Жанна удивилась терпению человека, не вызвавшего «Скорую», а добравшегося до поликлиники своим ходом. Такой тщедушный, невысокого роста мужчина. С узким небритым подбородком.

— Вы полежите, — сказала Жанна как можно добрее, — я вернусь через минуту.

В коридоре возле ее кабинета сидела на стуле девушка. Блондинка. С длинными, спадающими на плечи волосами. Она была в брюках, из-под которых выглядывали туфли на высокой платформе, и в голубом свитере. Девушка пристально посмотрела на Жанну. Шагая по коридору, отделанному пластиком, из-за чего шаги каждого были слышны, как на солдатском параде, Жанна чувствовала, что девушка глядит ей вслед.