Вечная мерзлота

Грушницкий. Но почему?

Вернер. Видите ли, до сих пор вы были исключением, а теперь подойдете под общее правило.

Грушницкий. Толкуйте, толкуйте, доктор! Эполеты, эполеты, ваши звездочки блестят! Нет, я сегодня счастлив! Совершенно счастлив!

Печорин. Да мундир-то еще не готов!

Грушницкий. Ах, верно. Но к балу поспеет! Однако я опазываю. (Снимает мундир.) Прощайте, доктор.

Вернер. Прощайте.

Печорин. Ты куда?

Грушницкий. Эльборус! (Убегает.)

Печорин. Видали? Эльборус!

Вернер. Мне не нравится ваш цвет лица.

Печорин. Нет, вы видали дурака?

Вернер. Мне кажется, у вас пошаливает печень. Покажите-ка живот. (Мнет живот.) Здесь?

Печорин. Нет.

Вернер. А здесь?

Печорин. Нет.

Вернер. А вот здесь?

Печорин. О, доктор, так-то уж, конечно, будет больно!

Вернер. Печень в норме. Но этот желтушный оттенок в лице. Не понимаю. Я вашего организма совершенно не понимаю. Вы здоровы, как… не знаю кто. Отчего вы чахнете?

Печорин. А шут с ним, с организмом, доктор?

Вернер. Да-с?

Печорин. Скажите же мне какую-нибудь новость.

Вернер (помолчав). Какую б вы желали новость?

Печорин. Что, так много новостей? А мухи? Вас не беспокоят мухи?

Вернер. Мухи — беспокоят. А новостей на водах — две.

Печорин. Молчите!

Вернер. Да-с?

Печорин. Мы с вами двое умных людей, ведь так?

Вернер. Как вам угодно.

Печорин. Мы заранее знаем, чем все кончится. Я прав? Я прав. Не отвечайте.

Вернер. Новость первая. Об вас там уже спрашивали.

Печорин. Княгиня!

Вернер. Как вы догадались, что не княжна?

Печорин. Княжна спрашивала об Грушницком!

Вернер. У вас большой дар соображения. Княжна убеждена, что этот молодой человек в солдатской шинели оттого, что он разжалован за дуэль!

Печорин. Вы не сказали, что он юнкер?

Вернер. Не сказал.

Печорин. Завязка есть. Об развязке этой комедии мы похлопочем!

Вернер. Я предчувствую, что бедный Грушницкий будет вашей жертвой.

Печорин. Дальше, доктор! Княгиня!

Вернер. Княгиня. У ней прекрасный желудок, но кровь испорчена.

Печорин. Так-так.

Вернер. Любит соблазнительные анекдоты, сама говорит неприличные вещи. Она мне сказала, что дочь ее невинна, как ангел. Какое мне-то дело? Да, еще! Очень любит молодых людей. Дочка же их презирает. Дочка знает алгебру.

Печорин. Что знает?

Вернер. И английский. В Москве теперь так у них.

Печорин. Скажите!

Вернер. Так я устрою вам Ермоловские ванны?

Печорин. Вторая новость, доктор!

Вернер. Приехала блондинка. Черты правильные. Цвет же лица — чахоточный. Муж стар.

Печорин. Стар муж? А хороша ль?!

Вернер. Чрезвычайно! На щеке родинка.

Печорин. Родинка!

Вернер. Позвольте сердце. (Слушает ему сердце.) Она вам знакома.

Печорин. Доктор, я знаю эту женщину. Я знал ее. Я любил ее. Я эту женщину любил. Любил. Одну ее. Я, может быть, ее одну любил на свете. Да, родинка, все сходится — любил с младых ногтей ее одну я, доктор…

Вернер. Да-с.

Печорин. Доктор, скажите ей при встрече обо мне как можно гаже!

Вернер. Извольте.

Печорин. Я глупо создан: ничего не забываю. Ничего!

Картина вторая

Грушницкий, Мери в кустах. Крадется Печорин, подслушивает. Здесь же где-нибудь дымится Ермоловская ванна, в ней плавает княгиня Лиговская.

Явление 1

Грушницкий, Мери, потом Печорин

Грушницкий. Что для меня Россия? Страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением, тогда как здесь — здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами…

Мери. Напротив…

Грушницкий. Здесь моя жизнь протечет шумно, незаметно и быстро, под пулями дикарей, и если бы Бог мне каждый год посылал один светлый женский взгляд, один, подобный тому… без блеска, бархатному взгляду… который, кажется, что гладит тебя… с ума тебя сводит! Княжна! Пусть чеченская пуля сразит эту жизнь!

Мери. О, нет!

Грушницкий. Что жизнь? Матушка… степная деревушка… ах, русская степь, княжна, ведь я маленький убегал в нее, в самую даль — тишина, синева, марево выжженной степи и лишь посвист сусликов…

Мери. Я была в деревне. Мне очень понравилось.

Грушницкий. Впрочем, о чем я! Вы гордая москвитянка. И я, армейский дикарь. Степной бедняк.

Мери. Вам, верно, хочется меня обидеть?

Грушницкий. Княжна! Я и помыслить не могу! Стоять с вами не должен! Глядеть на вас!

Мери. Но ведь я пришла! Пришла!

Грушницкий. Одно только оправдание мне, что, может, убьют завтра, слетит головушка, а с нею и… да что там! Да, я дикарь, княжна, но я дикарской страны порождение, культура ведь только в Москве и Петербурге, пусть так, но я спешу упиться этим горьким счастьем — стоять около вас.