Вечер тортика и марионеток

— Я сегодня неплохо пела? — спросила она на английском, с преувеличенным выражением горя на лице. Все, что касалось Чинции, было преувеличенным, от подводки для глаз до ее походки, каждый шаг которой, словно сметал на своем пути невидимого наблюдателя.

— Что? А. Ты пела отлично. — Только это каждое сопрано хочет слышать по окончании спектакля. «Вы пели отлично».

— Я пережила настоящий шок, трудно оставаться спокойной, чтобы петь.

Я не собирался спрашивать об источнике шока, но она уже рассказывала мне об этом. Я у своего шкафчика, открываю его, не слишком обращая внимания, когда слышу слова «девчонка-кукольница» и тут же включаюсь в разговор:

— Что она сделала? — спрашиваю я.

— Я послала ее за кофе, а она принесла мне чашку, полную сигаретных окурков. Представляешь?!

Вообще-то, не очень.

— Ты послала ее за кофе? — Вот в это я не мог поверить. Чинция что, не видела эти вуду-глазища? — Она не девочка на побегушках. Она марионетки делает.

Чинция моргнула.

— Нет. Девчонка, коротышка.

Я киваю.

— Верно. Она самая. — Нелепо, но, говоря о ней, у меня возникают собственнические чувства. По-моему, это впервые, когда я вообще с кем-либо говорю о ней, и у меня определенно нет желания обсуждать ее с Чинцией.

— Короче, — говорю я ей, — будет у тебя твой кофе.

Она хмурится на меня.

— Она натолкала окурков в мой кофе, — говорит она, будто я пропустил это мимо ушей, и все, что я мог сделать, это постараться не улыбаться, потому что ну да, это именно то, что вы делаете для Чинции, если вы из тех людей, которые делают, что захотят. Итак, значит, Сусанна из тех, которые делают, что захотят? И это точно не сулит мне ничего хорошего, потому что, разве не заговорила бы она уже со мной, если бы я был ей интересен?

Какая трогательная пассивность. Ожидать, что она заговорит первой. Я не хочу быть таким. Я хочу быть парнем, как в кино, который, ну не знаю, выгуливает своего кролика на поводке (нет у меня кролика) и точно знает, как завести разговор. Хотя, может, если гуляешь с кроликом на поводке, тебе даже не придется ничего говорить, кролик сделает все за тебя. Не то чтобы Сусанна из тех, кто клюнет на кролика. Вот если выгуливать лису на поводке. Или гиену. Во, точно, была бы у меня гиена, мне бы, наверное, и не пришлось бы никогда начинать разговор.

Разве что: «Извини, моя гиена ест твою ногу».

Я вынимаю свой футляр для скрипки из шкафчика и открываю его, а в нем… что-то лежит. Какой-то свиток, вроде как с обожженными краями, на манер пиратских карт для поиска сокровищ. Какое-то навороченное приглашение на вечеринку, что ли? Наверное, я пялюсь на него слишком долго, потому что Чинция следит за моим взглядом, и то, что она потом говорит, меняет вес воздуха.

— Это ее! — заявляет торжественно она, изобличая Сусанну. — Коротышки. Она держала это в руках, когда я дала ей свою кружку для кофе.

Что? Сусанна? Мой мозг работает крайне медленно. Каким образом.... то, что держала в руках Сусанна... в конечном итоге, могло оказаться в моем футляре?

Во мне вспыхивает робкая надежда. Кот не подошел, но возможно, проявил интерес к моей протянутой руке.

Хотя также не исключено, что это ошибка.

Чинция тянется к свитку, и я, неосознанно, отбрасываю ее руку (легонько), а потом смотрю ей в лицо. Ноздри ее раздуваются, как у огнедышащего дракона. Она одаривает меня взглядом «Да как ты посмел», прижимая к себе руку, будто я съездил по ней молотком. Я не извиняюсь, поднимаю очень бережно свиток сам, будто это реликвия. Почерневшие края облетают под моими пальцами.

Не похоже, что это ошибка. У меня возникает такое чувство, что открыли дверь и внутрь ворвался свежий воздух, который наполнил собой мои легкие.

— Что там? — спрашивает Чинция.

Я не знаю, что там. Но очень хочу узнать, и не хочу, чтобы узнала и Чинция, или Радан, или Георг, или Людмила, или еще кто-нибудь, из слоняющихся вокруг и с интересом на нас поглядывающих.

— Ничего, — говорю я, убирая свою скрипку и смычок.

Я не выпускаю свиток из рук, пока надеваю пальто и кофр, перекладывая его из руки в руку, не давая Чинции возможности вырвать его у меня и почувствовать, что она вправе его прочесть. Случись такое, возможно, я бы даже взял в руки молоток, чтобы ударить ее по пальцам. Я запихиваю «карту» во внутренний карман своего пиджака, не обращая внимания на свирепый взгляд Чинции.

— До завтра, — говорю я, прощаясь со всеми.

Радан удивился:

— Не идешь на вечеринку?

— Нет, — отвечаю я, потому как, что бы ни было в свитке, я завязал с бесплодными субботними вечерами и вечеринками в «Фигляре», со стараниями предотвратить попытки Чинции усесться мне на колени, и проводить все время, представляя себе альтернативную реальность, в которой фарфоровая кукла с глазами-вуду, возможно, пьет чай в безвесельной лодке, спускаясь по течению реки Влтавы, прикрываясь летним зонтиком от снега.

Или, ну знаете, что-нибудь чуть более вероятное, чем это.

Он Глава 6 Capre Noctem

Я обдумывал вариант уединиться в ванной комнате, чтобы рассмотреть свиток, но дверь находилась на виду у всей гримерки, а Чинция по-прежнему с прищуром взирала на меня, так что я решил уйти из театра. На улице идет снег. Я останавливаюсь, чтобы взглянуть на флаер, который ранее привлек внимание Сусанны.

Он исчез.

Это был лист красной бумаги с бахромой из телефонных номеров внизу. Теперь на этом же месте висит белый обрывок листка бумаги. Вырванный из блокнота? Он не разлинован, значит, вырван из альбома. Прямо в центре что-то написано крошечными буквами. Я склоняюсь ближе и щурюсь, чтобы прочесть надпись, которая гласит:

Гляди горящими глазами на целый мир вокруг тебя ,

потому что великие тайны всегда спрятаны в самых неожиданных местах.

Те, кто не веря т в Волшебство , никогда его не получат.

Роальд Даль

И я понимаю, знаю, что это для меня. Послание. Но что я должен увидеть? Я оглядываю улицу, вижу замотанные в шарфы головы, спешащие куда-то по своим делам через снег. Никто не бросается в глаза. В темной щели между двумя домами виден кусочек реки, и огни замка, отбрасывающие свет на брюхо нависших над городом облаков. Падающий снег легким дуновением закручивается в танце, как в балете «Щелкунчик». Если я должен увидеть что-то конкретное, то не понимаю, что именно, но я знаю, что мои глаза открыты, хоть я и не уверен, что они горят, в отличие от мира.

Я осторожно снимаю со стены обрывок бумаги, отлепляя скотч так, чтобы не порвать листок, и сложив, убираю к свитку в своем пиджаке, а потом спешу через улицу в паб, где я, даже не заказав себе ничего выпить, усаживаюсь за стол. Я надеюсь, что не задержусь здесь. Потом я выхватываю из кармана свиток, снимаю черную ленту и разворачиваю его.

А там она.

Прекрасный рисунок прекрасного лица. Ее большие, темные глаза широко распахнуты в предвкушении. Она не улыбается, но она и нене улыбается. Никакого замораживающего взгляда вуду. Она смотрит тепло и прямо на меня. Ну, я имею в виду, рисунок, разумеется (если это она нарисовала, а я предполагаю, что это нарисовала именно она, то у нее настоящий талант), но этот рисунок для меня, и такое ощущение, что от него исходит нечто такое, отчего кажется, что это настоящий зрительный контакт. Зрительный контакт, флюиды... ну я не знаю, химия, как ни назови. Существуют разные степени «вот это да» и «мурашек по спине», в зависимости от того, о чьих глазах идет речь, и хотя эти глаза всего лишь нарисованные, они вызывают «вот это да» и «мурашки по спине» одновременно.