Вечер тортика и марионеток

А потом я нахожу футляр. ВСЕ В МИРЕ ЧУДО. ЭТО ЧУДО, ЧТО МЫ НЕ РАСТВОРЯЕМСЯ В ВАННОЙ.

Все в мире чудо, говорите? Спросите меня об этом еще раз в конце вечера.

Я открываю футляр для скрипки и кладу в него свиток. Закрываю футляр, захлопываю шкафчик и отхожу. Пора сматываться. Я бросаюсь к двери, огибая лужу из окурков и кофе, оставленную Чинцией, и проскальзываю обратно в гримерку кукольников, где делаю глубокий вдох. Еще один. И еще. А потом я надеваю пальто и собираю свои вещи.

И в следующее мгновение, я уже выхожу из Кукольного театра, возможно, навсегда. Чувствую я себя при этом подобно активисту Сопротивления, который только что подложил бомбу, а теперь уходит, ни разу не оглянувшись. Потому что вот как я решила: если сегодня вечером все пойдет не слишком хорошо, я сюда не вернусь. Это единственный способ, с помощью которого я могу устранить неизбежное смущение. Я никогда больше не должна видеться с Миком. Тогда не возникнет никакой неловкости, не придется краснеть.

Вообще не придется краснеть.

И вдруг до меня доходит вся реальность больше никогда не увидеть Мика и покраснеть при этом, и... мое сердце сжимается от боли. Мое сердце никогда прежде не сжималось от боли. Ему по-настоящему больно, как бывает, когда сильно ушибешься, и это застает меня врасплох. Я всегда считала, что люди все придумали. И это заставляет меня задуматься о поцелуях и фейерверках, и других вещах, которые я считала просто романтическими фантазиями. И боль возвращается, потому что вот оно — маховик пришел в движение и вскоре я познаю ту или эту сторону. Он придет или нет.

А что, если он не придет?

О Боже. А не слишком ли это кардинально? Может быть, мне стоило положиться на то, чтобы все шло привычным чередом. Я бы зверски краснела, время бы шло, а я бы все надеялась и тосковала (будучи начеку, в ожидании малейшего признака интереса с его стороны), когда же произойдет хотя бы обмен любезностями между нами. (Так значит, ты попробовала лечить женское облысение? Слышал, это меняет всю жизнь). Может быть, эта светская беседа обернулась бы приглашением на чашечку кофе... а может, я бы и дальше краснела и краснела, а ничего бы так и не происходило? Либо все кардинально поменялось бы, либо наоборот, и тогда все могло случиться, как в тв-шоу, когда между двумя персонажами есть сексуальное напряжение, которое тянется слишком долго, и тебе уже становится все равно, и все это превращается в пыль.

Нет. Я не могу довольствоваться пылью или обменом незначительными фразами. Все должно быть именно так — кардинально. А к чему это приведет, я узнаю сегодня вечером.

Мне хочется пройти за кулисы и заглянуть напоследок в оркестровую яму, но если я это сделаю, кто-нибудь из кукловодов загрузит меня какой-нибудь работой, и я уже не смогу смыться. И, тем не менее, я останавливаюсь у двери на сцену и прислушиваюсь. Слышу, как Чинция воет партию Маргариты (трагический персонаж, совращенный дьяволом на сделку). Она, похоже, справилась с приступом ярости дивы и вроде как поет очень даже ничего... для сопрано с третьего курса консерватории, поющего в кукольном театре, да пофиг... но это не то, что я хотела услышать. Я слушаю скрипку.

Вот она. Это звучание, которое поднимается из мелодии, словно луч света, прорезающий тьму. Звук скрипки сладостен, словно любовь; он настолько прекрасен, что я могу заплакать. И все мое существо трансформируется в слово «пожалуйста».

Я не верю в молитвы, но верю в волшебство, а я хочу верить в чудеса.

«Пожалуйста, приди», — думаю я за перегородкой, посылая эти слова прекрасному чистому звуку, и прекрасному, чистому мальчику, который создает его.

А потом я ухожу.

На улице снежно. Я заматываю шарф вокруг лица и чувствую своего рода умиротворение. Я сделала первый ход.

Теперь его очередь.

Он Глава 5 Глаза-Вуду

Занавес опускается. Музыка стихает и раздаются аплодисменты, и когда я опускаю скрипку, за окном уже поджидает еще один субботний вечер, словно кот, усевшийся на забор.

Я не фанат котов и кошек. За одним единственным исключением. Вольфганг установил непомерно высокую планку, затем умерев, когда мне было десять, и с тех пор все коты для меня были лишь источником разочарования. Вот протягиваешь к ним руку, а они просто смотрят на нее, и так как они не глупы, это их поведение можно расценить просто как издевательство.

«Ага, приятель, это рука. У тебя таких в наборе две паршивицы. Рад за тебя».

И никаких тебе: «О, ты хочешь меня погладить? Давай, я подойду поближе, потому что ты мне тоже нравишься».

Значит, вот он я и вечер субботы, который просто смотрит на мою руку, пока мне не становится стыдно. Я опускаю ее и пытаюсь притвориться, что я вовсе и не хотел никого гладить. И раз за разом то, чего бы мне не хотелось, никогда не происходит. Издевка судьбы? Возможно.

Возможно, сегодня все будет по-другому. Начался вечер не ахти, но всегда есть надежда.

— Вечеринка в «Фигляре», — говорит Радан, когда мы выползаем из оркестровой ямы, и это полная противоположность надежде. Кот буравит меня глазами из-за места, где я, скорее всего, окажусь ночью, и это будет означать, что еще одна суббота, словно песок, просочится сквозь мои пальцы. Ее не будет в «Фигляре», ее никогда там не было. Не знаю, куда она ходит после работы, но мне представляются звезды и туман, и зал с зеркалами, и я тоже хочу быть там.

Мне хочется заниматься загадочными и невероятными вещами рядом с неистовой и прекрасной девушкой, которая похожа на куклу, ожившую по воле неизвестного чародея.

Неужели я о многом прошу?

Я выглядывал ее в коридоре, но не увидел. И дверь в гримерку к кукольникам была открыта, так что, проходя мимо, я заглянул и туда, но и там ее не оказалось. Неужели я ее уже пропустил? Как видимо, да.

Знаю, не за что мне винить судьбу. Я — это мой идиотизм, который просто душит меня. Почему я просто не могу заговорить с ней? Я собирался и раньше, когда мы шли в театр. Стыдно признаться, но я ждал под тентом через улицу, пока не увидел, как она идет. Всего пару минут. Ничего странного. Хотя, как бы там ни было, я не знаю, что бы ей сказал. Наверное, какую-нибудь несуразицу, вроде: «Гляди, как снежно». Или возможно: «Я люблю пирожные». (Она любит пирожные. Это одна из четырех известных мне о ней вещей. Другие: 2. ее зовут Сусанна, 3. у нее последний год обучения в Лицее, так что ей, скорее всего, восемнадцать, что означает, она молоденькая, но не слишком, и 4. от ее взгляда у человека может застыть в жилах кровь. Я видел, как это происходит, хотя и не был по ту сторону визуального контакта. У нее глаза-вуду и это чуть более, чем просто страшно. Следовательно, потому-я-с-ней-еще-не-заговорил.) Но я не сказал ничего нелепого или наоборот, потому что она резко остановилась, чтобы рассмотреть флаер на стене, и я не знал, что делать и просто пошел дальше.

Черт возьми.

Интересно, что это был за флаер. Я должен сходить посмотреть. Хотя не уверен, хочу ли. Боюсь, он только подтвердит мои подозрения, что она избегает меня.

Когда я вхожу в гримерку к музыкантам:

— Мик! — раздается голос и меня передергивает.

Чинция.

— Мииик! — она произносит мое имя так, словно это приказ: «Смирно!» [10] А потом она оказывается прямо передо мной, и я чуть отступаю назад. Ничего не могу с собой поделать. Когда на тебя смотрит Чинция, возникает такое чувство, что на лбу у тебя красная мишень, а она целится в нее из снайперской винтовки. И хочется пригнуться, нырнуть, перевернуться, спрятаться.

10

Чинция произносит имя Мика: Meeek, что созвучно со словом meek, которое можно перевести, как «смирно».