Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)

Никто не решался больше воровать у него сено, солому, упряжь.

Он наладил образцовое производство деревянных подошв.

В сапожной мастерской он проводил много времени, присматривая за сапожниками, русскими пленными. И так ему полюбилось это дело, что он даже придумал способ более гибко соединять части деревянных подошв, чем заслужил благодарность в приказе по полку.

Написал об этом матушке.

В ответ получил письмо, окропленное слезами радости.

Вечерами он посиживал возле своего окна в кофейной «У золотого льва», смотрел на оживленную площадь и плутовски подмигивал прогуливающимся девушкам.

Порой какая-нибудь из них бросит на него робкий взгляд, но больше уже и головы не повернет, сколько бы раз ни проходила мимо.

Наступила весна, и он выбирался иногда в парк посидеть на скамеечке.

Смотрел на торопливо идущих девушек с развевающимися волосами. При каждом шаге у них волнующе колышутся юбки.

Шуршание девичьих юбок не было, однако, сладостным призывом.

Они все время куда-то спешили.

Черт возьми! А что поделывает Луиза, красивая девушка из родных мест, которая подарила ему перстенек с бриллиантом?

Любовь отлетела с его мизинцем в груду расщепленных вагонных досок и железного лома.

Да и, наконец, кто из Луизиных родственников мог подумать, что у него такая бедно одетая старенькая мама, которую из милости содержит дядя?

* * *

Воскресный денек.

В загородном ресторане, в получасе езды от города, играл оркестр пожарников.

Офицеры танцевали в зале.

После душного дня небо затянуло тучами.

Собиралась гроза.

Леса слились с облаками в одну серую муть.

Налетел ветер.

Всполошенно заметался флажок на музыкальном павильоне.

Березы в роще раскачивались из стороны в сторону.

На шоссе перед рестораном взвихрился пыльный смерч. В нем исчезли заблудившаяся стрекоза и бабочка-крапивница.

Публика разбегалась.

Офицеры заторопились в город.

За ними скок-скок — Властислав.

Дойдя до развилки, они свернули с шоссе и пошли напрямик через плац.

Черная туча угрожающе опускалась к земле.

Воздух засветился фосфорическим блеском.

Грянул гром.

Начал накрапывать дождь.

Офицеры бросились бежать.

Вот они уже пересекли плац. Успели добежать до первого дома, а в нем как раз жил прапорщик Кюсс.

Они налили себе ликеру, закурили сигареты и смотрели в окно, содрогавшееся от ураганных порывов ветра. Ливень хлестал так, что курилась земля.

Далеко, на другом краю плаца, они заметили темную подпрыгивающую фигуру Золотца.

Он продвигался вперед, как черная скачущая запятая.

Барахтался в ливневых ручьях, словно муравей на середине пруда.

Временами казалось, что поток сбил его. Но он появлялся снова. Лавина падающей воды совсем уж было погребла его под собой, и все же опять возникала из серого мрака судорожно дергающаяся человеческая запятая, словно бросая вызов озлобленным небесам.

«Не беспокойтесь, братцы, не беспокойтесь, я дойду! Вот увидите, обязательно дойду!»

Сверкала молния. С грохотом разносился громовой голос неба, и ему насмешливым хохотом отвечала земля, точно обе стихии задались целью погубить человеческое существо, затерявшееся в бескрайнем пространстве.

Гофф и Сольнарц побежали навстречу Властиславу.

Уже можно было разглядеть кругообразный разворот его левой ноги.

Ливневый поток снова накрыл его серой завесой.

Когда немного прояснилось, офицеры заметили рядом с Властиславом женскую фигуру.

— Фрейлен Пивонка! — изрек густым басом ротмистр.

Старая барышня пыталась защитить Властислава от дождя своим зонтиком.

Он, однако же, все ускорял шаг.

Шел, падал на колени, вскакивал, опираясь на палку, с удивительной быстротой, но зонтик не отставал от него, горбатая женская фигура, подобно призраку, двигалась по пятам, кружа, подступая то с одной, то с другой стороны.

Вот уронил он палку и споткнулся, вот помахал отрицательно рукой и поскакал дальше, на одной ноге.

Пошатнулся и упал.

Фрейлен Пивонка бросила зонтик и поставила его на ноги.

Он стоял, как беспомощное дитя.

Она вытерла ему лицо и руки платочком.

Подала ему палку и фуражку.

И, подхватив под руку, повлекла его, облепленного грязью.

Подбежали офицеры.

Его ввели в комнату — измотанного, вымокшего насквозь, в фуражке, сбившейся набекрень.

Шесть глоток прокричало: «Золотцу — ура! Ура! Ура!»

Он смущенно улыбался.

Вечером того же дня он нашел в своем номере букет красных гвоздик.

Он знал, от кого.

Фрейлен Пивонка.

Он развязал цветы и, наполнив раковину умывальника, опустил их в воду.

Долго держал свои лихорадочно горячие руки в прохладной воде.

Пальцы и гвоздики.

Потом, пропрыгав без палки несколько шагов на одной ноге, как был в одежде, рухнул на кровать.

Зарылся лицом глубоко в подушки. Плакал.

Шулинек рассказывает

… Я теперь в мертвецкой работаю да в патологии помогаю заколачивать гробы с потрошеными покойниками, а сам я из Костельца на Орлице, почтовое отделение в Частоловице, я там и у крестьян батрачил, и на господском, под управляющим Кудрначем, и в школу там же ходил, были у нас пан Бабичка, заведующий, и пан Казда, учитель, и еще пан Йирушка, тоже учитель, только этот от чахотки помер, тогда ведь не было никакого такого учения, как нынче, да и не понимал я ничего, а вот к музыке тянуло, с десяти лет на скрипке играл, потом и на других инструментах. В четырнадцать с оркестром ходил, потом играл у пана Чермака — музыканты у него были все природные, пан Краткий на скрипке, пан Едличка на флейте, тромбон — пан Пичман, капелла сплошь из фельдфебелей, кто не умел карту читать, того пан Чермак и не брал, а играли мы в Доудлебах, в Костельце, в Градце Кралове, я на кралнете свистел, и еще в Жамберке, в Кишперке, в Тржебеховице, когда для соколов [97] , когда на похоронах, на танцульках, кто хотел, нас заказывал.

97

Имеются в виду члены спортивной организации «Сокол».

А больше всего я играл в Маньчжурии мальчишкой, мне тогда шестнадцать было, мы с одной девчонкой вместе выступали, она на арфе, хозяин — первая скрипка, он был дамский портной из Неханиц и пройдоха страшный, на пяти языках разговаривал, еще бы, одиннадцать лет по свету шлялся. И побывали мы в Порт-Артуре, на Волчьей горе, у Цусимы, в Мукдене, все насквозь прошли, во Владивосток попали и двадцать рублей прихватили, а хозяин нас бил, зубы мне выбил и из девчонки той чуть душу не вытряс, куда деньги девала, не иначе как у нее они, меня палкой по голове так огрел, что я и сегодня дурной хожу и память стала плохая, а мы убежали, ее Руженой звать было, за город, в поле, и пролежали во ржи весь день, а ночью дальше пустились, денег хватало, мы для казаков играли, она на арфе, я на скрипке, после полуночи меня отсылали прочь, девчонку оставляли, а если б она отказалась, сейчас ее шашкой по горлу или в воду.