Вечерний Чарльстон

– Это вполне возможно, друг мой, – кивнул я.

– Так вот. Голыми руками меня взять трудно, но сам знаешь, что случиться может всё.

– А ты не думал обратиться в полицию?

– И что я им скажу? Что мне мерещится, будто меня вот-вот схватят какие-то неизвестные мне злые дяди? Копы просто посмеются надо мной, и правильно сделают. Так что, друг мой, у меня к тебе такая просьба. Во-первых, если я вдруг исчезну, не поставив тебя в известность о цели моей поездки, забери, пожалуйста, мои вещи из «АсторХауса». Я оставил на стойке доверенность на твое имя. Оплачен номер до конца мая, так что проблем не будет – более того, пусть они вернут тебе оставшиеся деньги. Я с ними так договорился. Вещей у меня мало. Кстати, в одном из чемоданов осталась пара бутылок линейного аквавита, возьми их себе.

– Хорошо, сделаю, хотя я надеюсь, что с тобой ничего не случится.

– Но есть и более важный момент. В этом портфеле – мои акции, большая часть моих банковских бумаг, а также кое-какие записки. Я думал оставить их в сейфе отеля, но не уверен, что это безопасно – ведь тамошний персонал всего лишь люди, и часть активов может исчезнуть. А тебе я полностью доверяю. Если все со мной будет нормально, то я со временем заберу их у тебя. В противном случае прошу передать их, вместе с моими вещами из гостиницы, моему другу Нику Домбровскому, который в скором времени прибудет в Нью-Йорк. Кстати, думаю, что тебе Ник понравится – он тоже журналист, и всяко получше меня. И человек весьма душевный.

– А он русский или поляк?

– Ты не поверишь. Родился он где-то в штате Нью-Йорк. Но он русский частично польского происхождения. А невеста его – полагаю, кстати, что она уже стала его супругой – из Джорджии.

– А как ее девичья фамилия?

– Катберт.

– Слыхал я про Катбертов… Их много, и все они рабовладельцы.

– У жены Ника рабов нет, у него самого тем более. А еще она во время войны с турками добровольно пошла медсестрой в русскую армию. И даже была награждена.

– А ты уверен, что они приедут?

– Видишь ли… Время от времени я хожу в порт и узнаю, не передал ли мне кто письмо или устное известие. И вот пару дней назад я получил послание от Ника. Это был точно он, – вновь отмахнулся он, увидев, как мое лицо посерьезнело. – Вряд ли местные агенты знают русский, а если и так, то вряд ли они умеют писать, как Ник. И знают некоторые моменты из моей биографии, известные только нам двоим. Он пишет, что с женой приедет в Нью-Йорк ориентировочно в середине июня, а потом они отправятся к родне Мейбел на Юг.

– Понятно… Все сделаю, как ты просишь. Вот только не ходил бы ты, друг мой, в порт без охраны.

– Там меня знают – ведь я подружился не только с Моррисси, но и с Вильямом Пулом, а его Баури-Бойз смотрят за портом.

– Ну тогда, наверное, ладно. Но все равно будь осторожен. Если с тобой что-нибудь случится, то не только мне будет весьма грустно – для Мэри это будет трагедией. Очень она к тебе привязалась.

Насчет Мэри – это я про мою супругу, а не про ту шлюху, на которой женат Нэт Бэнкс. Мэри очень хорошо умеет дружить, но я знаю доподлинно, что она мне никогда не изменит, и я ее не ревную – знаю, что нет причины [63] .

63

Насколько известно, так оно и было – ни Хорас никогда не изменял, ни Мэри. Не дошло до наших дней даже слухов – а они были бы, если был бы малейший намек на измену, даже без факта таковой.

– Как говорят у нас, не берите в голову. Ладно, друг мой, благодарю тебя. Я тогда пойду, пока светло, и еще раз наведаюсь в район замка Клинтон.

– Иди, и да хранит тебя Господь!

Тед обнял меня (чего за ним обычно не водилось) и вышел из моего кабинета, я же положил оставленный им портфель не в общий сейф редакции, а в мой собственный «сейф-саламандру» [64] , вмурованный в стену за письменным столом. Тщательно его заперев, я перешел к рутинной работе. Только меня все время подспудно беспокоили тревожные мысли о нашем друге.

64

Так назывался «сейф Уайлдера», известный своей повышенной огнеупорностью.

24 апреля 1855 года. Нью-Йорк,

улица недалеко от замка Клинтон.

Пер Эноксен, агент Лионеля Ротшильда

«Ну… ну… ну…» – взмолился я, увидев, шагающую между домами долговязую фигуру проклятого русского баронета. Он то и дело озирался по сторонам, но в сумерках разглядеть меня было непросто. «Иди, иди, милый», – злорадно подумал я и приготовился к захвату.

Мне так хотелось просто грохнуть этого гада, выпившего столько моей крови, но я не мог позволить себя такое удовольствие. Барон – хотя барон он ненастоящий, австрийский, и не имеет права на место в Палате лордов – настоял на этом. Ни один волос не должен упасть с головы русского ублюдка – это он повторил несколько раз. Мол, если он у тебя умрет или даже будет покалечен, я тебе обещаю самую лютую смерть, какая только возможна.

Сначала этот баронет ушел от меня на «Роскильде», потом эти ирландцы оказались неспособны его захватить – и зачем-то напали еще и на придурочную бабу – жену какой-то крупной местной шишки. Результат? Все с ходу пошло не так. В итоге мы получили раненого Фэллона – хорошо еще, не убитого – и одного дохлого ирландца. Другой, когда я его чуть не прибил, запел мне, что, мол, он найдет другого исполнителя – у него есть знакомые в другой части города. Я наблюдал за их разговором издалека. Тут, откуда ни возьмись, появились какие-то люди, скрутили обоих и уволокли – явно не на веселую пирушку. Потом, как писали в газетах, трупы этой парочки нашли болтающимися в петле в какой-то роще. Но то, что в газетах написали со ссылкой на полицию, что, мол, были убиты оба участника «нападения на миссис Бэнкс», развязало мне руки – меня не искали ни полиция, ни ирландцы.

А я залег на время у двоюродного брата в Бруклине. Да, там есть целая колония норвежцев – жизнь на моей родине весьма трудна, и те, кто смог скопить денег на переезд, зачастую отчаливали на другую сторону Атлантики. Я бы, наверное, тоже сюда отправился, если бы меня не разыскал в свое время человек барона и не предложил мне поработать на него. Должен сказать, что до истории с Фэллоном все поручения я успешно выполнял и потихоньку стал получать задания лично от босса. А теперь этот проклятый русский грозит мне спутать все карты.

Была у меня мысль попросту раствориться в здешней норвежской диаспоре, а то взять и отправиться куда-нибудь на Дикий Запад, например в Канзас, где, по словам моего кузена Арвида, были нужны люди, умеющие не задавать вопросов и стрелять – как по индейцам, так и по представителям конкурирующих группировок. Но я отдавал себе отчет, что у барона длинные руки, и что меня рано или поздно найдут и прикончат. Так что, мистер Фэллон, наконец-то пришло ваше времечко – если я вас доставлю по нужному адресу, то все мои неудачи будут забыты.

Я пару раз выслеживал этого баронета, сопровождая его от гостиницы, в которой он остановился. Взять его без шума было непросто, и любой срыв акции заставил бы местную полицию встать на уши. Да, я теперь обитал в другом городе – Бруклине, неподвластном полиции Нью-Йорка [65] , а своих полицейских там было всего две дюжины, и их не интересовали преступления вне их территории [66] .

На дело я подговорил своего кузена Энока и двоих его дружков – они, как оказалось, любили «работать» в Манхеттене и знали его как свои пять пальцев. Если бы это мне было известно заранее, то я не стал бы обращаться к этим проклятым ирландцам… А еще они знали, когда в город прибудет очередной корабль с новыми иммигрантами, и кто-то из их шайки постоянно дежурил у выхода из замка Клинтон, чтобы завербовать кого-нибудь из новоприбывших на тяжелую и низкооплачиваемую работу на заводах и в мастерских Бруклина. И сегодня с утра английский корабль под названием «Веселая вдова» пришел в Манхеттен. А мой кузен был лично знаком с частью его команды и договорился о том, что на обратном их вояже – который, как правило, был практически пустым, потому что на нем возвращались те, кого в Америку не пустили – будем присутствовать я, мой кузен и некий знакомый, которого поместят в корабельный карцер – был, оказывается, такой и на «Веселой вдовушке».

65

Бруклин, находящийся на другой стороне реки Ист-Ривер, на тот момент являлся отдельным городом, частью Нью-Йорка он стал лишь в 1898 году.

66

В конце 1855 года из-за быстро растущей преступности численность полицейских увеличили до 150 человек. Но преступность продолжала расти в том числе и из-за того, что бруклинские преступники нередко орудовали в Нью-Йорке, а нью-йоркские – в Бруклине. Поэтому властями штата Нью-Йорк в 1857 году было принято решение объединить полицию обоих городов.